Алиса в стране возможностей: биография

Влияние объективизма в Штатах распространилось не только на научные и политические сообщества, но и на массовую культуру (от песен группы Rush до великолепного BioShock), а его истоки изучены американцами досконально. Вплоть до института имени Рэнд в Ирвайне, Калифорния, (¹) полностью посвящённого исследованию и пропаганде объективистских идей. Хватает и ненавистников: так, единственная переведённая на русский язык работа о Рэнд — это сочащаяся левой пропагандой публикация Гарри Вайса (американского журналиста и обожателя Обамы) Ayn Rand Nation: The Hidden Struggle for America’s Soul, всю суть которой можно свести к тезису «безумная старая еврейка хотела сожрать наших детей, а её тупые последователи умудряются восторгаться ей и верить в Бога (!) одновременно — как же я был рад, когда она сдохла». Таких аналитиков нам не надо: хватает и отечественной либеральной секты.

Таким образом, возвращение творческого наследия Айн Рэнд с её упором на смитианский неограниченный капитализм и концепцию «self-made person» было бы полезно современным русским правым. Хотя бы ради того, чтобы коллективная редакция телеканала «Дождь» не успела подать её в своём неповторимом стиле.

Прежде чем перейти к тщательному рассмотрению детища всей жизни Рэнд — объективистской этики — следует понять, как вообще дочь питерского аптекаря, выпускница педфака Петроградского университета Алиса Розенбаум превратилась в крупнейшего апологета капитализма XX века, писательницу Айн Рэнд. Подробный биографический аспект здесь отходит на второй план, так как основную ценность представляет именно становление её мировоззрения. В чём точно нельзя отказать писательнице, так это в последовательности взглядов, и дабы эта последовательность была видна, начнём с самого главного — с семьи.

На стыке миров

1882 году в Российской Империи Центральный комитет для рассмотрения еврейского вопроса принял «Временные правила», ограничивающие свободу перемещения иудеев, формально закрепив их за т. н. чертой оседлости. Этот закон был связан с ростом антисемитских настроений, закономерно вызванных у коренных народов РИ увеличением численности иудейского населения в 60–70-е годы XIX века. Данное постановление немало повлияло на маргинализацию российских евреев, радикализацию и общее «полевение» еврейской молодёжи, ставшей серьёзной опорой революционного движения. Тем не менее данные правила были предназначены не столько для «закрепощения» евреев Империи за пределами русских губерний, сколько для ослабления притока в главные административные центры еврейской бедноты. Иудеи с высшим образованием, купцы первой гильдии и обеспеченные ремесленники еврейского происхождения получали своего рода «вид на жительство», разрешавший перевозить в имперские центры не только родственников, но и слуг, что в некоторых случаях позволяло зажиточным евреям переселять вслед за собой целые селения. С этим были сопряжены определённые бюрократические трудности, но отец Айн Рэнд, Зиновий Захарович Розенбаум (1869–1939), преданный своему делу фармацевт, родившийся в Брест-Литовске, смог их преодолеть, женившись на Анне Берковне Каплан (1880–1941) и переехав к ней в Санкт-Петербург. В 1910 году он получает должность управляющего «Александровской аптекой», одной из крупнейших в столице, а с 1914 года становится её полноправным владельцем.

Первое издание «Мы живые» (1936)

Процветающее дело отца предопределяет буржуазный статус родившейся в разгар революции 1905 года, 2 февраля, Алисы Розенбаум. Воспитание она получает в духе передовой столичной культуры, начав писать и читать в четыре года, а уже в девять мечтает о карьере романистки. Обучается, несмотря на своё происхождение, в женской гимназии М.Н. Стоюниной, наряду с русскими ровесницами (среди которых оказалась и дочь В. Набокова, Ольга) вплоть до середины 1917 года. Первая литературная страсть — романы Виктора Гюго — породила в Алисе восторг от Февральского переворота.

Здесь стоит отметить один важный момент. Положение её отца, добившегося статуса зажиточного буржуа, и с детства привитые Рэнд капиталистические ценности нивелировали сложившуюся в кругах еврейской интеллигенции тенденцию к полевению. Неприятие Рэнд социалистических идеалов усилилось после Октябрьской революции 1917 года, когда Советы национализировали семейное дело, а Розенбаумы, отчаявшись вернуть свой бизнес, переехали сначала в Малороссию, а затем в Крым, в Евпаторию, где Зиновий Захарович вновь открывает аптекарское предприятие и где юная Алиса оканчивает среднюю школу. После Крымской эвакуации частей Врангеля в ноябре 1920 года и установления советской власти на полуострове экспроприация повторяется, и семья возвращается в Петроград. События 1920–1925 годов блистательно отражены в романе «Мы — живые», во многом автобиографическом произведении о годах НЭПа, вышедшем в свет уже в эмиграции.

Новая социалистическая реальность показана в мрачных тонах: население Петрограда изображено как аморфная, отчаявшаяся от голода и потерявшая веру в будущее биомасса, ютящаяся в проржавевших облупленных домах и приходящая в трепет при одном упоминании ГПУ. Безусловно, моральным правом так трактовать социальные изменения в России Рэнд обладала. Годы её учёбы в Петроградском университете, проходившие под постоянным страхом попасть под чистку из-за своей «неблагонадёжности», шли параллельно с голодом, унижениями, болезнями и потерями близких людей. Тем не менее именно в это время она знакомится с работами Ницше, некоторые идеи из которых перекочуют в её собственные произведения (вплоть до отдельных слов, но об этом позже).

В 1924 году судьба играет злую шутку: единственным способом как-то прокормить себя и семью после выпуска становится работа экскурсоводом для провинциальных партийных делегаций. Но уже через год Алиса получает шанс всей жизни — визу в США для учёбы и встречи с родственниками по материнской линии в Чикаго. И эмигрирует в январе 1926 году, оставив семью в СССР. Псевдоним Айн Рэнд был взят ещё перед отъездом, дабы не ввести в опалу оставшуюся в Ленинграде родню. В качестве напутствия близкие попросят рассказать, как их жизнь выглядит изнутри: «Если они спросят тебя в Америке — скажи им, что Россия — это огромное кладбище и что все мы медленно погибаем».(²) Старшее поколение её кровных родственников не переживёт блокаду Ленинграда в 1941—1943(4) годах.

Перед Айн Рэнд предстали две ипостаси одного государства, до- и постреволюционного. Как писал Ханс-Херман Хоппе, «…при демократическом правлении государству живётся гораздо лучше, а людям — с тех пор, как они стали „править сами собой“, — гораздо хуже». Россия здесь не стала исключением, на 1913 год являясь одной из наиболее выгодных и свободных для частного предпринимательства стран в мире.

Введение золотого стандарта реформой Витте 1897 года наряду с постепенным отказом от политики меркантилизма сделало рубль свободно конвертируемой валютой, открыв для страны огромный приток инвестиций из-за рубежа. Это подтолкнуло иностранных предпринимателей перевести в РИ свои предприятия прочь от налогового бремени Европы (для сравнения: прямые налоги РИ на 1 жителя составляли 3 руб. 11 коп., а косвенные — 5 руб. 98 коп. (7,2% от годового дохода), в Германии соответственно 12,97 и 9,64 руб. (7,7%); в Великобритании — 26,75 и 15,86 руб. (13,7%)) (³). Основную налоговую нагрузку несли табачные и сахарные акцизы, а также государственная железнодорожная сеть и, в наибольшей степени, государственная «питейная монополия» (1906–1913), также установленная Витте. Какая-либо государственная регуляция отсутствовала даже там, где она сегодня является необходимой: в аптеках в свободной продаже были морфий и кокаин, а подделка пищевых продуктов имела общенациональные масштабы — законодательные меры по борьбе с ней были приняты только в конце XIX века. Столь либеральная экономическая политика стала залогом бурного экономического роста РИ перед Первой мировой войной, а его инерция, по большому счёту, спасла страну от голода в годы Гражданской войны и военного коммунизма. Выпады в сторону царской России (как и других монархий Европы) со стороны Рэнд, корректно объяснить ad hominem: всё-таки в сознательном возрасте создательница объективизма имперскую Россию не застала, а жизнь при власти Советов оставила на ней чрезвычайно болезненный отпечаток, распространившийся и на более раннее время. Ну и «Отверженные», помноженные на юношеский максимализм, свою роль сыграли.

Введение плановой экономики и ликвидация частного предпринимательства уничтожили прежние свободы, а парадигма «догнать и перегнать 1913 год» сменится на «догнать и перегнать Америку» только через 30 лет. Стоит отметить, что коллективизация, установление большевистской диктатуры, репрессии, уничтожение национальных элит и замещение их партийной номенклатурой и, в конце концов, переход к тоталитарному обществу как итогу красной политической алхимии на восприятие Алисой социализма особенно не повлияли. Брезгливость к левизне была заложена уже воспитанием, а эти события лишь на практике доказали её убеждения.

Чтобы не быть голословным, приведу следующий отрывок из первого её романа, диалог автобиографического протагониста Розенбаум, Киры Аргуновой, и идейного коммуниста, сотрудника ГПУ Андрея Таганова.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Вы хотите повторить то, что говорят многие из наших врагов: «Мы восхищаемся вашими идеалами, но чувствуем отвращение к вашим методам».

— Мне отвратительны ваши идеалы. (⁴)

Что же может предложить опередившая своих коллег по несчастью на 40 лет диссидентка (культурно русского, а не советского покроя) помимо классической формулы для «третьей волны» в виде «рождение в столице, семья с достатком, школа, западные книги/музыка/фильмы,вуз, приспособленчество,ненависть,ненависть, НЕНАВИСТЬ, миграция, ненависть»? Выделю следующие моменты: социальное происхождение писательницы в вопросе формирования её взглядов превалировало над этническим, что, во-первых, обусловило её светское воспитание и образование, отсутствие влияния иудаизма, во-вторых, закрепило в её сознании капиталистические ценности в качестве идеологического щита от коммунистической пропаганды. С другой стороны, национальность Рэнд сыграла роль своего рода противовеса, позволив принять Февральскую буржуазную революцию и свободно критиковать как имперский строй, так и русский национализм (и вообще любые другие формы национализма). Свобода от клерикальных и политических догм способствовала оформлению индивидуализма и рационализма как основных принципов всей её философии. Именно с этим идеологическим багажом Алиса пребывает в страну возможностей.

Земля обетованная

Ш

ок, ослепление неоном и оглушение фокстротами: Америка начала 1926 года сшибает с ног своим лоском. Разгар «эпохи джаза» и «сухого закона», когда человек за несколько удачных ходов на бирже сегодня получает все, завтра теряет, а послезавтра отыгрывается — и так до изнеможения. Экономика Штатов показывает бешеные темпы роста, правительство Кальвина Джона Кулиджа строго держится классического линкольновского принципа «Государство должно делать только то, что сами граждане не могут делать наилучшим образом». Т.н. company towns появляются по всей стране как грибы после дождя, принося развитую инфраструктуру на некогда пустынные земли шайеннов и команчей, в то время как старые города обрастают изящными ар-деко небоскрёбами.

Автомобили, холодильники, духовки, пылесосы, радиоприёмники, стандартизация общественного питания через открывающиеся на каждом углу закусочные (те самые ильфо-петровские «брекфаст намбер уан, брекфаст намбер ту»), сигареты в аккуратных картонных пачках, неоновые вывески кинотеатров и совсем ещё молодой Голливуд, штампующий не хуже конвейера Форда сотни фильмов в год — все то, чем сегодня богато общество массового потребления, становится обыденным явлением именно в двадцатые годы. Как раз в Голливуде, с помощью владевшей кинотеатром родни, Айн Рэнд и делает первые шаги в капиталистическом мире, но четыре готовых сценария, созданных ещё на родине, не были утверждены, и писательнице пришлось поработать статистом на съёмках фильма Сесила ДеМилля (Cecil Blount DeMille, 1881–1959) King of Kings. Здесь же она знакомится со своим будущим мужем, актёром Фрэнком О’Коннором (Charles Francis O’Connor, 1897–1979), брак с которым в 1929 году позволяет получить американское гражданство.

Brother, can you spare a dime?

евущие двадцатые издали свой последний болезненный вопль: 24 октября 1929 году сердце Коламбии перенесло первый сильный инфаркт, и блеск экономических достижений Штатов впервые оказался под серьёзной угрозой, о причинах которой до сих пор идут споры. Политика борьбы с кризисом правительства Герберта Кларка Гувера и 12 лет «нового курса» его преемника, Франклина Делано Рузвельта, во многом заставили Рэнд вспомнить советские годы. Жёсткое неприятие действий американского политического истеблишмента в 30-е и 40-е годы XX века стало серьёзным катализатором её творчества. По этой причине я не могу не остановиться хотя бы на кратком анализе основных проблем американского дискурса третьей декады XX века.

Чтобы понять, как небезосновательно прозванный своими противниками большевиком Рузвельт на целых три срока оказался в президентском кресле, освежим в памяти причины Великой Депрессии и несколько главных мифов, с ней связанных. Сторонники государственного вмешательства, советская историография, антиглобалисты и леволиберальная пресса в течение всего XX века пытались повесить вину за то, что кризис 1930-х годов достиг подобных масштабов, на свободный рынок. На основе простого сравнения показателей и отсутствия эмоциональных оценок можно сделать вывод, что эта позиция неверна в своей основе. Взять хотя бы тот факт, что Джон Кейнс, икона западных противников свободного рынка, до последнего не мог предсказать «чёрный четверг», а кейнсианская парадигма была взята на вооружение именно в 30-е. Слова американского публициста Эрла Вилсона про то, что экономист есть специалист, который сегодня объясняет, почему не сбылось его вчерашнее предсказание, относятся как раз к этому времени.

Вооружимся работами авторов австрийской экономической школы, чьи взгляды коррелировали с рэндианской философией и чья деятельность была в значительной степени посвящена изучению причин и последствий кризиса двадцать девятого года.

Миф первый. «Рост 1920-х был искусственным!». Предложение при общенациональном спросе обрушивало цены на товары вторичной необходимости с 1926 по 1929 годы в среднем на 1,5% в показателях за год. Налоговая политика правительств Гардинга-Кулиджа снизила фискальное обложение крупного бизнеса с 73% от ВВП до 25% на 1925 год, а для бедноты с 4% до 1,5% за тот же период. Предвосхитив Артура Лаффера (Arthur Betz Laffer, р. 1940) с его кривой, Эндрю Меллон, министр финансов США (1921–1932), писал в 1924 году: «История налогообложения показывает, что люди не платят слишком высокие налоги. Высокие ставки неизбежно оказывают давление на налогоплательщика и уводят его капитал от продуктивного бизнеса». (⁵)

Август фон Хайек

«Сухой закон», против которого выступал Эндрю Мэллон (что послужило поводом для нападок на него в 1928 году со стороны демократов), ярко проиллюстрировал это утверждение: уход в тень питейной индустрии закрепил за 20-ми годами XX столетия звание ещё и эпохи небывалого расцвета организованной преступности. Возвращаясь к налогам: что характерно, столь ожидаемых оппонентами республиканцев дыр в бюджете не последовало.

Миф второй. «Биржевой крах — следствие свободного рынка!». Обратимся к самой природе этого самого рынка. В трудах Фридриха Августа фон Хайека и Людвига фон Мизеса в качестве одного из базисных утверждений берётся цикличность экономических процессов. Подобно тому как человеку как субъекту труда и элементарному сегменту экономических отношений свойственна утомляемость, рынок не может показывать бесконечно увеличивающиеся темпы роста.

Следующий аспект — это необходимость оптимума баланса потребления для поддержания стабильности экономического роста, изучение которого восходит к основоположнику laissez-faire капитализма — Адаму Смиту. Суть его кроется в том, что потребление принципиально делится в своей цели на потреблениедля производства и конечноепотребление. Если происходит крен в сторону первого, то предложение превышает спрос, в противном случае происходит обратное. Оба варианта в долгосрочной перспективе негативно сказываются на покупательной способности населения, что приводит к неравномерному распределению ресурсов и «надуванию финансовых пузырей». Учитывая бесчисленное множество ежесекундно влияющих на экономику и ежесекундно меняющихся факторов, высчитать этот оптимум не представляется возможным. Именно по этой причине Смит вводит своё знаменитое понятие «невидимой руки рынка» в обозначение самих экономических акторов, единственно способных принять то или иное решение возникшей производственной (продовольственной, потребительской) проблемы на месте с целью достижения максимальной личной выгоды. Тем не менее образование «экономических пузырей» является фактом не столько экономическим, сколько психологическим: по мнению Фридриха Хайека, их возникновение является следствием инвестиционной мании, что подтверждает общемировая практика. Так, кризис 1973 года — падение ценных бумаг, так или иначе связанных с нефтью («Война Судного дня» стала здесь не последней причиной); пузырь «доткомов» 1995 года был обусловлен манией к скупке акций интернет-компаний; пузырь 2008 года, привёдший к последнему общемировому кризису, был вызван нездоровым интересом к недвижимости в США. Касательно первого «чёрного четверга», «пузырь» имел общенациональные масштабы, и ответственность здесь ложится на американские банки: такого понятия, как «кредитная история», тогда не существовало, да и вообще личность заёмщика в кредитной мании 20-х зачастую не играла роли для кредиторов — деньги выдавали чуть ли не бездомным. Но, как оказалось, не столь страшен был естественный биржевой обвал, сколько борьба государства с ним и его последствиями.

Здравствуйте, мистер Рузвельт!

иф третий. «Франклин Делано Рузвельт предложил решительно „новый курс“!». Инвестиционная мания 1929 года сменилась паникой после обвала биржи. Оба эти понятия имеют негативный оттенок, однако мания утихла сама собой, а вот меры, принятые в последовавшей панике, устоялись вплоть до вступления США во Вторую мировую войну. Понятие new deal впервые появляется в журнале Time в июле 1932 года в предвыборном агитационном интервью будущего президента.

В действительности же пресловутый «новый курс» всего лишь развивал принятую «паническую» политику администрации Гувера. В чём же она заключалась? Спасение от банкротства разоряющихся компаний путём прямого инвестирования — раз. Популяризация общественных работ с целью создания рабочих мест, оплачиваемых из государственного бюджета (ср. с Трудовым фронтом в Третьем рейхе и осушением болот в Италии) с целью борьбы с безработицей — два. Избежать бюджетных дыр при подобных мерах можно было лишь серьёзным повышением налогов, введением минимальной оплаты труда и регулированием цен на товары первой необходимости при гипертрофированном протекционизме. Принципиально новых решений демократы перед выборами 1933 года в своей программе не предложили. Более того, кабинет Рузвельта, как показала история, активно строил свою экономическую политику на гуверских основах. Однако его выборный штаб сумел хорошо подать те же идеи, только под острым популистским соусом. Что обеспечило безоговорочную победу: 89% голосов выборщиков при 57,4% голосов избирателей. При этом Гувера, провозглашавшего, что худшее уже позади и всё-таки выступившего за постепенную дерегуляцию экономических отношений, переизбрали только в наиболее консервативных штатах Новой Англии: в Делавэре, Мэн, Коннектикуте, Вермонте, Нью-Гэмпшире и Пенсильвании. С рабочими местами удалось разобраться только со вступлением США во Вторую мировую войну, открыв безработным путь в армию. До этого момента правительство занималось не столько созданием новых рабочих мест (в условиях, когда в стране рушится чуть ли не по концерну в неделю, создать больше рабочих мест, чем было раньше, просто невозможно), сколько перераспределением имеющихся. Говоря же о помощи с правительственных верхов, государство оказало бизнесу медвежью услугу: решения о субсидировании, бессрочных кредитах и выкупе долгов в том или ином направлении принимались зачастую исходя из взглядов чиновника, а не требований рынка. Практика лоббизма в 1930-х была ещё слишком далека от современного уровня, и, как следствие, небывалого расцвета достигли коррупция и блат. На нелояльных бизнесменов оказывалось давление, в то время как их вовлечённые в «новый курс» коллеги могли наслаждаться всеми прелестями государственной помощи.

Первое издание «Атланта», 1957

Минимальная оплата труда нанесла жесточайший удар по малому бизнесу: рядовой предприниматель, не будучи способным выдавать заработную плату в установленных объёмах, был вынужден сворачивать своё дело или уходить в тень. Рост подоходных налогов для среднего бизнеса, начавшийся при Гувере и достигший 23% перед избранием Рузвельта, не останавливался и не оставлял других альтернатив. Что приводило к ещё большей потере рабочих мест. Ну и последний штрих — предложение Рузвельта о введении 99,5% налога на любой доход свыше $100000 в год (⁶) с аргументацией… «pourquois pas?».

Подобная модель экономики составляет сюжетную основу в Atlas Shrugged. Правда, с одним нюансом. В романе США — единственная страна в мире, в которой сохраняется рыночная экономика, а внедрение регуляции приводит к тотальному общественному коллапсу и гражданской войне. В действительности же там, где просела экономика, американцев спасла война и дипломатия: начиная с милитаризации и крупных военных госзаказов, кредитов союзникам и продажи списанной техники времён Великой войны (чего стоили только знаменитые черчиллевские 50 эсминцев) и заканчивая установлением политической гегемонии Штатов, длящейся по сей день.

Борьба продолжается

рогрессивные реформы» середины 30-х наряду с установлением социалистических режимов в Европе заставили её опасаться российского сценария, проведённого «сверху». Вся деятельность Рэнд в 1930–50-е годы направлена на посильное противодействие творящимся в стране социалистическим изменениям. Публикуются её основные работы: «Мы живые» (We — the Living, 1936 год), «Источник» (The Fountainhead, 1943 год), культовый «Атлант расправил плечи» (Atlas Shrugged, 1957 год) и повесть-утопия Anthem (1938 год).

Помимо литературной работы, уже пустившая корни эмигрантка пробует себя в роли общественной активистки. В 1940 году она оказывает поддержку в кампании за президентское кресло республиканца Уэнделла Уилки (Wendell Lewis Willkie, 1882–1944), а в 1947 году в рамках деятельности Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности выступает на суде против создателей фильма «Песнь о России» (1944 год). Нападки в её произведениях на крайне модный в 30-х годах социализм встречают отторжение у публики. Так, роман-предупреждение «Мы живые», без прикрас описывающий обратную сторону жизни СССР, пришлось переиздавать после коммерческого провала в США (всего 3000 проданных экземпляров) в Лондоне в 1937 году.

Второе крупное произведение — The Fountainhead, работа над которым началась ещё в 1928 году с проекта киносценария (впоследствии отклонённого) на киностудии ДеМилля, также ждала нелёгкая судьба. Работа над романом постоянно прерывалась, несмотря на основательный подход к написанию. Центральная тема романа — архитектура — была для Рэнд terra incognita, и это заставило её не только ознакомиться с множеством трудов по проблеме и биографиями десятков архитекторов, но и бесплатно проработать машинисткой в бюро архитектора Эли Жака Кана (Ely Jacques Kahn, 1884–1972). Финансовые проблемы, связанные с окончанием выплат по гонорару за предыдущие произведения, заставили Рэнд работать рецензентом-фрилансером, оценивая и отбирая сценарии для киностудий. Поиск издателя для «Источника» оказался ещё сложнее: Macmillan Publishing, напечатавшее «Мы живые», отказалось от условий писательницы, а всего «нет» ответили двенадцать издательств. В итоге роман выходит в сорок третьем. Несмотря на то, что в кульминационный период Второй мировой книга несколько утратила свою злободневность, «Источник», в идейную основу которого впервые в творчестве Рэнд была заложена не критика социализма, а апология капитализма и индивидуальных ценностей, через два года становится бестселлером. Успех пришёл.

Консервативный поворот № 1

ем была ознаменована середина 1950-х в США? 10 лет прошло с момента Фултонской речи Черчилля. Страной правит герой Второй мировой войны, бывший главнокомандующий объединённых союзнических сил, пятизвездный генерал, республиканец Дуайт Д. Эйзенхауэр. Штаты активно проводят экспансию по всему миру: от плана Маршалла по восстановлению Европы до первого вооружённого конфликта с коммунистическим блоком в Корее. Общий крен вправо наметился ещё со времён демократа Трумэна: дальнейшее следование тропой Рузвельта в сочетании с антикоммунистической риторикой выглядело бы глупо. Экономика США постепенно приходит в себя. Республиканцы объявляют окончательный отход от социалистического курса, что в скором времени приводит к серьёзному подъёму экономики: так, 50-е годы XX века стали золотым веком американского автопрома за счёт роста детройтских концернов Chrysler и General Motors. Эйзенхауэр старался сократить государственный аппарат и покончить с закрепившейся практикой местничества, о чём недвусмысленно заявил уже на первом заседании правительства в 1953 году: «Если кто-либо будет претендовать на должность, ссылаясь на то, что он мой друг, вышвырните его из кабинета».

С другой стороны, 50-е считаются и десятилетием т. н. маккартизма. Чистка госаппарата от прокоммунистических элементов, введение цензуры и прочие атрибуты наступившего биполярного мира, связанные с именем сенатора Джозефа Маккарти, становятся милыми сердцу символами тех лет.

Рэнд в целом одобряла эти меры, а на критику нападок на свободу слова ответила следующее: «Принципсвободы словатребует (…) чтобы мы не принимали законов, запрещающих (коммунистам) говорить. Однако принцип свободы слова (…) не подразумевает, что мы обязаны давать им работу и поддерживать наше собственное уничтожение за наш же счёт». (⁷)

Вот в какой атмосфере выходит главное произведение писательницы — Atlas Shrugged, в котором дисфункциональное социалистическое общество представлено, во-первых, без открытой критики, оставленной для героев-резонёров, а во-вторых, в бесчисленных мелочах, в которых раскрывается процесс его медленной гибели под собственным весом, что выводит такое государственное устройство на суд читателя. Четырехчасовое радиовыступление одного из главных героев, Джона Галта, на написание которого ушло два года, обобщает всю философию Рэнд в огромном программном тексте. Победа консервативной идеи в американской политике, случившаяся к моменту издания «Атланта», подготовила американского читателя к идеям Рэнд. Книга имела успех, попав на шестое место бестселлеров New York Times через три дня после начала продаж. О многом говорит и следующая оценка: уже упомянутый Людвиг фон Мизес охарактеризовал книгу как «убедительный анализ главного зла и чумы общества», «разрушительного воздействия моральных каннибалов, альфонсов от науки и академических болтунов, реализующих антипромышленную революцию». (⁸)

После издания «Атланта» Рэнд отходит от художественной подачи своих идей, окончательно обращаясь к общественной деятельности и публицистике. В поздний период её творчества вводится сам термин объективизм как постиндустриальной философской системы, и выходят следующие работы: «Для нового интеллектуала» (1961), «Добродетель эгоизма» (1964), «Капитализм: неизвестный идеал» (1966), «Новые левые: антииндустриальная революция» (1971), «Введение в философию познания объективизма» (1979), «Философия: кому она необходима» (1982); издаются целых три журнала: «Брошюра объективиста», «Объективист», «Послание Айн Рэнд».

В труде от 1966 года подвергаются жёсткой критике опыты «летучей демократии».

«Никому из нас не известно, зачем мы вступили в войну, как мы оказались замешаны в этом и что может нас теперь спасти. Как бы ни пытались наши общественные деятели объяснить нам ситуацию, они лишь ещё больше запутывают дело. Они одновременно утверждают, что мы сражаемся за интересы Соединенных Штатов и что у Соединенных Штатов нет никаких „личных“ интересов в этой войне. Они говорят нам, что коммунизм — это наш враг, и при этом они атакуют, осуждают любых антикоммунистов в этой стране. Они говорят нам, что необходимо сдерживать распространение коммунизма в Азии — но почему-то не в Африке. Они говорят нам, что необходимо противостоять коммунистической агрессии во Вьетнаме — но почему-то не в Европе. Они заявляют, что мы должны защищать свободу Южного Вьетнама, — но почему-то мы не должны делать этого в Восточной Германии, Польше, Венгрии, Латвии, Чехословакии, Югославии, Катанге и других странах. Они убеждают нас в том, что Северный Вьетнам угрожает нашей национальной безопасности — но ей при этом почему-то не угрожает Куба. Они говорят, что мы должны защищать право Южного Вьетнама на „демократические“ выборы и на то, чтобы его народ сам выбрал, кого ему угодно — пусть даже коммунистов, то есть мы сражаемся не за какие-либо политические идеалы, принципы или справедливость, но за безграничную власть большинства, а цель, за которую сражаются американские солдаты, должна быть определена чьим-то чужим голосованием. Кроме того, нам говорят, что мы должны убедить Южный Вьетнам включить коммунистов в состав коалиционного правительства; а ведь именно таким путём мы отдали коммунистам Китай, правда, об этом нынче никто не упоминает. Они говорят нам, что мы должны защищать право Южного Вьетнама на „национальное самоопределение“, но что любой, кто поддерживает национальный суверенитет Соединённых Штатов, — изоляционист, что национализм — это зло, что наш дом — это вся Земля и что мы должны быть готовы умереть за любую её часть, за исключением североамериканского материка».

Новое течение обретает последователей, выросших из кружка поклонников «Источника» с ироничным названием Collective в середине 50-х. Среди них наиболее яркие личности: Алан Гринспен (Alan Greenspan, р. 1926) — председатель Совета управляющих Федеральной резервной системой США (1987–2006), философ Леонард Пайкофф (Leonard Peikoff, р. 1933) — прямой последователь объективизма и создатель Института Айн Рэнд, психотерапевт Натаниэль Бранден (Nathaniel Branden, р. 1930), труды которого были посвящены т. н. «психологии самоуважения». Стоит ли говорить, что во многом благодаря их деятельности и влиянию объективизм влился в массовую культуру.

Консервативный поворот № 2

есмотря на то что в 1971 году Ричард Никсон открыто провозгласил формулу «сегодня мы все — кейнсианцы», после Нефтяного кризиса 1973 года стало очевидно, что кейнсианская парадигма отжила свой век. Рост влияния Чикагской экономической школы наряду с интересом в элитных кругах к достижениям экономистов-австрийцев позволил объективистской этике стать идеологическим подспорьем правой волны в американском общественном дискурсе. Именно в 70-х республиканцы перенимают рэндианские идеи для политических целей. Этому во многом способствовал и рост либертарианства, современная основа для которого была заложена создателем анархо-капитализма Мюреем Ротбардом и которое находились под прямым влиянием объективистской философии.

Сама писательница относилась к либертарианцам критически. Камнем преткновения стала теоретическая роль государства: так, Рэнд выступала за минархию в её классическом смысле государства, власть которого ограничена объективным законодательством, независимыми судами и милитаризированными структурами в лице армии и полиции как гаранта законоисполнения. Либертарианцев же она осуждала за откровенный анархизм и «беспринципность». В 1981 году, выступая на ежегодном научном лекционном форуме Форд-холла, Рэнд заявила:

«Пожалуйста, не говорите, что они преследуют мои цели. Я не прошу и не принимаю помощи от интеллектуальных выродков. Мне нужны люди философски образованные — люди, которые понимают мои идеи, неравнодушно относятся к ним и правильно их толкуют… я отвергаю гнусный лозунг „Цель оправдывает средства“… Цель не оправдывает средства — нельзя достичь хорошего дурными средствами. Наконец, либертарианцы не заслуживают звания „средства“ ни для какой цели, и уж тем более цели распространения объективизма».

Рост правых настроений в 70-х привёл к избранию Рональда Рейгана. Республиканская внутренняя политика, получившая имя «рейганомики», во многом отражала идеи писательницы… но досталось от неё и 40-му президенту. В последнем публичном выступлении от 21.11.1981 Рэнд заявила:

«Что я думаю о президенте Рейгане? Лучшим ответом будет: я не думаю о нём — и чем больше я вижу, тем меньше я о нём думаю. Я не голосовала за него (как и ни за кого другого) и последние события, судя по всему, меня оправдывают. Самый ужасный позор его администрации — это связь с т. н. „Moral majority“ (прим. автора: американская христианская политическая организация 80-х) и прочими телевизионными религиозными фанатиками, которые стремятся — похоже, с его одобрения — затащить нас назад в Средние века через антиконституционный союз религии и политики. Угрозой будущему капитализма является следующий факт — Рейгану грозит столь жестокий провал, что на следующие пятьдесят лет он превратится в призрака наподобие Герберта Гувера, на котором будут изображать каноничный пример провала капиталистического общества. Взгляните на тщетные попытки Рейгана пробудить страну вдохновляющими обращениями: он прав в том, что стране нужен приток вдохновения, но в болоте под названием „Бог-Традиция-Семья“ его не найти».

Вышло, как мы знаем, обратное: весьма успешный срок Рейгана сделал его иконой американского консерватизма. Но Рэнд его успехи уже не застанет: 6 марта 1982 году она скончалась в Нью-Йорке от сердечной недостаточности.

Я не могу понять, почему настолько поучительный пример грызни между консерваторами, либертарианцами и объективистами в 70-х годах нами за все это время не был изучен досконально. Со стороны это выглядит как фарс: отличия по базовым проблемам в программах всех перечисленных сил были минимальны. Примерно то же мы наблюдаем сегодня в России: большая часть моментов во внутренней политике, на которых строятся разногласия в правом лагере, есть вопросы об очень далёком будущем и суть настоящее прожектёрство. В то время как люди просто не понимают главного — им в данный момент по пути. Но вернёмся к теме.