Демонизация врага в военной пропаганде стран-участниц Первой мировой войны

Первая мировая война стала поворотной точкой в развитии военной пропаганды как средства мобилизации общественного мнения. Многие исследователи приходят к выводу, что именно в период Великой войны было положено начало современным методам пропаганды, как раз тогда была сделана первая попытка мобилизовать все общество для ведения тотальной войны. Одним из ключевых элементов пропаганды было создание образа врага [1].Накануне Первой мировой войны практически каждая из великих держав, впоследствии принявших в ней участие, внушала населению пропагандистский миф о собственном миролюбии и о стремящихся к агрессии соседях. После начала войны пропагандистские усилия великих держав только усилилось. Как отмечает историк А. Иванов, особое внимание на начальном этапе войны было уделено доказательствам виновности страны противницы в развязывании вооруженного конфликта, т. к. каждое правительство стремилось предстать в глазах своего народа как ведущее справедливую войну против вероломного и жестокого зачинщика, несущего ответственность за все ее тягости и горести. С этой целью пропаганда воюющих государств указывала на несправедливые, захватнические цели противника и приписывала своей стране исключительно благородные и справедливые намерения [2].Таким образом, одной из ключевых функций пропаганды стала демонизация врага или, как писал Гарольд Лассуэлл – мобилизация ненависти к врагу. Вопрос о том, какими способами участники Первой мировой войны этого добивались, и рассмотрим в данном материале.

Формирование образа врага в пропаганде держав-участниц Великой войны

В годы Первой мировой войны впервые в истории пропагандистский аппарат заработал столь масштабно и интенсивно. Пропагандистская машина всех стран призывала бороться с врагом во имя родины, свободы, защиты отчества, цивилизованности и гуманности. СМИ постоянно указывали на примеры наглости, развращенности, алчности и преступности неприятеля. Карикатурные образы врагов часто были выполнены в виде диких зверей, варваров, чудовищ, отрицалась принадлежность противника к цивилизованному культурному миру [2]. Как справедливо отмечает американский социальный психолог Эллиот Аронсон:

«Одна из наиболее пагубных функций военной пропаганды заключается в том, чтобы облегчить представителям одной нации истребление представителей другой нации с помощью психологической безнаказанности. Война влечет за собой огромные разрушения и ущерб, часто для мирных жителей и детей. Когниция «Я и моя страна порядочные, справедливые и разумные» противоречит когниции «Я и моя страна нанесли ущерб невинным людям». Если вред очевиден, нельзя уменьшить диссонанс, утверждая, что это не было сделано или не было настоящим насилием. В такой ситуации наиболее эффективный способ снижения диссонанса заключается в том, чтобы свести к минимуму человечность или преувеличить виновность жертвы ваших действий, – чтобы убедить себя, что жертвы заслуживают того, что получили» [3].

В средствах массовой информации Великая война практически сразу стала трактоваться не как очередной конфликт между великими державами, а как принципиальное противостояние цивилизации и варварства, добра и зла. Так было положено начало складыванию в пропаганде образа врага [1]. Историк Елена Сенявская так формирует понятие «образ врага»: это представления, возникающие у социального (массового или индивидуального) субъекта о другом субъекте, воспринимаемом как несущего угрозу его интересам, ценностям или самому социальному и физическому существованию, и формируемые на совокупной основе социально-исторического и индивидуального опыта, стереотипов и информационно-пропагандистского воздействия. Образ врага, как правило, имеет символическое выражение и динамический характер, зависящий от новых внешних воздействий информационного типа [6]. В прессе стран Антанты, включая Россию, широко публиковались материалы об «извечной агрессивности» германцев, их зверствах, коварстве и дикости: расправах над мирным населением, грубом попрании обычаев войны (нападение на мирные суда, использование отравляющих газов и разрывных пуль, пытки и издевательства над пленными, убийства сестер милосердия и т. д.), сознательном уничтожении архитектурных памятников, культурных ценностей. «Пропаганда ужасов» (подлинных или мнимых) имела большую силу воздействия на массовое сознание, вызывая шквал общественного возмущения и чувство ненависти к дегуманизированному противнику [2]. В целом пропагандистский образ войны грешил сознательным упрощением: причиной мировой войны выставлялась не сложная система международных отношений и противоречий, а исключительно хищнические инстинкты неприятеля. Это позволяло не только «объяснить» широким массам характер войны, но и переключить недовольство за ее негативные последствия на врага, нарушившего привычную мирную жизнь.

Военная пропаганда Великобритании

В первые месяцы войны воюющие стороны осознали важность информационной войны и необходимость создания для ее проведения соответствующего пропагандистского аппарата, укомплектованного подготовленными кадрами. В Великобритании стала формироваться мощнейшая пропагандистская машина, ни одна из стран Антанты в этом плане не могла сравниться с Лондоном [5].Первоначально в 1914 году под эгидой министерства иностранных дел Великобритании было создано Бюро военной пропаганды во главе с Ч. Мастерманом. К лету 1915 года бюро выпустило более 2,5 млн книг, листовок и официальных документов. С бюро сотрудничали многие деятели британской культуры, включая Р. Киплинга и Г. Уэллса. Затем было образовано Управление военной пропаганды, которое объединяло министерство информации, проводившее информационные войны за пределами Британской империи, и национальный комитет по целям войны, занимавшийся агитационной работой внутри империи.С сентября 1914 года самое широкое хождение в прессе Антанты получают истории о немецких зверствах в отношении мирных жителей на захваченных территориях Бельгии и Франции и в отношении военнопленных. Этот вид публикаций, содержащих зачастую либо просто сфальсифицированную, либо сильно искаженную информацию, стал одним из главных орудий антантовской пропаганды, направленной как на мобилизацию населения внутри стран Антанты, так и на воздействие на общественное мнение нейтральных стран, прежде всего США [1]. Бельгия в принципе играла существенную роль в британской пропаганде, поскольку ее изображали как «жертву германской агрессии». Бельгийский сюжет был направлен на привлечение внимания широких масс, в основном мужского населения призывного возраста, и пробуждения у них интереса к вооруженному конфликту. Основной задачей была мотивация британцев на борьбу с «внешней угрозой» в лице Германии [7]. В результате пропагандистской кампании Бельгия приобрела персонифицированный «образ женщины», подвергшейся нападению со стороны кайзера Вильгельма II. Так, в сатирическом журнале Punch женский образ Бельгии отражен на двух карикатурах – на первой художник изобразил женщину, которую кайзер тащит в темницу, на другой Бельгия в «образе плененной женщины» уже была прикована Вильгельмом II цепями. В обоих случаях кайзер олицетворял «злого тюремщика», в то время как «женщина» изображалась «его пленницей» [7]. Как отмечал британский политик и писатель Артур Понсонби в своей книге «Ложь во время войны»:

«Каковы бы ни были причины Великой войны, вторжение Германии в Бельгию, конечно, не было одной из них. Это было одно из первых последствий войны. В 1887 году, когда возникла угроза начала войны между Францией и Германией, пресса беспристрастно и спокойно обсуждала возможность прохода Германии через Бельгию для нападения на Францию.

Газета «Standard» утверждала, что для Великобритании было бы безумием противостоять проходу немецких войск через Бельгию, а газета «The Spectator» писала, что «Великобритания не будет и не может препятствовать, прохождению германских войск».

В 1914 году мы были не более чувствительны к нашим договорным обязательствам, чем в 1887 году. Но так получилось, что в 1887 году мы были в хороших отношениях с Германией и в напряженных – с Францией» [4].

Всячески демонизировали Германию и во Франции – так, писатель Анатоль Франс обличал не только власть кайзера, но и немецкую культуру, историю и даже вино. Религиозная газета Croix d'Isère и вовсе объявила войну очистительной, «посланной Франции за грехи Третьей республики». Бытовало мнение, что война «очистит атмосферу, послужит обновлению и улучшению». Социалистическая газета Le Droit du people взяла на вооружение фразу «война за мир» [8]. Американский социальный психолог Эллиот Аронсон подчеркивал, что наиболее поразительным аспектом британской и американской пропаганды были «истории о злодеяниях и зверствах» – сообщения о жестокостях, якобы совершаемых врагом по отношению к невинным гражданским жителям или пленным солдатам. Цель таких рассказов заключалась в укреплении решимости бороться (мы не можем допустить победы этого жестокого монстра) и в убеждении граждан, что эта война является морально оправданной.

«Например, распространялись слухи, что немцы варили трупы вражеских солдат, чтобы делать мыло, и что они жестоко обращались с гражданами оккупированной Бельгии. Большой шум удалось поднять по поводу казни английской медсестры, служившей в Брюсселе и помогавшей солдатам союзников вернуться на фронт, и в связи с потоплением немцами роскошного лайнера «Лузитания», который «случайно» вез оружие и военные припасы. Хотя некоторые из этих историй о злодеяниях содержали крупицу правды, другие были очень преувеличены, а третьи и вовсе были чистым вымыслом» [3].

Антанта гораздо раньше, а самое главное – успешнее (нежели немцы) стала использовать пропаганду как одно из эффективнейших средств ведения современной войны. После того как немецкая армия нарушила нейтралитет Бельгии, военные части союзников не просто начали боевые действия на территории этой страны, они прикрывались Лигой Наций и высокопарными фразами об освобождении Бельгии. Военная пропаганда англичан и французов состояла не только из правительственных меморандумов, но и заявлений авторитетных политиков. На фоне этих агиток немецкие ура-патриотические статьи казались банальными и скучными [8]. В итоге сложилось туманное, противоречивое, а самое главное – неофициальное общественное мнение относительно того, зачем Германия ведет военные действия. Вместо однозначных заявлений и декларирования программных целей войны германская сторона беспрерывно провозглашала, что она против своей воли была вынуждена вступить в войну, дабы сохранить свой суверенитет и отстоять свои права. Планомерная, грамотно управляемая военная пропаганда была нацелена, как правило, на нейтральные зарубежные страны, но вовсе не на собственный народ, дабы служить делу его сплочения [8]. В период войны немецкие журналы постепенно заполнялись сплошными фотографиями и зарисовками солдат и вооружения. В газетах почти все новости вытеснили военные сводки – довольно туманные. Как отмечали исследователи:

Военная пропаганда Германской империи

«В Германии газеты только и писали о блестящих победах германского оружия, о сплошных поражениях противников. Судя по тому, что печаталось, можно было бояться, что в самом коротком времени немцы будут не только на берегах Сены, но и на берегах Невы» [9].

Пропагандистская работа в Германской империи велась не только путем размещения информации и дезинформации в газетах и журналах, но и с помощью карикатур, иллюстраций, кинофильмов, для чего были созданы специальное графическое отделение и управление плакатов и кинофильмов. Наряду с этим шла пропаганда с использованием телеграмм, радиопередач, брошюр, докладов, листовок. Говоря о немецкой пропаганде, Артур Понсонби писал:

«Оболванивание людей является необходимым дополнением к войне во всем мире. Серьезная ошибка (Германии. – Прим. автора) заключалась в том, что ситуация до самого конца изображалась в розовых тонах и с преувеличенным оптимизмом. Реальная правда о ходе событий скрывалась, каждый успех противника преуменьшался, эффект американского вмешательства преуменьшался, состояние немецких ресурсов преувеличивалось, так что, когда наступила окончательная катастрофа, многие были застигнуты врасплох» [4].

Как отмечают исследователи, в Российской империи пропагандистская война велась бессистемно, хаотично, без наличия единого контролирующего начала. Во главе войсковых газет зачастую оказывались люди, не подготовленные для этой работы. Военное министерство, Генеральный штаб выдавали различные агитационные издания [5].В средствах массовой информации распространялась информация о том, что Германия и Австрия, окруженные со всех сторон, вынуждены будут сдаться самое позднее в 1915 году. На ежедневных пресс-конференциях, которые Главное управление Генерального штаба проводило с начала августа 1914 года, специально присланный офицер Генерального штаба (полковник А. М. Мочульский) сообщал о положении на фронтах, о состоянии союзных и вражеских армий [11].Поначалу на пресс-конференциях речь шла больше о военных действиях, однако с конца августа 1914 года значительно увеличилось количество новостей о тяжелом экономическом положении Центральных держав. Соответствующей была и подборка новостей из стана врага: паника на немецких биржах, подорожание продуктов, рост безработицы, возобновление партийной борьбы, недовольство правительством [11].Большое внимание уделялось проблемам германской и австрийской армий. Фронтовые корреспонденты подробно рассказывали о «брустверах из мертвых», об уничтожении целых дивизий и корпусов противника [10]. ПТА и Генштаб дополняли эти картины сухой статистикой и регулярно сообщали, что на фронт призвано почти все мужское население Германии и Австро-Венгрии, что начали призывать уже детей, стариков, увечных и душевнобольных [11]. Постоянными сюжетами были недостаток оружия, продовольствия и обмундирования, желание мира и мечты о попадании в плен. Намеки на скорый крах Центральных держав читатель должен был видеть буквально в каждой детали, об этом должен был говорить каждый факт – от записей в дневнике солдата до нервозности генералов [11].Дискуссии о боеспособности противника обострились в период «великого отступления», которое само по себе опровергало большинство тезисов пропаганды. Еще одним элементом пропаганды стала популяризация подвигов, которые ставились армии в пример. Так, например, совершенный в самом начале войны подвиг казака К. Ф. Крючкова, получил самое широкое освещение в прессе, был изображен на множестве лубков, портреты казака-героя печатались на папиросных упаковках, конфетных обертках и т. п. С изменением ситуации на фронте происходила и эволюция образа героя. Если до весны 1915 года наиболее известными становились воины-герои, совершавшие удалые подвиги, пленившие множество врагов или особо отличившиеся в жестоких схватках с неприятелем, то после «великого отступления» Русской армии и оккупации противником части российских территорий (т. е. в условиях, когда хвастаться особо было нечем), пропаганда стала возвеличивать иной тип героизма: мученичество за родину, мужественное терпение мучений и отказ выдать врагу военную тайну [2]. Особое место в пропаганде получила тема плена. Враждующие стороны, стремясь предотвратить капитуляцию своих солдат, рисовали ужасы ждущего их плена (не всегда имевшие место в действительности). Кроме того, важно учитывать, что и представления об этих ужасах в ту эпоху порой сильно отличались от ужасов Второй мировой войны. В этом плане показателен опубликованный в пропагандистских целях рассказ бежавшего из немецкого лагеря русского военнопленного, призванный продемонстрировать «бесчеловечность» и «зверства» противника. Рассказывая об ужасах плена («обозленные упорным сопротивлением, немцы били пленных прикладами, ругали и всячески издевались»), русский подпрапорщик возмущался тем, что пленных плохо кормят (но при этом отмечает, что немцы доставляют пленным посылки от родных), негодует на то, что часовой втридорога продает пленным табак (т. е. у некоторых военнопленных были деньги на покупку курева) и сетует, что за работу немцы им не платят [2].Затянувшаяся на годы война неизбежно привела к тому, что пропагандистские штампы стали вступать в конфликт с данными, полученными из личного опыта [2].

Пропаганда Российской империи

Заключение

Американский политолог Гарольд Лассуэлл в своей известной книге «Техника пропаганды в мировой войне», написанной в 1927 году, отмечал:

«Психологическое сопротивление войне в современных нациях столь велико, что каждая война должна выглядеть оборонительной войной против злого, кровожадного агрессора. Не должно быть и тени двусмысленности в вопросе о том, кого общественность должна ненавидеть. Война в ее глазах должна быть обусловлена не мировой системой ведения международных дел, не глупостью или злым умыслом всех правящих классов, а кровожадностью врага. Вина и невиновность должны быть очерчены географически, и вся вина должна очутиться по ту сторону границы. Чтобы возбуждать ненависть в народе, пропагандист должен следить за тем, чтобы в обороте было все, что устанавливает исключительную ответственность врага» [11].

Лассуэлл выделял четыре направления пропаганды – мобилизация ненависти к врагу, создание положительного образа союзника, завоевание симпатий нейтральных государств и деморализация врага. На первое место он ставил именно мобилизацию ненависти к врагу, т. е. демонизацию противника. Именно на этом и делала акцент пропаганда большинства держав-участниц Первой мировой войны.