В моей родной стране диктатура политкорректности, кажется, достигла своего пика.Вообще это хорошая русская традиция — подхватить какую-нибудь западную идею и довести до абсолютного маразма.
Теперь вот прозвучало предложение не упоминать национальность преступников.
Идея, на мой взгляд, блестящая!
«Лица никому не известной национальности стреляли на свадьбе из огнестрельного оружия».
Я понимаю предпосылки: самый главный, самый яркий тренд последних лет — боязнь оскорбить чьи-нибудь чувства. Верующих, неверующих, привитых, натуралов, темнокожих, бородатых, феминисток.
У меня давно сложилось абсолютное ощущение, что я живу на Планете Обиженок. В мире, населённом капризными примадоннами, которые от каждого неосторожного слова делаются словно без чувств.
Культура анекдота умирает. И совершенно очевидно, почему: бытовой юмор строится на высмеивании характерных черт той или иной группы. Но в нынешней общественной парадигме это не просто порицаемо — в некоторых случаях уголовно наказуемо.
Вроде пошутил, а глядишь — устроил разжигание ненависти либо вражды к социальной группе «тёщи».
Про шутки по ютубу и вовсе молчу. Недели не проходит, чтобы какой-нибудь комик не оскорбил кого-нибудь ранимого словами. До депортаций дело дошло.
Теперь вот мы боимся обидеть преступников. Сразу, конечно, вспомнился Довлатов:
Ещё в дверях меня предупредили:
— Главное — не обижайте Ковригина.
— Почему же я должен его обижать?
— Вы можете разгорячиться и обидеть Ковригина. Не делайте этого.
— Почему же я должен разгорячиться?
— Потому что Ковригин сам вас обидит. А вы, не дай Господь, разгорячитесь и обидите его. Так вот, не делайте этого.
— Почему же Ковригин должен меня обидеть?
— Потому что Ковригин всех обижает. Вы не исключение. В общем, не реагируйте, Ковригин страшно ранимый и болезненно чуткий.
— Может, я тоже страшно ранимый?
— Ковригин — особенно. Не обижайте его. Даже если Ковригин покроет вас матом. Это у него от застенчивости...
Выступление Ковригина продолжалось шесть минут. В первой же фразе Ковригин обидел трёхсот участников заседания. Трёхсот американских славистов. Он сказал:
— Вообще-то я пишу не для славистов. Я пишу для нормальных людей...
Затем он произнёс несколько колкостей в адрес Цветкова, Лимонова и Синявского. Затем обидел целый город Ленинград, сказав:
— Бобышев — талантливый поэт, хоть и ленинградец...
Следующий логичный акт этого концерта — запретить национальный менталитет и унифицировать социальные черты.
Я уже где-то в фейсбуке читала возмущённое: «Как вы смеете говорить такое о Ротко, не бывает еврейской живописи!»
Подумала ещё: ну надо же! Итальянская бывает, русская бывает, а еврейскую — как корова языком слизала. Что оскорбительного в словосочетании «еврейская живопись», впрочем, так и не осмыслила.
Дальше можно запретить упоминать страны и континенты. Мало ли чьи светлые чувства можно задеть!
Что, звучит как мои авторские фантазии? А вот и нет. Уже прозвучало предложение не называть место работы лиц, совершивших уголовное преступление.
Вероятно, заголовок «Сантехник Иванов украл пятьсот рублей» страшно оскорбит чувства всех сантехников. А возможно, кстати, и всех Ивановых.
Комментировать все эти идеи — только портить, на мой взгляд. Но я попробую.
В романе «Сто лет одиночества» Маркеса есть такой момент. Жители Макондо заражаются странным заболеванием — у них наступает тотальная забывчивость. И в какой-то момент находят решение, вот оно:
«…Уже через несколько дней он заметил, что с трудом припоминает названия почти всех вещей в лаборатории. Тогда он приклеил к ним соответствующие ярлыки, и теперь достаточно было прочесть надпись, чтобы определить, с чем имеешь дело. Когда встревоженный отец пожаловался, что забывает даже самые волнующие впечатления детства, Аурелиано объяснил ему свой способ, и Хосе Аркадио Буэндиа ввёл его в употребление сначала у себя в семье, а потом и в городе. Обмакнув в чернила кисточку, он надписал каждый предмет в доме: «стол», «стул», «часы», «дверь», «стена», «кровать», «кастрюля». Потом отправился в загон для скота и в поле и пометил там животных, птиц и растения: «корова», «козёл», «свинья», «курица», «маниока», «банан». Мало-помалу, изучая бесконечное многообразие забывчивости, люди поняли, что может наступить такой день, когда они, восстановив в памяти название предмета по надписи, будут не в силах вспомнить его назначение. После этого надписи усложнили. Наглядное представление о том, как жители Макондо пытались бороться с забывчивостью, даёт табличка, повешенная ими на шею корове: «Это корова, её нужно доить каждое утро, чтобы получить молоко, а молоко надо кипятить, чтобы смешать с кофе и получить кофе с молоком».
Что-то похожее я наблюдаю уже.
Значения и смыслы простых слов ускользают, смываются, самые невинные обозначения — под запретом, то, над чем ещё пару десятков лет назад смеялись, становится преступным. Мир-перевёртыш.
И я очень опасаюсь, что в скором времени увижу табличку: это негр, у него чёрный цвет кожи, про него нельзя шутить.
Мария Дегтерева
Несмотря на то, что оттуда идёт большое количество продукции, которая нужна РФ на фронте каждый день, такой помощи на коммерческих условиях недостаточно и концепцию этих отношений неплохо было бы пересмотреть. Особенно