Назначение бывшего помощника президента Андрея Белоусова первым вице-премьером правительства России может привести к принципиальным изменениям в экономической политике, реализуемой кабинетом министров.
Белоусов давно имеет репутацию сторонника усиления роли государства в экономике — именно этот принцип предопределил ставку на национальные проекты как основной драйвер роста российского ВВП.
У предыдущего состава правительства претворение в жизнь условной «доктрины Белоусова» явно не задалось — национальные проекты в последние два года критиковали как по сути, так и по качеству реализации.
Теперь же у Андрея Белоусова есть если не чрезвычайные полномочия, то по меньшей мере достаточный простор для воплощения на практике своих представлений о том, куда и как должна идти российская экономика, — этого масштаба ему определенно не хватало в 2012 году, когда Белоусов был назначен министром экономического развития в правительстве Дмитрия Медведева, но проработал в этой должности всего год.
За тот период, что Белоусов проработал помощником президента, его имя стало прежде всего ассоциироваться с попавшим в прессу летом 2018 года письмом с предложением изъятия сверхдоходов в ряде отраслей российской экономики для финансирования исполнения майских указов. Поэтому во многих СМИ новая должность Белоусова сопровождалась рядом тревожных комментариев. Однако предлагаемое Белоусовым усиление роли государства в экономике не равнозначно огосударствлению экономики, подчеркнул в интервью EADaily известный российский макроэкономист Владимир Сальников, заместитель генерального директора созданного Андреем Белоусовым Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), заведующий лабораторией Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.
— В связи с назначением Андрея Белоусова первым вице-премьером нового правительства в его отношении незамедлительно прозвучали такие определения, как «сторонник дирижизма», «апологет госкапитализма» и т. д. Насколько уместны подобные оценки? Могли бы вы непредвзято рассказать о взглядах Белоусова на экономическую политику как человек, много лет проработавший с ним вместе?
— Такие понятия, как «дирижизм» и «госкапитализм», применительно к Белоусову точно не годятся. Равно как и другие термины из учебников, некогда возникшие постфактум, после того как в экономической политике различных стран были предприняты определенные действия и для них потребовалось придумать названия. Случай России (как, впрочем, и многих других стран) уникален с точки зрения сложности тех задач, которые стоят перед нами, поэтому и решения должны быть уникальными — нельзя взять учебники и сделать все так, как там написано. В этом смысле если Белоусову удастся решить задачи экономического развития, которые стоят перед страной, то эти решения не будут укладываться в рамки, описываемые терминами типа «дирижизм», потому что подходы нам действительно нужны очень нестандартные.
Белоусов принадлежит к тем людям, которые очень хорошо понимают, что и в какой момент нужно делать, но не потому, что нужно следовать какой-то доктрине, а потому, что именно эти действия больше всего требуются для развития страны. Несомненно, Белоусов — государственник, но не в смысле усиления роли государства в экономике, а в том плане, что он превыше всего ставит интересы страны.
В данном случае страна, конечно, не равна государству, то есть экономическая политика должна учитывать интересы всех субъектов — и государства, и бизнеса, и населения и т. д. Гармония между ними вряд ли достижима, но все основные силы должны находиться в каком-то эффективном балансе, который позволяет развиваться. В этом случае каждая социальная группа, поступаясь чем-то, находит пространство для реализации своих целей и задач, не сильно мешая другим группам делать то же самое, и все понимают, что данный путь развития обеспечивает приемлемый для каждого путь, а остальные пути совокупно менее эффективны.
Для того, чтобы встать на этот путь, должен быть какой-то стержень, и специфика нынешней ситуации в российской экономике заключается в том, что частный бизнес им быть не может, поэтому соответствующая функция по определению ложится на государство. При этом, безусловно, важно, чтобы в части выработки и реализации экономической политики был человек, который помогал бы выходить на такой сценарий. Андрей Белоусов на эту роль подходит — это один из немногих представителей российской элиты, которые ставят интересы страны выше своих личных. Он не единственный, кто так считает, но таких людей действительно немного. Наверное, наиболее правильно их называть действительно патриотами — в лучшем смысле этого слова. Хотя это слово сейчас нередко используется в не самом лучшем контексте, да и термин «либерал», по правде говоря, у нас тоже используется негодным образом.
— В президентском послании 15 января было сказано, что уже в 2021 году российская экономика должна расти темпами быстрее среднемировых, а прирост инвестиций уже начиная с этого года должен быть не менее 5%. При каких условиях эти задачи достижимы, учитывая то, что в прошлом году произошло замедление и без того низких темпов прироста ВВП и инвестиций?
— Задача непростая, потому что в целом сложно расти значительно быстрее общемировых темпов, и сам выход на эти темпы уже будет восприниматься как весьма неплохое достижение. Но это возможно, хотя и непросто. Российская экономика живет в условиях мировой экономики, включена в нее, поэтому существует целый ряд объективных рисков и ограничений, из-за которых мы можем и не выйти на эти темпы, что бы мы ни делали. Поэтому самое главное, чтобы российская экономика не испытала очередного шока со стороны мировой экономики, чтобы рынки, на которых мы сейчас специализируемся, не падали. Конечно, было бы неплохо ослабить ограничение, которое мы добровольно взяли на себя, в виде соглашения о сокращении добычи нефти в формате ОПЕК+. Этот фактор будет сдерживать российскую экономику как минимум в 2020 году.
Торговая война между США и Китаем тоже тормозит нашу экономику. Например, уже года полтора от этого сильно страдают металлурги, столкнувшиеся с ограничениями США на ввоз продукции чермета, что косвенно ударило и по многим другим направлениям поставок.
— За счет чего все-таки возможно ускорение российской экономики практически в два раза в сравнении с прошлогодними темпами, если ориентироваться на текущие среднемировые темпы роста?
— Необходим комплекс действий — сейчас нужно задействовать сразу все резервы роста, то есть, попросту говоря, поскрести по сусекам, чтобы набрать темпы.
Прежде всего, конечно, нужно нормализовать исполнение нацпроектов.
Понятно, что необходимо предпринимать меры по повышению доходов населения и сокращению их дифференциации — это, помимо вклада в рост экономики, будет улучшать социальную обстановку.
— Какие меры для этого необходимы, помимо обещанных социальных выплат?
— На мой взгляд, наиболее эффективны были бы какие-то налоговые новации, улучшающие ситуацию с доходами населения, в том числе снижающие дифференциацию, например послабления в части введения необлагаемого НДФЛ минимума доходов.
— Но об этом как раз не идет речи.
— Плохо, что не идет, но, может быть, дискуссия еще возобновится. Стоило бы также ввести прогрессивную ставку НДФЛ, причем не столько повышая верхнюю часть (здесь, видимо, инициатива не может преодолеть сопротивление элит), сколько понижая нижнюю.
Стоило бы опробовать и разного рода программы стимулирования спроса, например по утилизации техники. Подобный эксперимент с «автохламом» у нас уже был, и ничего не мешает распространять его шире, например что-то можно сделать с грузовыми автомобилями, а не только с легковыми, со старой бытовой техникой — холодильниками, стиральными машинами и т. д., в том числе потому, что это неэффективная техника с точки зрения энергопотребления. Все эти меры связаны с положением домохозяйств и будут благоприятно сказываться на общем социальном климате. Анонсированные президентом новые социальные расходы, конечно, работают в ту же сторону и достаточно значимы (их вклад можно оценить почти в 1% ВВП с учетом мультипликаторов), но это направление можно и нужно развивать. Другое направление — усиливать стимулирующую роль налогов, придумывая наиболее эффективные и легко администрируемые в условиях цифровизации способы поощрения инвестиционной активности.
— Насколько долгосрочной является задача расти быстрее мировой экономики? Исходила ли она изначально именно от Андрея Белоусова?
— Белоусов ратовал за стимулирование роста экономики еще в 90-е годы — фактически он первый в стране заговорил о том, что экономический рост — это основа развития страны в целом. Понятно, что сами темпы роста ВВП — это не идеальный показатель, которым не все можно измерить. Белоусов это прекрасно понимает, но со всеми оговорками именно экономический рост для нас является такой «смазкой», которая снимает напряженность в обществе и позволяет разным группам в этом обществе находить совместные пути развития. Иными словами, когда пирог растет, его всегда проще поделить.
— Именно так российская экономика выглядела в 2000-х годах, пока не попала в ловушку низкого роста.
— Да, в тот период даже возникало некое «головокружение от успехов» — те темпы роста были уникальны, многим казалось, что экономика еще долго будет расти чуть ли не сама по себе. Теперь же для экономического роста нам важно расширение разного рода инструментов по поддержке бизнеса и инвестиций, по стимулированию экспорта и снижению ставки банковских кредитов. Очень многое в этом направлении уже делается, хотя какие-то вещи можно усилить — главное, что в большинстве случаев речь не идет о чем-то принципиально новом, просто нужно масштабировать все те механизмы, которые уже работают, но масштабировать поддержку требуется не теряя или даже повышая ее эффективность.
— Каковы, по вашему мнению, задачи денежно-кредитной политики в новых условиях? В прошлом году Банк России заметно снизил ключевую ставку, но всплеска корпоративного кредитования, ради чего это и замышлялось, не произошло, из чего ряд экономистов делают вывод, что «ставкой делу не поможешь». Можно ли считать ее нынешний уровень комфортным для ускорения экономики?
— Несомненно, от дальнейших решений по денежно-кредитной политике будет зависеть многое. Важное замечание о динамике ключевой ставки в прошлом году: если посмотреть не на номинальную, а на реальную ставку корпоративного кредитования (с учетом промышленной инфляции), то окажется, что она в прошлом году выросла по сравнению с 2018 годом. Это — закономерный результат значительного снижения инфляции: если в 2018 году реальная ставка по кредитам для обрабатывающих производств снизилась практически до докризисного уровня, то в прошлом году она снова увеличилась.
— Получается, надо дальше снижать ключевую ставку? Готов ли к этому ЦБ?
— Ставку, конечно, надо снижать и дальше, но не надо абсолютизировать этот фактор, думать, что если сейчас опустить ставку до 3%, то вокруг сразу все заколосится. Вообще,
3% — это пока слишком радикально для нашей экономики, хотя еще на 1—1,5% ставку, видимо, можно снизить.
Но это, повторю, всего лишь одна из мер стимулирования роста, которых должно быть много. И если подходить к этой задаче системно, то, конечно, надо повысить ответственность ЦБ за рост экономики или хотя бы за долгосрочные инвестиционные кредиты.
— Про это тоже давно говорят, но ЦБ упорно настаивает на том, что его главная задача — таргетирование инфляции.
— Понятно, что это было бы политически сильным решением. Но давайте не забывать о том, что после долгого периода высокой инфляции — более 25 лет — мы наконец достигли низкого ее уровня, причем даже ниже тех «таргетов», которые устанавливает ЦБ. Конечно, он еще отвечает и за кредитование экономики, развитие финансового сектора, которое связано с ростом, хотя и не столь жестко, как за инфляцию. И с учетом важности обеспечения роста, вероятно, стоило бы не вменить жестко ответственность за рост, но усилить его значимость при формировании процентной политики ЦБ. Опять же, мы возвращаемся к тому, что не нужно быть рабом жестких догм и правил. Жизнь сложнее любых правил, она меняется, и правила тоже надо менять для того, чтобы обеспечить развитие. Вообще говоря, в «Законе о ЦБ» (№ 86-ФЗ, статья 34.1) прописано, что экономический рост — один из значимых для ЦБ параметров. Другое дело, что там про рост сказано «в том числе», ответственность никак не конкретизирована, и на практике внимание ЦБ к темпам роста невелико. Есть ощущение, что та же американская ФРС уделяет росту гораздо больше внимания, чем наш ЦБ. Так что здесь что-то делать и нужно, и можно. Главное, как и в других направлениях, не наломать дров, а действовать аккуратно, сохраняя независимость ЦБ.
— В экспертных кругах все более популярна точка зрения, что главный фактор, замедляющий рост российской экономики — это институциональные барьеры, проблемы бизнеса с судебной и правоохранительной системами. Какова ваша позиция в этом вопросе?
— Этот вывод умозрителен — «железобетонных» доказательств этого тезиса нет, а абсолютизировать его не следует. Примерно по той же логике, что и в случае с ключевой ставкой: это одно из направлений, улучшение по которому могло бы нам помочь. Сейчас, повторю, нужно действовать по всем фронтам, максимально используя все возможности, и, если корректная работа со ставкой обеспечит нам прирост только 0,3% ВВП, ничего страшного, потому что набрать несколько раз по 0,3% можно из разных источников, включая улучшение бизнес-среды. Вообще говоря, здесь у нас определенный прогресс уже есть, если судить по рейтингу Doing Business. Однако важно не останавливаться на достигнутом.
— Почему этот прогресс в рейтинге пока не конвертируется в рост и инвестиции?
— Достаточно сложно запустить рост в условиях отсутствия «супер-фактора» (как в 2000-е) и наличия широкого спектра ограничений. Проблема еще и в том, что у нас пресловутая макроэкономическая стабильность оставляет желать лучшего. Например, в части внешних условий и обменного курса 2019 год был едва ли не первым за долгое время, когда курс рубля оставался стабильным, а до этого имела место постоянная свистопляска.
Хотя для бизнеса, судя по опросам ЦБ и Минпромторга, неважно, какой рубль — крепкий или слабый, главное, чтобы он был стабильным. А проекты у бизнеса есть и под крепкий рубль, и под слабый, лишь бы он не прыгал туда-сюда на 30% каждые полгода. Важность этого отмечали пять из шести опрошенных предприятий.
При этом бизнес опасается неустойчивости ситуации в перспективе, в связи с чем компании инвестируют минимально, — грубо говоря, когда станок совсем уже развалился, тогда его и меняют. Все боятся верить в расширение рынков. Хотя такая ситуация не во всех сегментах — в пищевой промышленности, химии, лесной отрасли и добыче полезных ископаемых идет нормальный инвестиционный процесс: есть реальные инвестпроекты, понятные сроки окупаемости. Но в целом, к сожалению, структура экономики такова, что из существующих производств много не вытянешь — нужно создавать новые производства и с ними выходить на новые рынки, а с этим совсем сложно, потому что компетенций меньше.
— В каких отраслях все же есть необходимый потенциал для этого?
— Ряд сегментов, где процесс идет, я только что назвал. Но есть сегменты, где мы недорабатываем, даже по импортозамещению. Кстати, это слово у нас стало ругательным из-за большого количества примеров псевдоимпортозамещения, когда бизнес и чиновники, просто прикрываясь словами, ничего хорошего в этом направлении не делали. Хотя если подходить к нему с умом и непредвзято, то потенциал нормального импортозамещения в российской экономике остается, мы его пока недовыбрали — успехи достигнуты локальные, в той же химии, лесе, пищевке. Но в машиностроении мы недорабатываем, хотя у нас могут быть программы по нормальному развитию в тех сегментах, где рынки уже достаточно развиты, например в сельхозмашиностроении, транспортном машиностроении или производстве горнодобывающего и нефтегазового оборудования. В последнем случае, надо сказать, какие-то процессы уже пошли — спасибо санкциям, но можно было бы в том же машиностроении более активно развивать кооперационные проекты с Казахстаном и Белоруссией.
— А насколько сейчас санкции тормозят российскую экономику?
— Они ограничивают развитие: текущую ситуацию особо не ухудшают, но тормозят потенциальный рост. Возьмем транспортное машиностроение: как только речь касается чего-то высокотехнологичного, сразу возникают проблемы, поскольку сохраняется зависимость от импортных технологий. Поэтому в импортозамещении надо использовать точечный подход: искать направления, где у нас есть компетенции, и сосредотачивать усилия на них. При этом обязательно надо обратить внимание на экспорт услуг — тут нужны такие же комплексные программы, как и в части развития экспорта товаров. Из-за цифровизации рынки услуг становятся все более торгуемыми, что является вызовом для нас, потому что могут приходить иностранные решения. С другой стороны, это и немалые возможности, которыми уже хорошо пользуется та же Белоруссия, имеющая крепкие позиции по экспорту IT-услуг.
— Еще один дискуссионный вопрос последних месяцев — каков потенциал нацпроектов в ВВП? При каких условиях он может быть реализован более эффективно?
— Разумеется, я видел разные оценки. С одной стороны, это несколько триллионов рублей в год, что является макроэкономически значимой цифрой, с другой — говорится об их мизерном вкладе в рост экономики. Но давайте поставим вопрос так: если бы не было нацпроектов, то что было бы вместо них? Поэтому, когда звучат пренебрежительные оценки вклада нацпроектов в ВВП, хочется спросить: он мизерен по сравнению с чем?
Конечно, оценивать надо по эффективности: если нацпроекты будут лучше, чем какой-то другой способ расходования средств, тогда даже небольшой вклад в ВВП будет благом.
— Способны ли, на ваш взгляд, нацпроекты остановить углубляющийся разрыв между центром и регионами, особенно если будет решен вопрос доведения этих средств до «земли», с которым не справился предыдущий кабинет министров?
— К сожалению, концентрация роста в небольшом числе территорий — это универсальный общемировой тренд, а у нас это еще и естественное следствие концентрации природных ресурсов. Какая-либо точка роста всегда притягивает любые ресурсы из сопредельных территорий, а далее запускаются центростремительные механизмы, возникает «эффект пылесоса», который в России накладывается на не самое благоприятное положение каких-то регионов. Как с этим бороться? Надо, видимо, придумывать механизмы, которые бы вовлекали отстающие регионы в производство, в реальную экономику. Теоретически за счет цифровизации могут быть возможности по удаленному использованию трудовых ресурсов. Но история эта очень сложная, в двух словах не обрисовать.
— Насколько велика, по вашему мнению, инерция, накопленная за почти десятилетний период застоя в экономике, — в том смысле, возможна ли быстрая смена курса в экономической политике, или же сначала потребуется время на то, чтобы демонтировать многие элементы прежнего курса (или отсутствия такового)? Нет ли у вас ощущения, что российская экономика за это время значительно отстала от мирового ядра и углубилась в периферийную колею? В этом смысле не опоздали ли мы с реализацией условной «доктрины Белоусова», которая в общих чертах предлагалась им еще в 2012 году?
— Если говорить об инерции, то у нас крайне утяжеленная структура экономики, что является серьезным ограничением достижения высоких темпов роста. У нас есть очень большой добывающий сектор и сектор первичной переработки сырья, который просто в силу целого ряда объективных обстоятельств быстро расти не может. Но эта особенность у нас сформировалась довольно давно, с 90-х годов, и чего-то такого, что мы утеряли в последние годы, нет. Если на то пошло, то надо было по-другому реформы в СССР проводить — Китай, глядя на нас, думаю, очень многому научился в части того, как не надо делать. Мне сложно говорить о «доктрине» или «программе» Белоусова, потому что такого документа, строго говоря, нет, но действовать никогда не поздно, и действовать надо сегодня.
