Битва за Альпы: неудавшийся итальянский блицкриг во Франции.
1 сентября 1939 г., выступая на заседании Совета Министров, Муссолини сообщил о предстоящем решении объявить Италию «невоюющей стороной», не собирающейся «брать на себя какую-то бы ни было инициативу в открытии военных действий». Такой шаг он мотивировал «настоятельной заботой о надлежащем обеспечении и защите национальных интересов» и «невыполнением Германией своих союзных обязательств». По свидетельству Д. Гранди, тогдашнего министра юстиции, «растерянность и тревога, горечь и разочарование, перемешанные с гневом и раздражением, сквозили в каждом... слове и жесте» дуче. Эту «смятенность души» констатировал и Чиано, которому Муссолини 4 сентября говорил о «желательности скорейшей атаки против Югославии, чтобы захватить румынские нефтяные месторождения». Через князя К. Альдобрандини, входившего в круг приближённых Пия XII, Чиано 6 сентября предупредил Ватикан, что «итальянский нейтралитет, немного стоящий, вовсе не представляется подлинным, надёжным и долговечным».
Статус «невоюющей стороны» вскоре начал тяготить Муссолини: публично восхваляя «молниеносные и не имеющие себе равных блистательные победы германского оружия», он втайне завидовал Гитлеру, мечтая о собственном триумфальном блицкриге. Уже в конце января 1940 г. дуче пояснил Чиано, что дальнейшее сохранение нейтралитета наверняка чревато «неизбежным оттеснением Италии в класс "Б" европейских держав». Но Савойская династия, финансово-промышленная олигархия, крупнейшие аграрии, командная верхушка вооружённых сил страны придерживались противоположной точки зрения, считая, что лучше оставаться в стороне от войны как можно дольше. На той же позиции стояли и закулисно фрондировавшие высшие иерархи фашистской партии — Э. Де Боно, Ч. -М. де Векки, Д. Гранди, Д. Боттаи, И. Бальбо. Последний не раз почти открыто заявлял, что союз с Гитлером означает «чистить сапоги Германии». Однако все эти деятели с мая 1939 г. предпочитали линию «пассивного сопротивления», не афишируя свой энтузиазм по поводу альянса с Берлином, но и не возражая против него.
Дуче волей-неволей приходилось считаться на первых порах с «нейтралистскими» взглядами короля Виктора-Эммануила III, не терпевшего немцев и склонявшегося к активным закулисным поискам соглашения с западными державами, в первую очередь с Великобританией. Текст его телеграммы, направленной Муссолини 17 сентября 1939 г., раскрывал эти настроения монарха: «Теперь, после ликвидации Польши, выражаю надежду на то, что Вы сможете провести переговоры по дипломатическим каналам и, если англичане, несмотря на потопление их торговых судов, согласятся на них, удастся, быть может, достичь какого-то конструктивного решения».
Уже к концу зимы 1939/1940 гг. дуче понял, что его надеждам на созыв «нового Мюнхена», где он сыграл бы роль первой скрипки, сбыться не суждено. Одновременно он, похоже, без колебаний уверовал в близкую и неотвратимую победу партнёра по Оси, заявив Чиано в конце февраля 1940 г.: «В Италии ещё находятся дураки и преступники, считающие, что Германия будет разбита. А я Вам говорю, что Германия победит». Эта убеждённость окрепла после состоявшейся 18 марта 1940 г. на Бреннерском перевале встречи с Гитлером, в немалой мере повлиявшей на решение Муссолини вступить в войну.
В ходе беседы дуче трижды повторил фюреру, что «теперь мы готовы шагать к победе вместе с вами», подчеркнув, что «правительство и партия сейчас единодушно сходятся во мнении относительно невозможности оставаться нейтральными, даже на малый срок». Муссолини сказал Гитлеру, что вступление Италии в войну, «наверно, произойдёт, возможно, в июне или, возможно, в августе». Не последнюю роль здесь сыграла жёсткая позиция фюрера, разъяснившего своему союзнику, что «он [Гитлер] абсолютно уверен в неразрывности будущих судеб Германии и Италии, так как победа Германии будет означать и победу Италии, а поражение Германии незамедлительно повлечёт и мгновенный конец итальянской империи». Гитлер таким образом дал понять Муссолини, что они «связаны одной верёвочкой» и тем самым предостерегал Италию от повторения памятного для Германии «варианта 1915 года».
Бреннерская встреча поставила крест на ещё не развеявшихся расчётах Г. Чиано, Д. Гранди, Д. Боттаи на достижение соглашения с Западом, используя посредническую миссию заместителя государственного секретаря США С. Уэллеса, который посетил в феврале-марте 1940 г. Рим, Берлин, Париж и Лондон. В Италии (он побывал там в конце февраля и во второй половине марта) личный представитель американского президента имел беседы с Чиано и был два раза принят Муссолини, которому он намекнул на те выгоды, которые ожидают Италию, если она сохранит нейтралитет. Посулы Белого дома не возымели, однако, желаемого воздействия на дуче. Тогда Ф. Д. Рузвельт пошёл на решительный шаг, направив ему 27 мая 1940 г. личное срочное послание через посла США в Риме У. Филиппса.
На судьбе этого документа роковым образом сказалось, однако, случайное стечение обстоятельств. Дело в том, что Уэллес в конфиденциальной беседе с британским премьером Н. Чемберленом охарактеризовал дуче как «уставшего и деградировавшего неотёсанного и мстительного деревенского мужика», о чём тот не преминул сообщить своему послу в Италии П. Лорену. Эту секретную телеграмму перехватила и расшифровала итальянская военная разведка. В результате взбешённый Муссолини категорически отказал У. Филиппсу в аудиенции и послание попало в руки его зятя. В нём, в частности, говорилось: «Президент Рузвельт предлагает дуче без промедления сообщить ему все пожелания и просьбы Италии, которые он готов сразу же довести до сведения французского и английского правительств. Какой бы характер ни имело возможное будущее соглашение, заключённое на базе этих итальянских предложений, президент Рузвельт обещает энергично ходатайствовать перед Англией и Францией о взятии ими твёрдого обязательства сохранить его в силе до конца войны, одновременно гарантируя Италии участие в послевоенной мирной конференции на равных правах с воюющими сторонами. От Италии требуется лишь одно: дать чёткие заверения в том, что она не будет в дальнейшем непомерно увеличивать свои претензии, равно как и будет неизменно сохранять свой нейтралитет в течение всего конфликта».
Но дуче уже «закусил удила». Чиано отметил в своём дневнике: «Нужно нечто совершенно другое, невообразимое, чтобы разубедить Муссолини. По существу проблема вовсе не в том, что он хочет добиться того или этого, а в том, что он жаждет войны. Если бы он смог мирным путем иметь даже вдвое больше того, чего он требует сейчас, он отверг бы это».
Ещё 31 марта 1940 г. в секретном меморандуме на имя Виктора-Эммануила III Муссолини, прямо говоря о «неизбежности» вступления Италии в войну, подчеркнул, что «речь идёт о войне самостоятельной и параллельной той, которая ведётся Германией, и преследующей цели: свобода на морях и окно в океан... Следовательно, вопрос заключается не в том, чтобы решить, вступать или нет в войну, а лишь в том, чтобы определить, когда и как это сделать наилучшим образом, оттянув на возможно более поздний срок наше вступление в войну ещё и потому, что Италия абсолютно не в состоянии позволить себе долгой войны, иными словами, она не может потратить сотни миллиардов».
Однако захват нацистами Дании и Норвегии в апреле 1940 г. побудил дуче форсировать события. 11 апреля в присутствии Чиано он обронил историческую фразу: «Унизительно сидеть сложа руки в то время, когда другие творят историю. Чтобы сделать народ великим, надо послать его в бой даже пинками в зад, что я и сделаю». Заместителю начальника Главного штаба сухопутных войск генералу Ф. Росси, осмелившемуся напомнить о низком уровне боеготовности армии, Муссолини заявил: «Если бы я должен был ожидать, когда армия будет полностью готова, то мне пришлось бы вступить в войну через несколько лет, тогда как я обязан вступить немедленно».
Воюющие стороны — как западные союзники, так и Германия, — отнюдь не исключали возможности участия Италии в войне и учитывали это в своих планах. В ходе Бреннерской встречи Гитлер сообщил Муссолини, что верховное командование вермахта, разрабатывая предстоящие операции на Западном фронте, исходит из того, что итальянские войска будут вести активные боевые действия против французов в Альпах и в Савойе. Военный комитет Франции, рассмотрев вероятные акции союзников против Италии, признал 6 мая 1940 г. наиболее целесообразным ограничиться обороной в Альпах, Тунисе и других африканских владениях. По договорённости с английским Генеральным штабом предполагалось также удерживать ключевые позиции в Средиземноморье и нарушать морские коммуникации Италии, подвергая усиленному артобстрелу с кораблей и воздушным бомбардировкам её побережье, а также предпринять объединённые атаки против её войск в Триполитании.
10 мая 1940 г. в 5 часов утра германский посол в Риме Н. Г. Макензен сообщил Муссолини, что войска Третьего рейха час назад развернули наступление в Бельгии, Голландии и Люксембурге. Дуче прокомментировал это так: «Союзники проиграли кампанию... Через месяц я объявлю им войну». Тем не менее, Италия продолжала пока придерживаться выжидательной тактики. И лишь на закрытом совещании 29 мая, проходившем под председательством Муссолини, на котором присутствовали наследный принц Умберто, начальник Генерального штаба вооружённых сил П. Бадольо, начальники главных штабов всех трёх видов вооружённых сил — генерал М. Роатта (сухопутная армия), генерал Д. Приколо (ВВС) и адмирал Д. Каваньяри (ВМС), его участники наметили дату вступления в войну — сразу же после 5 июня.
Командующий французскими войсками в Альпах генерал Ольрию
В Берлине это решение восприняли без особого энтузиазма. Гитлер и его ближайшее окружение отдавали себе отчёт в том, что оно продиктовано исключительно политическими соображениями — дуче, опасаясь опоздать к дележу «французского пирога», захотел получить причитавшийся ему, и как он считал, законно, большой кусок. Муссолини откровенно раскрыл П. Бадольо, тщетно пытавшемуся добиться отсрочки, хотя бы до конца июня, вступления страны в войну, истинные мотивы своего решения: «Война будет короткой, а мне нужно иметь всего лишь несколько тысяч убитых, чтобы сесть за стол переговоров на мирной конференции в числе остальных победителей». Под стать своему премьер-министру и «дорогому кузену» боевой пыл неожиданно продемонстрировал и Виктор-Эммануил III, обычно крайне нерешительный и сомневавшийся.
Муссолини и кронпринц Умберто на фронте.
К 10 июня Италия сосредоточила против Франции группу армий «Запад» под началом кронпринца Умберто. Она состояла из 4-й армии, занимавшей северный участок фронта — от Монтероза до Монтгранеро, и 1-й армии, дислоцировавшейся южнее — от Монтгранеро до моря. В группе насчитывалось 22 дивизии (12,5 тысяч офицеров и унтер-офицеров, 300 тысяч солдат), она имела на вооружении около 3 тысяч орудий и свыше 3 тысяч минометов. Ей противостояла французская Альпийская армия — всего 6 дивизий (175 тысяч человек). Рельеф местности вдоль итало-французской границы таков, что расположенные параллельно ей долины служили превосходными естественными траншеями для французов, которые умело оборудовали их в инженерно-фортификационном и огневом отношении. А итальянский Генеральный штаб, судя по его поведению, намеревался штурмовать эту мощную преграду в лоб.
Хотя итальянская армия была ещё весьма далёкой от окончательного завершения подготовки войск первого эшелона, Муссолини распорядился начать наступление по всему фронту 18 июня, когда разгром Франции вермахтом стал уже фактом. Сам дуче, сопровождаемый Чиано, по приглашению Гитлера вылетел в Мюнхен, чтобы обсудить условия запрошенного 17 июня правительством Виши перемирия. Как явствует из памятной записки итальянского МИД, вручённой Чиано Риббентропу, Италия собиралась предъявить Франции крупный счёт. Она претендовала на французскую территорию вплоть до реки Роны, включая города Лион, Валанс, Авиньон, рассчитывала заполучить Корсику, французские колонии Тунис, Джибути и Ожали, военно-морские базы в Алжире и Марокко (Алжир, Оран, Мерс-эль-Кебир, Касабланка), настаивала на передаче ей 40-45% французского военного и торгового флота, военной авиации, тяжёлой артиллерии и танкового парка.
Итальянцы в оккупированной Ментоне.
Но фюрер осадил своего партнёра, сославшись на «политическую нецелесообразность предъявления Франции излишних требований, так как державам Оси в настоящий момент куда выгоднее сохранить существование французского правительства, не только располагающего пусть в чём-то ограниченным, но всё же суверенитетом, но и проявляющего готовность к сотрудничеству». Риббентроп также позволил себе одёрнуть Чиано: «Нельзя, чтобы глаза были больше желудка, надо проявить умеренность». Раздосадованный Муссолини нехотя согласился с предложением Гитлера отложить вопросы удовлетворения итальянских территориальных и колониальных притязаний, а также проблемы будущих контрибуций и репараций с Франции, до мирных переговоров. Единственным для дуче утешением стала достигнутая в самый последний момент договорённость с фюрером о предстоящем подписании с Францией двух отдельных перемирий, причём специально оговаривалось, что франко- германское вступит в силу только после заключения аналогичного франко-итальянского.
20 июня Муссолини вернулся в Рим, где его поджидал еще один «сюрприз». Его любимое детище OVRA — тайная фашистская политическая полиция — перехватила и записала телефонный разговор, состоявшийся 19 июня 1940 г. между начальником Главного штаба сухопутных войск генералом М. Роатта и генералом П. Пинтором, командовавшим 1-й итальянской армией в Альпах. Последний, не стесняясь в бранных выражениях в адрес короля, Муссолини и Бадольо, доложил своему шефу, что «вверенные ему войска абсолютно не в состоянии наступать, поскольку ещё не достигли соответствующего уровня боеготовности».
Эта новость ошеломила дуче, который, изливая душу своему зятю, в сердцах воскликнул: «И это происходит сейчас, после девяти месяцев ожидания и принимая во внимание те безнадёжные условия, в каких французы теперь находятся! А если бы мы вступили в войну в сентябре [1939 г.], то что бы случилось?!».
Стремясь хоть как-то «сохранить лицо», дуче приказал Бадольо и принцу Умберто атаковать противника во что бы то ни стало 20-21 июня. Однако отчаянные попытки итальянских войск взять штурмом «Альпийскую линию» потерпели крах. Французские войска ожесточённо сопротивлялись, и единственное, чего удалось добиться армии дуче, — продвинуться вглубь чужой территории в районе Ментоны всего на 1 километр. Муссолини, правда, рассчитывал на высадку крупного десанта альпийских стрелков- парашютистов в Лионе, чтобы занять этот город 22 июня, но финальный акт французской драмы спутал ему последние карты.
Прибытие французов в Рим на подписание капитуляции.
22 июня 1940 г. представители французского и германского верховного командования подписали соглашение о прекращении огня. Спустя день — 23 июня — немцы, чувствовавшие себя хозяевами положения, оказали своим союзникам любезность, — доставили в Рим на самолётах делегацию Франции, уполномоченную вести переговоры о капитуляции. Сознавая мизерность своих «успехов» в войне, итальянская сторона сочла за благо удовлетвориться оккупацией французской территории площадью 832 км² с населением в 28 тысяч человек. Согласно условиям перемирия, подписанного 24 июня, Франция обязалась создать вдоль итало-французской границы демилитаризованную зону шириной в 50 км, а также демилитаризовать военно-морские порты Тулон, Аяччо, Бизерта, Оран и некоторые районы в Алжире, Тунисе и на побережье французского Сомали.
За всё время боёв итальянская армия потеряла 631 убитого, 616 пропавших без вести и около 3700 человек ранеными, обмороженными и пленными. Общие потери французов не превышали 410 солдат и офицеров.
По материалам: А. Виноградов. Вступление Италии во Вторую мировую войну. «Вопросы истории», №10(31), 1992.
https://vk.com/feed?w=wall-38354466_42815 - цинк
Так сказать держали марку. Далее была не менее эпическая кампания в Греции. Ну и в Африке войска Муссолини также не подвели.
0
