8 февраля наблюдали как неудачно штурмуют украинские опорники в районе Новогригоровки. Тот «элэнэровский» отряд - танкисты «Августа» и пехота, - который наступал от Боржиковки, я так понял, даже не ориентировался, где находится. Может, конечно, они хотели проскочить в стык украинских опорников. Не знаю.
Стрелками указано направление наступления отряда ЛНР
- Можете подробнее рассказать об этом эпизоде?
- Мы в тот день шли тремя группами. Первая - ДРГ "Рязань", серьезные такие пацаны, заходила на украинский опорник "Копье". Практически параллельно я вел вторую группу в Борзеевку. Там есть мост через речку и предполагали, что оттуда может техника пойти. Третья группа шла вдоль левой «штанины» железной дороги по обе стороны путей. С утра еще мы встретились с этими танкистами на «нуле» - точке сбора. Они оставили нам один танк, который, впрочем, недолго нам помогал, пострелял немного и уехал. Люди из третьей группы потом и рассказывали о той танковой атаке, так как находились ближе всего к месту событий. Говорили практически то же, что потом сообщил Брехаря, командир украинского опорника, в своих воспоминаниях.
- Украинские военнослужащие сообщают, что 8 февраля они слышали либо видели в небе 2 самолета. Вы видели самолеты в тот день?
- Я до этого боевой реактивный самолет видел лишь один раз – на шоу «Русских витязей». В тот день… вероятно в тот, я точно не помню… прямо над тем местом, где мы находились, примерно на высоте метров 350-600, пролетело, судя по звуку, нечто реактивное. Не два объекта, а один. С виду оно напоминало Су-24 или Су-25. Летел он со стороны Нижнего Лозового. Кто из нас сказал, что это беспилотник, кто-то – что самолет. Совершенно точно он был на реактивной тяге.
В последующие дни мы проводили разведку в районе железнодорожной развилки за Боржиковкой и Борзеевкой, так как планировали, что будем заходить в город вдоль ближней к Борзеевке железнодорожной насыпи.
12 февраля перед нами в Дебальцево пошел небольшой разведотряд ЛНР, который попал там под раздачу, в окружении, что ли, оказался. Вероятно, их решили спасать, поэтому, ничего толком не говоря, нас 13-го числа привезли на пункт сбора, выдали там «Шмели», гранаты и отправили сначала к нашим окопам в районе Борзеевки. Затем по «зеленке» вдоль железной дороги пошли к окраине поселка «8-е марта». Шел не только наш отряд ДКО, а вообще весь сводный отряд «Призрака».
Поселок «8-е марта», февраль 2015 года. Вид от окопов ополченцев
Фотография предоставлена интервьюируемым
- Какова была численность вашего подразделения, зашедшего в Дебальцево?
- Не могу сказать, не знаю. Я весь сводный отряд «Призрака» увидел только 23 февраля, когда у нас было общее построение на поле возле школы. Там было примерно 300-350 человек.
Так вот, пошли вдоль железки. Нас начали очень серьезно прессовать метрах в 500 от окраины поселка: били 120-ки, какая-то «шрапнель» в воздухе взрывалась на высоте 15-20 метров и было слышно, что осколки как дождь по деревьям шлепают. Санитары потом говорили, что части этой «шрапнели», извлеченные из тел, выглядели как спиральки. После начала обстрела люди начали прятаться в посадке, просто сели на месте. В это время со стороны Депрерадовки на поселок вели еще наступление и казаки, поэтому часть пуль с того боя залетала и к нам. Стало ясно, что сидеть нельзя, место пристрелянное, поэтому подняли людей и повели вперед. Идти было тяжело, мало того, что обстрел, так еще и снега по колено. Особенно тяжело было расчетам ПТУР, тащившим всю эту тяжесть. Когда зашли на окраину поселка, то нас начали еще и из стрелковки обстреливать. Стало еще жарче, народ суетится, бегает. Командование поставило нам задачу занять шестиэтажное здание управления станции Дебальцево-Сортировочное, вести с него наблюдение и корректировку огня артиллерии.
Точно не было понятно, как идти, но пошли. Суета, взрывы. Смотрим, кто-то из подворотни выскакивает с оружием. Свой, нет? Черт его знает… Дальше на улице натыкаемся на какого-то дедушку, сидящего на завалинке. Тут вокруг все горит, деревья, скошенные осколками, валяются, развалины, а он сидит. «- Дед, ты чего так сидишь-то?! Прячься! – Да мне все равно уже. – Где «укропы»?! – Да вон там.»
Я ему не очень поверил, все равно идем наготове. Какие-то дворы, проломы, развалины… Проходим мимо горящего детского сада, там что-то взрывается… Заходим в итоге в здание этого самого управления станции. Там обнаруживаем, что в подвале-бомбоубежище находится куча местного народа. Мы еще не успели толком осмотреться, понять, где противник, а они уже кинулись к нам обнимать, целовать: «Спасибо! Вы нас освободили! Победа! Ура!». Тут стрельба то там, то там, непонятно, может сейчас по нам с ближних многоэтажек поливать начнут, по толпе такой, а им все пофиг. Они пьяные в дупель были. В соседний магазинчик мина попала, стена рухнула, поэтому местные там еды, алкоголя набрали. Прямо в подъезде костерок жгли, сосиски на нем жарили. Они нас звали: «Давайте поедим, давайте выпьем!» А до этого предупреждали, мол, ничего у местных жителей не брать, могут отравить. Пить все ж хотелось, сколько побегали в тот день, семь потов сошло…
Поднялись мы на крышу здания. Вернее, как крышу, до этого мы это здание обстреливали, крыша рухнула, поэтому на последний этаж забрались. Местные нам до этого объяснили, что «укропы» там-то и там-то. И вот мы заходим туда, такие уже расслабленные, что без боя все сделали, под впечатлением от «встречи победителей», и тут по нам снайперы работать начинают. Попрятались, постреляли куда-то в ответ.
Здание управления станции Дебальцево-Сортировочное
Фотография предоставлена интервьюируемым
Спустились вниз, все стихло. Где остальные наши, не совсем понятно. Что-то в течение дня по рации говорили, но мы особо не вслушивались. Связались с командованием, нам сказали, чтобы мы искали место для ночлега. Нашли дом какой-то, забились в него, сидим. Непонятно, где мы находимся, что вокруг, где наши, где противник. Я еще более-менее себя чувствовал, потому что в тепловизор нет-нет выходил посмотреть: вроде никого не было.
Что тут делать было? Решили спать. Печку опасались растапливать, поэтому укрылись какими-то одеялами, одеждой, просто горой навалили на себя. На всякий случай на дверь я поставил гранату, чтоб если кто полезет, то она сработала. И завалились спать, если уж убьют, так хоть выспимся.
Так в то время выглядел поселок «8-е марта»
Фотография предоставлена интервьюируемым
Утром, часа в 4, где-то рядом с нами начинается бой. Причем серьезный такой. Связались по рации с командованием, чтобы понять, что происходит. Те тоже не знают, предложили разведать. Выдвинулись. На рассвете появилась информация, что в таком-то здании якобы снайпер. Мы засели в противоположном, постреляли, по нам в ответ постреляли. Потом, когда уже совсем рассвело, нас начали плотно прикладывать минометы. Часа два непрерывно били. Весь день вот так вот просидели в трехэтажном здании, время от времени перестреливаясь. Их минометчики раздолбали все создания вокруг, осталось только одно целое, напротив нас. Вечером мы туда и переселились. Забили окна, плюнули на все и растопили печку. Погода была такая, что минус 17 мороза, снег повалил, промерзли хорошо. Я потом в темноте выходил с тепловизором, осматривал окрестности, посмотрел на наше убежище метров с 70 и видно было, что труба от печки светится как лампочка Ильича. Местные объяснили нам, что «укропы» метрах в 400 от нас сидят. Но там они были или нет, неизвестно. Может уже ушли. Поэтому я решил, что посты на улице выставлять не будем. Посадил двоих внутри на караул, а остальные решил, что спать будут. Начнется замес – будем отстреливаться из дома. Это лучше, чем замерзнуть. В этом доме мы и провели несколько ночей.
На следующее утро после переселения в него, приехали «элэнэровцы». Прямо у нашего дома выгрузили из «Уралов» людей. По ним было видно, что экипированы они очень плохо. Я бы сказал, как обсосы одеты. Построили их: «На первый-второй рассчитайсь! Нале-во! Шагом марш!» Я у них спрашиваю: «Ребята, вы куда? – Вон туда. – А зачем? – На зачистку. – А вы знаете, что там, где противник? – Ну, где-то там, далеко.» Ушли. Начинается в том направлении бой, длится несколько часов. Мы тоже постреляли. Закончился бой, узнаем у соседей, что там случилось. «Да вот побили ваших.» Узнаем, как и что, выясняется, что пошли они мимо какого-то здания, а их там как в тире и расстреляли. Спрашиваем, кто стрелял, говорят, что не знают, наверно, «укропы».
Командир роты 25-го мотопехотного батальона, которая там сидела у украинцев, как-то там подал знак, чтобы вступить в переговоры. Пришли к нам «элэнэровцы», мол, сходите на переговоры. Ну, мы выдвинулись вдвоем. Подходим к зданию банно-прачечного комбината, где украинцы сидели, напротив него общежитие какое-то, а между ними что-то типа скверика, засаженного деревьями. Был засажен, потому что деревья осколками посрубало. И лежит там куча народу убитого. Вышел к нам украинский командир. Говорит, мол, так и так давайте вы нас отпустите, а мы стрелять не будем. Мы говорим, что не можем его отпустить. Он предложил тогда: «Ну хоть трупы своих заберите.» Лежало там человек 15, может больше, не считал. Начали мы вдвоем трупы таскать. Когда донесли одного до «элэнэровцев», то его кто-то узнал и говорит: «Эх, Витька, Витька… Что ж ты туда полез…» Я еще удивился, говорю, мол, война ж ведь, чего спрашивать. А он в ответ: «Так он ж водителем был.» Я еще тогда сам подумал, что странно как-то, водитель, а в бой пошел. А потом уже у 
kenigtiger почитал, что туда набирали людей, которые вообще опыта никакого не имели, стрелять даже не умели. Тогда и понял, чего этот «элэнэровец» по Витьку так сокрушался.
Видеосъемка украинского военнослужащего 25 омпб «Киевская Русь» с крыши банно-прачечного комбината. Февраль 2015 года
После обеда опять переговорили с командиром роты 25-го батальона, он попросил время на раздумье до утра. Человек, который со мной был, решил им разрешить подумать. Лучше бы, конечно, этого не делал, там часа на раздумья вполне бы хватило. В 6 утра я заметил на улице троих местных с авоськами, которые шли в тот разрушенный магазин, спросил у них, как и что. Они и сказали, что, мол, «укропы» то еще ночью бежали, с которыми мы договаривались. Я не поверил поначалу, стали потихоньку к их позициям подбираться, подвоха ждали. В итоге зашли в это здание, а там пусто. Они бросили боеприпасы, вещи, только оружие забрали и ушли.
Далее у нас были некоторые боестолкновения только под Новогригоровкой, но противник избегал боя, не оказывал организованного сопротивления и стремился уйти.
Примерно после 17 февраля стало понятно, что в Дебальцево никого не осталось, и тогда началась трофейная лихорадка. Все начали бегать по полям и собирать трофеи. Время от времени возникали спорадические перестрелки, причем даже не было понятно с кем перестреливаемся-то. Открыли там по мне огонь с посадки в 300 метрах, ну и я туда стреляю. В общем, начался какой-то бардак, неразбериха. Я потом разговаривал с людьми из других подразделений и оказалось, что у них тоже было такое же впечатление.
- Что трофеили с убитого противника, на захваченных позициях?
- Я с убитых ничего не снимал, вообще считаю это неприемлемым. А на брошенных позициях было всё. Вообще всё, что можно представить: оружие, боекомплект, экипировка, вещи. Всё это было в изобилии, поэтому что-нибудь простенькое типа РГД-5, которые валялись как желуди, даже и не собирали. Из патронов собирали только 5.45 ПП и 7.62 БЗТ.
Было очень много техники, но она вся была в ужасающем техническом состоянии, некрашеная, ободранная. Единственное, что на них было нового, так это наклейки «ПТН – ПНХ», жовто-блакитные полоски и белые опознавашки АТО. Процентов 60 техники было на ходу, сама доехала до Комиссаровки, остальные пришлось вытягивать или разбирать на месте. Большинство техники украинцы бросали как есть, где придется, часть пытались повредить. Например, могли включить массу у танка, чтобы разрядить аккумулятор.
Трофейный КрАЗ в Комиссаровке, начало марта 2015 года
Фотография предоставлена интервьюируемым
Трофейная техника. Комиссаровка, начало марта 2015 года
Видео предоставлено интервьюируемым
- Стрелковое оружие тоже бросали?
- Автоматы, пулеметы, ручные гранатометы и огнеметы, много чего. Нашли как-то прицеп от грузовика полный «калашей». Не в ящиках, а навалом лежали.
- В окопах оружие валялось?
- Да.
- Не боялись того, что оставленное оружие и вещи могут быть заминированы?
- Были такие опасения, но потом прошли, так как с минированием не сталкивались.
- Каковы были потери вашего подразделения?
- Когда мы готовились к проведению наступления, то нам говорили, что в Дебальцево сидит серьезная группировка в пять-семь тысяч человек, которая занимает оборону в укрепленных опорных пунктах, где есть железобетонные доты, дзоты, какие-то вагоны закопанные и прочая. Мол, туда просто так не попадешь. Нас предупреждали, что сопротивление будет сильным, ждал, что несладко нам придется, но в итоге все было гораздо легче. Я бы не сказал, что у противника в том районе Дебальцево, где мы действовали, были сконцентрированы какие-то значительные силы. Все, что у них было, они сосредоточили в зданиях банно-прачечного комбината, депо и ж/д больницы, в самом частном секторе поселка «8-е марта» их не было. Никаких дотов, дзотов, бронетехники я там не видел. Сами бои, с применением стрелковки, были только первые 2-3 суток.
Во всем «Призраке» потери составляли примерно 24 или 27 убитых. А вот у «элэнэровцев» потери были большие. Наш медик, «Куница», потом рассказывала, что раненых было очень много, причем тяжелых.
Мой отряд ДКО потерял убитыми 4 человека, причем трое погибли в ходе одного эпизода. 8 февраля наша разведка пошла от Борзеевки в Дебальцево и попала под раздачу. У них появились раненые. За ранеными пошла другая группа, в том числе, мой напарник по снайперской паре, который выполнял функции санитара. Вот их там минами и накрыло. Общие потери: 3 «двухсотых» и 14 «трехсотых». Причем, украинские минометчики сделали всего 6 выстрелов. А может даже и не минометчики, а из СПГ били, так точно мы и не поняли. Я еще писал в свое время докладные записки, что в то место, куда эти группы пошли, ходить не надо, так как место пристреляно противником.
- (Вопрос был задан несколько дней назад, уже после интервью, когда другой ополченец сообщил о потерях своей группы в том бою.) Есть описание боя от другого ополченца, где указана иная цифра потерь. Вы не ошиблись: 14 раненых?
- Я имел в виду общее количество пострадавших. Наши убитые: 1 - осколочное в грудь, 1 - на спине сдетонировал портплед с выстрелами РПГ, 1 - оторвало ногу. Наши раненые: 1 - осколочное в шею плюс контузия, 1 - осколочное в область сердца, 1 - осколочное руки, 2 - контузия. Плюс потери той группы.
Еще один «двухсотый», первый самый в нашем отряде, у нас был, когда поехали кошмарить блокпост под Чернухино. (Видео, где можно посмотреть этот эпизод http://vk.com/video24858875_171239250.
В самом Дебальцево потери были, но только ранеными. Пара тяжелых, а остальные все легкие. В основном, осколочные ранения от той непонятной «шрапнели» и от ВОГов. Мы поначалу-то и не понимали, что нас ВОГами закидывают. Сидишь спокойно во дворе, вдруг шлепает что-то. Бах, еще что-то шлепает. И некому было сказать нам: «Эй, парни, да вас с подствольников обстреливают!»
- Вы до этого не имели дел с подствольными гранатометами? Звук взрыва у ВОГа достаточно специфический.
- Нет. У нас в отряде вообще подствольников не было, и я даже не знал, как он работает. Был похожий случай и с СПГ-9. Мы как-то заступили на дежурство на позициях перед Дебалью, а там предыдущая смена из батальона «Александра Невского» нам СПГ оставила и ящики с БК. Два часа не могли понять, как из него стрелять, и как вообще пороховой заряд присоединить к боевой части. Просто мы все СПГ видели первый раз в жизни.
- Как выглядели случаи пленения украинских военнослужащих?
- На нас - под «нами» я подразумеваю подразделения, находившиеся в том месте, - как-то ночью вышла колонна, драпавшая откуда-то из-под Чернухино: два грузовика, полностью забитых БК, «буханка» с людьми и еще какая-то машина. Ехали по дороге, заблудились, наткнулись на нас. Остановились. Офицер вышел из машины и подошел спросить, кто мы такие. Говорим: «Призрак». Он бежать пытался, поймали. По остальным открыли огонь, они разбежались, всё побросали. Нескольких из них убили, двоих взяли в плен.
Потом на БТР к нам пытался кто-то заехать, пострелять. БТР сожгли, часть убили, одного, что ли, взяли в плен. Среди них, вроде бы, был какой-то журналист «укропский».
Все пленные были молодыми пацанами до 30 лет, все представлялись рядовыми. Из забавного: как-то товарищам в плен попался боец, переодевшийся в женскую одежду.
- С пленными доводилось общаться?
- Лично мне доводилось брать в плен только одного. Это был капитан ВСУ, лет сорока, выглядел как какой-то бомж. Тот самый, что спрашивал кто мы такие. Пока его вел до штаба метров 300-400 пытался поговорить, но он был то ли в состоянии шока, то ли под воздействием каких-то веществ, поэтому ничего внятного сказать не мог. Просто говорил: «Я не хочу воевать. Меня заставили.»
А так, когда наше подразделение брало в плен солдат украинской армии после того, как фронт посыпался, то они все в один голос говорили, что их бросило командование. Не командиры среднего звена, а те, что повыше. Они просто бросили своих солдат и уехали. А мы, солдаты, мол, воевать не хотим. Выглядели они довольно жалко, если честно.
*****
- После Дебальцево вас перебросили на Бахмутку?
- Примерно 12-14 марта, точно уже не помню, получили задание выдвинуться в район пгт Донецкий и принять позиции у «элэнэровцев». «Призраку» там выделили зону ответственности 31-й блокпост – Желобок – Донецкий – Золотое. Мы туда пришли, определились на местности, где будем стоять, где противник. Под Донецким было тихо. Часть нашего отряда ушла под Желобок, и вот там были перестрелки каждую ночь. До войны в Желобке было домов 30, часть из которых держали мы, часть – противник. Было до них метров 250-300. Просидели мы там может быть дней 20. Ничего особенного в плане боев там не было. На меня взвалили задачи по организации обороны, военной комендатуры и тому подобное.
После сидения там вся моя группа собралась и решили, что просто сидеть и ждать, когда в тебя мина прилетит, не имея возможности ответить, мы не будем. Да, люди ходили на выходы, иногда даже за линию фронта, но, в основном, там была минная война и перестрелки по ночам. А днем - тишина.
С тех пор, кстати, в «Призраке» практически все потери были от минной войны: подрывы на растяжках гранат, МОНок, ОЗМ.
31-й блокпост, Бахмутка, апрель 2015 года
Фотография предоставлена интервьюируемым
- Использовала ли украинская сторона противопехотные мины нажимного действия?
- Нет. Они не ставили, и мы не ставили. Тут даже дело было не в какой-то договоренности. Просто командир наших саперов, когда решали вопрос ставить мины ПМН или нет, сказал, что делать этого не будет. Потому что, мол, в таком случае украинцы ими в ответ все окрестности засеют, ведь у них их на складах миллионы.
У нас ни одной потери на ПМН не было, только на растяжках. И тех же ПФМ наши бойцы никогда не видели.
- Растяжки как-нибудь хитро ставили?
- Вроде нет, я во всяком случае, ни с какой экзотикой не встречался. Просто замаскированная граната и леска, снимал такие. Ставили, правда, не только «на ноги», но и «на грудь» и «на голову».
Наши летом 15-го года ставили МОН с датчиками движения.
- С заминированными трупами сталкиваться приходилось?
- Нет. И не слышал даже.
- Личную неприязнь, ненависть к противнику испытывали?
- Я для себя с самого начала разделял обычных солдат украинской армии и нацистов из различных добровольческих батальонов. Есть солдаты, которые мобилизованы в армию. Что им делать?! Призвали в армию и воюешь. Не хочешь быть убийцей?! Бросай оружие и сдавайся. К ним было отношение более лояльное, чем к «добровольцам». Они сами взяли в руки оружие, пришли убивать, грабить. Там, на Донбассе, я про этих «добровольцев» наслушался такого, чего по телевизору и десятую часть не рассказывали. Местные все говорили, что в бесчинствах в 9 случаях из 10 участвовали вот эти вот самые «добровольцы»: «Азов», «Днепр», «Киев», «Айдар» … Вот к ним у меня была большая, если можно так сказать, неприязнь. Мы между собой договорились, что никого из них в плен брать не будем.
Мы как-то у такого убитого «добровольца» видели на рукаве шеврон с надписью «Рабовладелец». Вот они для чего туда пришли.
Один из вариантов шеврона "Рабовладелец", неформально используемого украинскими силовиками
- Я немного знаю предысторию появления этого шеврона. По Первому каналу был показан сюжет, в котором один из жителей Донбасса сообщил корреспонденту следующее: «Сами же солдаты говорили, что у нас приказ вас уничтожать, а когда спрашивали у них, зачем, почему вы воюете, они говорили: нам пообещали клаптик земли и два раба.» В украинских соцсетях в качестве ответа на это сразу же возник флешмоб: давайте сделаем нашим солдатам шевроны с надписью «Рабовласник». Мол, постебемся над российской пропагандой.
- Это воспринимается как стеб, когда мы сидим здесь, в Москве. А когда ты там на войне видишь человека с такой надписью, то тут такие шутки по-другому воспринимаются. В общем, ему сильно повезло, что он уже мертвый был.
- Менялись ли настроения добровольцев из РФ по ходу конфликта?
- Я с самого начала не планировал бороться за идею Новороссии, так как понимал, что она мало реализуема. Просто осознавал, что надо остановить эту армаду, которая сжимала кольцо вокруг Донецка и Луганска. Когда только приехал, то была эйфория… Трудно объяснить… Идешь, например, по улице в «горке», а к тебе незнакомые люди подходят, благодарят, тетеньки крестят. В магазинах продавцы скидки делали, какое-нибудь печенье пихали, еще что-нибудь. В парикмахерских стригли бесплатно. Кто на машинах, те предлагали подвезти куда-нибудь бесплатно. Но параллельно некоторые не верили, что мы из России приехали воевать просто так, не за деньги.
Так вот, поначалу было эдакое единение, радость, но после Дебальцево местные … ммм … расслабились, что ли. «До» они были в напряжении, думали, что их убивать украинцы придут, а после того, как «укропов» отбросили от Дебальцево, от Луганска, все это напряжение исчезло. Их можно понять, война ведь — это не шутки. Мы вот ездили к другу моему, к его родственникам. Мы к обстрелам привыкли уже и практически внимания не обращали на разрывы. Приехали в гости к ним, значит, сидим ночью, смотрим фильм через интернет, а после полуночи обстрел начинается где-то рядом. Родственники друга начинают бегать по квартире, собирать котомки, уговаривают нас в бомбоубежище спускаться. И я вижу, что им действительно страшно, они удивляются, почему нам нет. Так вот, они люди в возрасте - чуть младше моих родителей, всю жизнь прожили в благополучном СССР, отработали на него. А теперь эта женщина запросто отличает звук выстрела от звука прилета снаряда. Причем делает это как-то так буднично, по-деловому, как будто речь идет просто о плохой погоде. Я поразился…
И вот после всего этого напряжения, когда опасность спала, стало понятно, что люди уже не хотят ни русского мира, ни украинского мира. Ничего не хотят. Просто устали бояться, устали от неопределенности и не хотят войны.
Вот и менялись настроения у людей, у нас менялись. Нам после Дебальцево обещали, что дальше пойдем на Лисичанск. Всё, вперед, ребята! Мы были на таком подъеме, готовы были чуть ли не на своих двоих бежать вперед. А потом из нас стали делать российскую армию. Я в ней не служил, только читал кое-что в интернете, в СМИ. И вот судя по этой информации, из нас стали делать российскую армию образца какого-нибудь там 96-го года. Причем, в худшем ее варианте. Это армия не призывная, а контрактная. В ней платят деньги, а, значит, мотивация отсутствует. В нее сейчас идут, чтобы пересидеть трудные времена. 15 тысяч рублей для рядового – там это серьезные деньги. Офицер же получает еще больше. Как они собираются воевать с этой армией и собираются ли вообще воевать?! Не понимаю.
- 15 тысяч – серьезные деньги?
- Для понимания: летом 2015 года в Луганске можно было снимать хорошую трехкомнатную квартиру за 4 тысячи рублей. Для человека, у которого там есть дом, свое хозяйство, 15 тысяч – это хорошие деньги.
- Почему вы решили уйти из народной милиции ЛНР?
- Я такой человек, что не люблю заниматься каким-либо делом, в котором не просматривается мое развитие. Нас готовили под определенные задачи, обещали, что скоро ими займемся, но потом пошли разговоры: «Подождите… подождите…». Ждали, ждали, потом стало понятно, что работать нам не дадут вообще. То есть мы и дальше будем тупо сидеть на блокпостах, не стрелять, когда в нас стреляют, потому что перемирие. Нести потери, стоять на одном месте без всяких перспектив – все это меня не очень интересовало. Плюс мне не понравилась вот эта новая система, которую начали вводить в армии, так называемое «обригаживание». Мы предлагали руководству различные варианты нашего взаимодействия, я объяснял, что люди готовы на все, они хотят работать. Но нам сказали, что нет, нельзя, перемирие, Минские соглашения.
Мы с ребятами сняли дом в Комиссаровке и месяц ждали, что по нам решат. В это же время разговаривали с местными жителями и поняли, что они уже не спрашивают: «Когда вы «укропов» выгоните?!» Они интересуются: «Когда уже мир будет?!» Даже дошло до того, что пошли разговоры: «Когда вы уже уйдете?!» Летом 15-го даже слышал высказывания в духе: «Если бы вы не приходили, было бы все нормально. Мы бы жили хорошо. Как раньше. А то сейчас у нас цены московские, зарплаты луганские, работы никакой нет.»
К власти пришли те люди… В общем, не за них народ поднимался и брался за оружие на Донбассе. Местные воспринимали события весны 2014 года, как схватку между коллективным Западом во главе с Америкой против «русского мира». В итоге Запад вроде бы не победил, но и «русский мир» не пришел. Кроме того, летом прошлого года из Украины потянулись обратно «беглецы». И это не только простые обыватели. Возвращаются и те, кто при прежней власти занимал должности в различных учреждениях и ведомствах, силовых структурах, прочие «авторитетные бизнесмены». Не трудно догадаться, с какими настроениями они возвращаются. Например, в местной прокуратуре уже полно «укропов». Со всеми вытекающими.
Ситуация сложная, в двух словах трудно описать. Получается, что одних упырей поменяли на других, только теперь республики в руинах, статус их непонятен, экономика на нуле, столько людей погибло непонятно зачем. Из двух зол, конечно, выбирают меньшее, и нынешняя власть все же меньшее зло, но тем не менее.
В общем, стало понятно, что ополчение – всё, совсем всё и кроме той строящейся армии там уже ничего не будет. Что работать не дадут, что возможны только нелегальные вылазки «за речку», да и те под угрозой расстрела, если поймают. И вот после этого все мои ребята просто разъехались по домам.
- Каким способом можно прекратить стрельбу с обеих сторон?
- Я не думаю, что просто все можно взять и прекратить в духе «перестанем стрелять и все станет как прежде». Невозможно окончательно замириться после всего того, что было. Слишком много людей погибло. Как с этим быть? Это никогда не забудется. Но военного решения вопроса я не вижу, только политический или экономический путь. То есть так, как это уже сейчас и решается. Когда с той стороны достигнут дна в падении, когда осознают его глубину, тогда может и начнется мирный процесс.
- О чем вы больше всего сожалеете после участия в боевых действиях?
- Я сожалею о том, что друзья погибли.
- Назад на войну не тянет?
- Тянет. Не именно на Донбасс, а вообще. Если что опять там начнется, то может и поеду. Но тут мысли такие, что у меня, что у друзей: за Плотницкого и его компанию воевать никто не хочет. Да и непонятно в каком статусе придется ехать. Сейчас ведь уже нельзя просто так приехать, как в 2014-м году, как даже еще летом 15-го. Ситуация изменилась, сейчас там уже устройство только через военкомат.
- Как сейчас воспринимаете мирную гражданскую жизнь?
- Мне за 4 месяца нахождения в Москве задавали вопросы только о том, сколько я «укропов» шлепнул, сколько мне заплатили и еще нечто такое: «- Ты что воевал? – Да. – А где? – На Донбассе. – А за кого?» Больше людей ничего не интересует.
Меня предупреждали, каково оно будет после возвращения, и именно так все и было. Но мне немного проще адаптироваться, потому что постоянно общаюсь с теми, кто там воевал, сам пару раз за последнее время ездил в Луганск, чтобы поговорить с друзьями, боевыми товарищами.
