Может, Россия и правда не Европа, а самая настоящая Азия. Взять хотя бы российских и японских законодателей. 31 июля депутат нижней палаты парламента Японии от правящей Либерально-демократической партии Такая Муто, комментируя недавние акции протеста оппозиционно настроенной молодежи против проекта Закона о безопасности (того самого, который разрешает японским Силам самообороны участвовать в силовых операциях за рубежом), обнаружил очень близкое и понятное нам государственное мышление. Депутат сообщил, что нежелание молодежи «идти на войну» (прямым текстом) вызвано духом «эгоистичного индивидуализма», распространившегося в японском обществе после предыдущей войны. То ли дело было до и во время. Государственное мышление законодателя особенно впечатляет, если учесть, что в одном предложении ему удалось перемножить на ноль сразу преамбулу, девятую и тринадцатую статьи Основного закона страны.
Все это было бы не так интересно, если бы не дата события. В августе Япония отмечает семидесятилетие атомных бомбардировок Хиросимы (6 августа), Нагасаки (9 августа) и капитуляции во Второй мировой войне (15 августа). Так что историческую рифму в юбилейном выступлении депутата общественность оценила. Но для наблюдателя из Европы остается вопрос, как не какой-то маргинал из военно-исторического клуба, а депутат от правящей партии мог выступить с таким юбилейным заявлением. И почему послевоенные отношения между народами Азии, несмотря на официальный японский пацифизм, далеки от послевоенных отношений в Европе.
До последнего японца
К лету 1945 года положение Японии было катастрофическим. Все колониальные владения в Азии, за исключением Кореи и Маньчжурии, были потеряны. Японский торговый флот, обеспечивавший страну жизненно важными ресурсами, был почти полностью уничтожен; военная промышленность была на последнем издыхании. 22 июня пала Окинава, и США готовились к десанту на Кюсю – самый южный из четырех крупных островов Японского архипелага.
В сложившейся ситуации японское руководство, разумеется, больше всего на свете желало мира. Правда, был один нюанс: скорейший путь к миру – безоговорочная капитуляция – имел ряд побочных эффектов, большинство из которых даже по отдельности были немыслимыми для японских элит. В меню значились: оккупация (впервые в истории Японии), потеря всех колониальных владений (с ресурсами и почти нетронутой промышленной базой), демилитаризация (в стране, где армия была едва ли не главным институтом), демократизация (с отменой монархии) и – самое страшное – суд над военно-политическим руководством, включая императора Хирохито (который был даже не человеком, а «арахитогами» – живым божеством). Поэтому было решено продолжать войну – не до победного конца, а до истощения противника с последующими переговорами о замене плахи чем-то более пристойным. На бумаге все снова вышло замечательно, даже общую концепцию менять не пришлось: тремя годами ранее Япония ввязалась в войну с Америкой без малейших иллюзий насчет возможной победы. Расчет был прост: ошеломить, набрать побольше территорий и склонить деморализованного противника к переговорам на японских условиях. Отличие было только одно: в 1945 году действия по деморализации противника по техническим причинам переносились из Новой Гвинеи и Филиппин на исконно японские земли.
План опирался на два предположения: американцы должны были лезть в пекло самой масштабной десантной операции в истории человечества, а Советский Союз должен был наблюдать за этим со стороны. Нейтралитет Москвы по идее обеспечивался советско-японским пактом 1941 года (подписанным на пять лет) и был подкреплен тем, что во время войны СССР с Германией Япония в общем добросовестно соблюдала его условия. Роль пекла для американцев отводилась побережью Кюсю, куда были переброшены почти все боеспособные части японской армии.
После падения этого рубежа в ход должен был пойти последний козырь: сто миллионов японцев. Уже в 1944 году Япония готовила население к полномасштабной партизанской войне и разогревала его историями об американских зверствах. Чтобы зверства были более зверскими, на Окинаве опробовали замечательную схему: японский солдат переодевался в гражданское и отправлялся к американским позициям с понятной задачей. После пары-тройки таких эпизодов американцы начали видеть в любом японском крестьянине потенциального врага и перестали церемониться с гражданским населением. В результате в ходе битвы за Окинаву, по некоторым оценкам, погибло до четверти мирного населения острова.
Разумеется, американское руководство учитывало все эти факты. По оценкам американских военных экспертов, японская кампания могла продлиться до 1947–1948 годов, а безвозвратные американские потери могли превысить миллион человек. Казалось, что все идет по плану японцев, но тут случилось непредвиденное.
Хорошая бомба?
Предшествующая фабула необходима здесь для того, чтобы поместить бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в исторический контекст. Статистика по жертвам чудовищна: 70–80 тысяч погибших в Хиросиме, от 40 до 80 тысяч – в Нагасаки. Хотя и конвенциональная бомбардировка Токио в ночь с 9 на 10 марта 1945 года унесла жизни ста тысяч человек; битва за Манилу, продолжавшаяся с февраля по март 1945 года, также привела к гибели ста тысяч филиппинцев и тотальному разрушению города. Цифры сравнимые, но о последних двух событиях вспоминают гораздо меньше.
Зато становится понятным, почему первые данные о гражданских и военных потерях в Хиросиме не сильно впечатлили японское военное руководство: глава штаба Военно-морского флота адмирал Соэму Тоёда предположил, что на этом атомные бомбы у американцев кончились и можно продолжать упорствовать в безумии. Безумие непременно продолжилось бы, но в ночь на 9 августа Советский Союз начал наступление в Маньчжурии, а уже следующим утром США сбросили на Нагасаки второй весомый аргумент в пользу капитуляции, пообещав продолжить третьим и последующими.
Из всего вышесказанного очевидно, что японское руководство пошло на капитуляцию отнюдь не под впечатлением от чудовищных жертв; все было намного проще и циничнее. В промежутке между 6 и 9 августа развалилась сама концепция войны на истощение противника: СССР вступил в войну против Японии, а США продемонстрировали возможность нанесения Японии неприемлемого ущерба без кровопролитных десантных операций. Вывод (сколь бы парадоксальным, жестоким и непопулярным он ни был) напрашивается сам собой: две атомные бомбы вразумили японское руководство и прекратили войну досрочно.
Плохая бомба?
И вот здесь самое время вернуться к депутату Муто с его высказываниями и к более общим японским проблемам – эрозии пацифизма, историческому ревизионизму и плохим отношениям с ближайшими соседями. Как получилось, что Япония плохо осмыслила эти чудовищные уроки истории?
Ответ может показаться крайне неортодоксальным, но, на мой взгляд, виноваты в этом все те же атомные бомбы: помимо миллионов японцев и сотен тысяч американцев, события в Хиросиме и Нагасаки сохранили тогдашнюю японскую элиту. Досрочно капитулировав в 1945 году, Япония вкусила все плоды сокрушительного поражения за исключением двух: ликвидации монархии и пресловутой «плахи с топорами». Императора, императорскую семью и монархию отстоял лично генерал Макартур. По приговору Токийского трибунала в 1948 году за военные преступления класса «А» были казнены шесть человек. Из 16 приговоренных к пожизненному заключению к 1956 году на свободе по амнистии оказались 13 (оставшиеся трое умерли в заключении), а к 1958 году были амнистированы все военные преступники. Немалую роль в этом сыграло японское общественное мнение, неожиданно вставшее на сторону осужденных.
А теперь представим на минуту, что война продлилась до 1947 года, Америка положила в землю Японии сотни тысяч своих солдат, а жертвами плана «сражаться до последнего» стали миллионы японцев. Представим ожесточение американского (и японского) общественного мнения по отношению к японскому военно-политическому руководству и подумаем о возможных последствиях для него. Этих самых последствий подавляющая часть японской элиты счастливо избежала.
Многие из счастливчиков, выйдя на свободу, не ограничились мемуарами и садоводством. Арестованный по подозрению в военных преступлениях класса «А» Нобусукэ Киси, бывший министром промышленности и торговли в правительстве Хидэки Тодзё, избежал суда и в 1957 году стал премьер-министром Японии. Спустя 50 лет премьер-министром (разумеется, не отвечая за деда) стал его внук, Синдзо Абэ, занимающий эту должность и в настоящее время.
Похвала эгоистичному индивидуализму
Значительная часть прежней элиты пережила войну и послевоенное время, приспособилась к изменившимся порядкам и стала элитой нового времени. Эти люди сохранили политическое влияние, финансовые ресурсы, а также весьма оригинальные взгляды на историю и свою роль в ней. Влияние, ресурсы и взгляды передались их потомкам: в 2007 году внучка Хидэки Тодзё баллотировалась в парламент под ультранационалистическими реваншистскими лозунгами (правда, неудачно). Любая аналогия вряд ли будет корректной, но представить, что канцлером ФРГ стали сначала Альберт Шпеер, а потом его внук, в то время как внучка Геринга пытается избраться в Бундестаг, чтобы увековечить память деда, решительно невозможно.
Трагедии Хиросимы и Нагасаки были довольно своеобразно осмыслены и японским обществом. Чудовищные разрушения и жертвы, вызванные атомными бомбами, создали своеобразный комплекс жертвы, но при этом он обращен не на тех, кто привел Японию к таким последствиям (что было бы обоснованно), а на само ядерное оружие и войну в общем. Пафос Хиросимы и Нагасаки – это довольно абстрактный антивоенный и антиядерный пафос, Садако Сасаки и журавлики, а не закономерный вопрос «по чьей вине».
Налицо два страшных парадокса: две бомбы унесли жизни десятков тысяч японцев, но принудили обезумевшее руководство страны к капитуляции. И те же бомбы спасли значительную часть этого руководства от расправы; побочным эффектом оказалось то, что вирусы национализма, милитаризма и этатизма не погибли, а остались в спящем состоянии до времени. Иногда эти вирусы просыпаются и говорят человеческими голосами чудовищные вещи.
Обнадеживает одно – эгоистичный индивидуализм японской молодежи: она, кажется, и правда не хочет идти на войну. Значит, страшные уроки Хиросимы и Нагасаки все же усвоены.
Максим Крылов – международный журналист, Токио
Невыездной Нетаньяху. Западные страны признавшие выданный МУС ордер на арест Нетаньяху и Галланта. Также к списку присоединилас