Военные новости Классики и война

Перечитывая заново

Думается, не ошибусь, отметив, что многие на «Военном обозрении» прошли когда-то школу конспектирования классиков марксизма-ленинизма. Среди первых – из сборника «О войне, армии и военной науке».

Именно так в конце 50-х годов был назван хрестоматийный ленинский двухтомник из «Библиотеки офицера», дополнивший «Избранные военные произведения» Ф. Энгельса, а также задвинутый вскоре на дальние полки томик первого маршала Ворошилова «Сталин и Красная армия».

И уж точно не ошибусь, если скажу, что не только старшим поколением вновь востребованы произведения классиков. Они опять расходятся на цитаты, не хуже советских фильмов. И очень многое стало теперь даже актуальнее, чем в то время, когда было написано.

За исключением экономиста Маркса, классики считали себя в основном политиками и ценили Клаузевица, который первым назвал войну продолжением политики иными средствами. Именно это и позволяло им с полным на то основанием регулярно обращаться к военной теме.

Нельзя забывать фронтовые репортажи Маркса и аналитику, а также ёмкие и яркие статьи для «Новой американской энциклопедии». Большинство из этих работ вошли в 14-й том второго издания «Сочинений» Маркса и Энгельса, полюбившийся всем, кто увлекается военной историей,. Тот самый, со статьёй о Блюхере, в которой дано едва ли не лучшее описаний кампаний 1813 и 1814 годов.

А у кого-то ведь был ещё и 11-й том первого издания с вышедшими из-под пера Карла Маркса биографиями Барклая и Беннигсена, нескольких наполеоновских маршалов и целыми сериями статей в американской New York Daily Tribune и немецкой Das Volk. И с отменными картами сражений и операций наполеоновской эпохи.

Мне особенно запомнилось лапидарное хлёсткое «Вторжение», написанное Марксом, которое ничуть не уступало энгельсовским «Асперну» и «Аустерлицу» из энциклопедии. Впрочем, авторство Энгельса потом подвергли сомнениям, но именно Энгельс, не только соратник автора «Капитала», навеки занесён в список лучших военных теоретиков.

Что ж, очевидно, по праву, тем более с учётом реального боевого опыта Энгельса, сына владельца хлопкопрядильной фабрики и преуспевающего предпринимателя. Молодой Фридрих Энгельс, в отличие от Маркса и Ленина, которые не воевали, лично участвовал в революционных боях в Германии.

Когда в мае 1849 года на западе и юго-западе тогда ещё разделённой страны началась гражданская война, Энгельс вступил в Народную армию Бадена и Пфальца. Энгельс хотел наступать из Эльберфельда, где восстание объединило рабочих и мелких лавочников.

Он предлагал идти на соединение с восставшими в других городках, в том числе ближайшем Вуппертале, частью которого стал теперь Эльберфельд, но его не поняли. Позже Энгельса даже вышлют из городка, но в дни восстания именно он руководил возведением баррикад и был на них в нескольких жестоких стычках с пруссаками.

Странно, но это не помешало обоим основоположникам впоследствии восторгаться именно прусской военной машиной. Впрочем, чему удивляться? По постулатам марксизма тогдашнее объединение Германии надо считать за прогресс, а, значит, и кайзеровская армия была прогрессивной!

Практически всем остальным армиям середины XIX века, даже армии северян в Гражданской войне в США, от классиков доставалось очень крепко. Хотя, к примеру, французские солдаты, которых чуть позже назовут «пуалю», и их император Наполеон III вроде бы тоже прогрессивно боролись за свободу и объединение Италии.

Основоположники против русских царей

Особенной любовью и у Энгельса, и у Маркса пользовалась армия царская – русская, хотя классикам в их работах всё же приходилось отдавать должное великому Суворову и несколько раз даже Петру Первому, но ему регулярно припоминали пресловутое завещание.

Сама же русская армия той эпохи, когда жили Карл и Фридрих, кажется, не заслужила от них ни одного доброго слова. И уж тем более не заслужили от классиков добрых слов её верховные вожди — русские цари.

И было бы понятно, если во всех грехах Маркс с Энгельсом обвиняли Николая I, который сам себя считал «охранителем устоев», по-марксистски — реакционером. Характеристика русской пехоты, сделанная Энгельсом уже много лет спустя, и вовсе адресована словно лично Николаю I:

«Русские больше всего хвастаются своей пехотой. Она отличается чрезвычайной устойчивостью и, будучи в линейном строю, или колоннах, равно как и находясь за брустверами, причиняет немало хлопот неприятелю. Но этим и ограничиваются ее положительные качества. Она совершенно не годится для легкой пехотной службы; так называемые егери являются легкой пехотой только по имени и фактически единственную легкую пехоту в армии представляют восемь батальонов стрелков, прикрепленных к легкому корпусу; русские пехотинцы обычно плохие стрелки, ходят они хорошо, но медленно; их колонны обычно бывают построены так плохо, что их всегда можно разбить артиллерийским огнем раньше, чем они пойдут в атаку».

При чём здесь император Николай Павлович? А при том, что в подтверждение своих слов Энгельс приводит сражение на р. Альма, в котором у англичан и французов было не только почти двукратное превосходство в силах, но и куда более важное преимущество. У них было более современное вооружение: и пушки, и винтовки.

Русские пули просто не доставали врага с той убойной дистанции, которую выбрали снайперы в красных и синих мундирах для отстрела наших офицеров и орудийной прислуги. Что ж, после Николая I и крымской катастрофы русскую армию пришлось реформировать, но это ничуть не изменило отношения к ней со стороны классиков.

Именно реформатор Александр II, при котором в русской армии возрождались суворовские традиции, кажется, больше всего разочаровал Маркса и Энгельса. Впрочем, отечественных революционеров вместе с польскими террористами царь-освободитель тоже явно не устраивал. И они всё-таки добили его с седьмой попытки.

А вот внуку Николая Павловича, Александру III Миротворцу, изрядно доставалось уже в основном от Энгельса. И не только за то, что он был готов давить нигилистов, прячась при этом в Гатчине. Экспансия России в Средней Азии, носившая ничуть не менее цивилизационный характер, чем колониальные завоевания англичан и французов, — вот что больше всего возмущало классика.

В чём виноват русский солдат?

Даже русский солдат, которого уважали все, кому довелось иметь с ним дело, по ту или иную сторону фронта, от основоположников удостаивается лишь снисхождения или в лучшем случае сочувствия и жалости. Вы лишь изредка будете находить в сочинениях Энгельса и Маркса признание его стойкости, к примеру в таком пассаже из статьи «Кампания в Крыму»:

«Как и при Цорндорфе, Эйлау, Бородине, русская пехота, хоть и разбитая, оправдала характеристику, данную ей генералом Каткартом, который командовал против неё дивизией и объявил её «неспособной к панике».

В своей последней развёрнутой статье о русской армии Энгельс не только повторил эту характеристику, но и признал:

Русские солдаты являются одними из самых храбрых в Европе. Их упорство равно упорству английских и некоторых австрийских батальонов. Им свойственно то, что Джон Булль хвастливо приписывает себе: они не чувствуют, когда их бьют».

Но даже такое признание сделано лишь в качестве дополнения к характеристике чисто русской, на взгляд авторов, системы руководства войсками:

«Мания делать абстрактные предписания на всевозможные случаи оставляет так мало свободы действий для командира и до такой степени мешает ему использовать преимущества местности, что один прусский генерал, критикуя эту систему, выразился так: “Такая система предписаний может быть терпима лишь в армии, большинство генералов которой настолько глупы, что правительство не может безопасно вручить им безусловное командование или предоставить их собственному рассуждению”.

Интересно, что эту статью Энгельса у нас не включали в сборники, ограничившись публикацией в «Сочинениях». А написана она уже после большой реформы Милютина и после блистательных побед Скобелева, Гурко и Драгомирова в ходе войны с турками за свободу Болгарии.

И именно в этой статье Энгельс даёт очень неплохую характеристику русского солдата, который

«хорошо сложен, здоров, прекрасный ходок, крайне нетребователен в пище и питье, питаясь кое-чем, и более послушен своим офицерам, чем какой-либо другой солдат в мире».

Но классик неумолим, и сводит её на нет всего через несколько строк:

«И всё же русской армии не приходится много хвастаться. За всё время существования России русские ещё не выиграли ни одной битвы против немцев, французов, поляков или англичан, не превосходя их значительно своим числом. Даже при перевесе сил они всегда были биты другими армиями, исключая пруссаков и турок, но при Четати и Силистрии турки побили русских, хотя численно были слабее.
Кроме всяких прочих недостатков, русские солдаты — самые неуклюжие во всем мире. Они не годятся ни для лёгкой пехоты, ни для лёгкой кавалерии».

Последний пассаж просто умиляет, особенно с учётом такого вот дополнения:

«Было бы напрасно ожидать от русского солдата, чтобы он в своих действиях на аванпостах или в лёгких боевых схватках проявил быструю сообразительность французов или просто здравый смысл немцев. Что ему нужно, так это команда, ясная, отчётливая команда, и если он её не получает, тогда он хотя, быть может, и не обратится в бегство, но и не пойдёт вперёд, не сумеет действовать собственным умом».

И это написано про солдат, которые не только перешли Дунай, взяли Плевну и отстояли Шипку!.. Про солдат, которые, спустившись с балканских перевалов, разнесли в прах турецкую армию, подготовленную и неплохо снабжаемую европейцами, без всяких понуканий дойдя до стен Царьграда!..

Вместо послесловия

Вот почему современный читатель классиков может не искать у Маркса и Энгельса осознания того факта, что и тогда в XIX веке, и раньше, при любых командирах, работало легендарное «русские не сдаются» и «русские своих не бросают». И неслучайно именно русскую армию они рассматривали как основное ядро объединённой вооружённой силы европейской реакции:

«Наконец, русские, по самой природе своей армии, вынуждены придерживаться военной системы, весьма близкой к современной. Их армия в главной своей части состоит из больших масс полуварварской и поэтому тяжёлой на подъём пехоты и многочисленной, полуварварской, лёгкой иррегулярной кавалерии (казаков).
В решающих сражениях, в крупных боях русские никогда не действовали иначе как крупными массами. Суворов понимал необходимость этого уже при штурмах Измаила и Очакова. Отсутствие подвижности у этой армии отчасти возмещается иррегулярной кавалерией, которая маневрирует вокруг неё во все стороны и маскирует таким образом все её движения.
Но как раз эта массовость и неповоротливость русской армии и делают её весьма пригодной для того, чтобы образовать собой ядро и главную опору, становой хребет коалиционной армии, операции которой всегда являются несколько замедленными по сравнению с действиями армии национальной. Эту роль русские великолепно выполнили в 1813 и 1814 гг., и трудно назвать за эти годы диспозицию сражения, в которой не бросалась бы в глаза густота русских колонн, значительно превосходивших своей глубиной и плотностью все другие войска».

Завершая свою первую заметку, точнее, не более чем развёрнутый цитатник, напомню, что о войне и армии писали все последователи Маркса и Энгельса. При этом Ленин во главе правительства фактически руководил строительством рабоче-крестьянской армии, а Троцкий и Сталин сами были реальными главнокомандующими.

Они знали предмет блестяще. Не потому ли труды классиков сейчас, в то время, когда меняется сама суть войны, снова востребованы? Точнее, они просто возвращаются к тем читателям, кто не готов всецело доверять западным теоретикам и доморощенным переписывателям истории.