Революционный консерватизм является парадоксальным феноменом, возникшим после Первой мировой войны и прочно вошедшим в политический лексикон XX столетия. Находясь в непримиримой оппозиции к либеральной Веймарской республике, представители «консервативной революции» призывали к радикальным переменам во имя высших, национальных (немецких) ценностей. Достижению этих целей должна была служить провозглашённая «консервативная революция».Как отмечает историк Леонид Люкс, XX столетие, окончившееся в Европе победоносным шествием либерально-демократической системы, начиналось с бунта против либеральных обществ и отстаиваемых ими ценностей.
«В своем радикализме бунт этот превзошел все предшествующие волнения подобного рода. Германия и Россия образовали центр этого восстания против ценностей, которые принято ассоциировать с Западом. Конечно, необходимо иметь в виду, что этот бунт в Германии, с одной стороны, и в России, с другой, вдохновлялся диаметрально противоположными идеями. В Германии антизападное восстание было направлено в первую очередь против идеалов Французской революции, против так называемых «идей 1789 года». Этим идеалам противостоял дух лета 1914 года. Иначе обстояло дело в начале XX века в России. Здесь отталкивание от Запада вдохновлялось западными же идеями, прежде всего идеями 1789 года. В 1917 году казалось, что России суждено стать новым прибежищем идеалов 1789 года, которые якобы предала западная буржуазия [1]»,
— считает историк. Здесь следует отметить, что русская культура оказала определённое влияние на представителей «консервативной революции», которые в целом позитивно относились к России. Григорий Сипливый в своей книге «Гештальты «Консервативной революции» и вовсе отмечает русофилию всех значимых «консервативно-революционных» авторов. В данном материале мы постараемся ответить на вопросы – какой виделась Россия представителям немецкой «консервативной революции», и какое влияние русская культура оказала на это движение.
Федор Достоевский – культовая фигура для представителей «консервативной революции»
Как отмечает Григорий Сипливый, тематика России в интеллектуальном полотне «Консервативной революции» чаще всего встречается в двух контекстах – в контексте духовного пространства и уникальной идентичности, соединяющей окостеневшую «цивилизацию» Запада и юную «культуру» Востока, и в контексте строящегося большевистского проекта. Как известно, к последнему существенная часть «консервативных революционеров» (за исключением национал-большевиков) относились достаточно скептически. Следует отметить, что после Первой мировой войны среди немецких интеллектуалов наблюдалось настоящее открытие русской культуры, чему способствовал большой наплыв эмигрантов из России, а также такое культурно-историческое явление, как «консервативная революция», представители которого – Артур Мёллер ван ден Брук, Карл Шмитт, Освальд Шпенглер использовали в своих трудах некоторые идеи, высказанные ранее русскими славянофилами и почвенниками, что способствовало популяризации и углублённой переработке наследия русских мыслителей. В частности, большой интерес представляет период, связанный с интеллектуальным влиянием политического мировоззрения и общественно-политических концепций русского почвенничества в лице Н. Я. Данилевского и Ф. М. Достоевского на представителей немецкой консервативной революции – Освальда Шпенглера и Артура Мёллера ван ден Брука [2].Федор Михайлович Достоевский, в равной степени с Фридрихом Ницше, становится культовой фигурой не только для России, но и для консервативных интеллектуалов Германии. Фундамент для огромной популярности Достоевского в консервативных кругах Европы заложил Артур Мёллер ван ден Брук. Живя в Париже, он женится на латышке Люси Керрик. Сестра его жены — Лесси Керрик — осуществляет перевод работ Достоевского на немецкий язык. Доподлинно неизвестно, каков вклад Артура Мёллера в непосредственное осуществление перевода, однако Ален де Бенуа в своей работе «Биография консерватора» указывает на то, что перевод являлся результатом совместных усилий А. Мёллера, Д. Мережковского и «Е. К. Расина» (псевдоним сестры Люси) [3].Как отмечал Ален де Бенуа:
«Влияние, которое Достоевский произведет на немецкую молодежь непосредственно до и после Первой мировой, сравнимо с тем, которое немецкая философия имела на русскую интеллигенцию 19 века [3].»
Достоевский становится культовой фигурой для консерваторов различных поколений по многим причинам. Вопреки марксистским штампам, неприятие писателем слепого количественного прогрессивизма буржуазного мира исходит не из «реакционности» или «шовинизма». Весь личный жизненный путь писателя лишь создаёт условия для того, чтобы возненавидеть мир кажущегося традиционным порядка. Общеизвестно, что писатель пострадал от правительства Российской империи, находясь в шаге от лишения жизни волей государства. Будучи на много лет несправедливо лишённым свободы, Достоевский не становится на позиции либерально-западнического лагеря, воспевающего «свободу» как единственную истину нового человека. Консерватизм Достоевского является волевым и духовным выбором, результатом высшего соизволения потребностей души [4].Этот «консерватизм духа» подобен ницшеанской позиции. Федор Михайлович Достоевский выковывает для себя свои ценности и убеждения, а не следует утилитарному и прагматическому вектору. Такой консерватизм свободного выбора не имеет отношения к государственному охранительству и реакционной боязни перемен из страха потерять своё привилегированное положение [4].Актуальность Достоевского для «консервативных революционеров» обусловлена его талантом видеть композиционные панорамы социальной реальности и предчувствовать имплицитные закономерности грядущего. Согласно Артуру Мёллеру,
«Достоевский стал одним из первых художников, творчество которых трансцендентально предвосхищает будущее и духовно сопрягает жизнь с вечностью, и которые смогли постичь глубокую демоническую природу (innere Damonie) современной жизни [4].»
Для ещё одного мыслителя «консервативной революции» Эрнста Юнгера Федор Достоевский также имеет особое значение. Как отмечает А. В. Михайловский,
Эрнст Юнгер«Федор Михайлович Достоевский был, пожалуй, самым верным спутником Эрнста Юнгера: в нём соединялись три важные черты — критика эпохи, пророка и знатока человеческой души [5].»
Можно сказать, что Юнгер использует фигуру Достоевского как духовный и нравственный ориентир в критике Модерна. В творчестве Достоевского обнаруживаются смутно уловимые пролегомены грядущего экзистенциального забвения позднего Модерна. Так, в предисловии к «Излучениям» Юнгер называет Достоевского наряду с По, Гельдерлином, Токвилем, Буркхардтом, Ницше и Блуа «» (ein prophetischer Geist) [4].Часто упоминает Достоевского в своём творчестве и Освальд Шпенглер. Во втором томе «Заката Европы» Шпенглер обращается к Достоевскому в связи с рассмотрением «русской души». Федор Михайлович у Шпенглера предстаёт народной фигурой, аскетом и страдальцем, метафизически сопричастным с тоской русского народа [4]. Шпенглер развивает характерную для консервативной среды тематику дуальной оппозиции: Достоевский – Толстой. Толстой олицетворяет собой западничество и почти что марксистский социализм, в то время как Достоевский является выразителем исконного народного и крестьянского.
«Толстой – это Русь прошлая, а Достоевский – будущая. Толстой связан с Западом всем своим нутром. Он – великий выразитель петровского духа, несмотря даже на то, что он его отрицает… Это толстовская клокочущая ненависть вещает против Европы, от которой он не в состоянии освободиться. Он ненавидит её в себе, он ненавидит себя. Это делает Толстого отцом большевизма… Толстой – это всецело великий рассудок, «просвещённый» и «социально направленный»… Толстой – событие внутри европейской цивилизации. Он стоит посередине, между Петром Великим и большевизмом. Все они русской земли в упор не видят [7].»
К концепции культурно-исторических типов Николая Данилевского тесно примыкает культурная морфология немецкого философа Освальда Шпенглера. В учениях двух мыслителей есть много объединяющих моментов, хотя они не лишены и принципиальных различий [2]. Несомненно, Шпенглер был знаком с русским славянофильством, а возможно – и с концепцией Н. Данилевского. Сама тематика противопоставления России и Европы, а также «особого пути» России является характерной для многих мыслителей. Освальд Шпенглер, как и русский учёный Н. Данилевский до него, был сторонником концепции цикличного развития культур. Он считал, что отдельная культура подобно живому организму, в том числе человеку, проходит свой цикл существования от рождения до расцвета и последующего упадка и смерти. Каждая культура представляет собой своеобразный организм, имеющий свою «душу» и характерные черты, но все типы имеют нечто общее, а именно одни и те же фазы развития. Циклическая концепция противостоит представлению о линейном однонаправленном развитии всех культур с едиными общечеловеческими ценностями.В своём фундаментальном труде «Закат Западного мира» (в России более известен как «Закат Европы») Шпенглер пишет:
Цивилизационный подход Освальда Шпенглера и «Россия и Европа» Николая Данилевского
Освальд Шпенглер«Отдельный человек может поступать морально или неморально, делать «добро» или «зло», исходя из прочувствования своей культуры, но теория его поведения просто задана наперед. У каждой культуры есть для этого свой собственный масштаб, срок действия которого начинается и кончается вместе с нею. Общечеловеческой морали не существует [6].»
Все так называемые «всемирно-исторические» и «вечные» ценности – это ценности определённого поколения людей определённой культуры.
«Феномен других культур говорит на другом языке. Для других людей существуют другие истины. Для мыслителя имеют силу все они или ни одна из них [6].»
В структуре социума Шпенглер выделил наименьшую единицу – единичный род, и наибольшую – народ. Народ проходит три этапа: пранарод до стадии культуры, нация на стадии культуры и феллахский народ на стадии цивилизации. Народ как единство характеризует степень готовности защищать своё существование [8].
«Народ «в хорошей форме» («in Verfassung») – это изначально воинство, глубоко прочувствованная внутренним образом общность способных носить оружие. Государство – мужское дело, это значит печься о сохранении целого и о том душевном самосохранении, которое обыкновенно обозначают как честь и самоуважение, предотвращать нападения, предвидеть опасности, но прежде всего – нападать самому, что является чем-то естественным и само собой разумеющимся [7].»
Формирует историю воля отдельных людей, вокруг которых группируется активное меньшинство, как сказал бы Л. Н. Гумилев, — пассионариев. Через их посредство воля отдельных людей утверждается в жизни народа [8].На стадии цивилизации возникает масса как четвертое сословие. Эти «
», по мнению Шпенглера, являются предвестниками гибели цивилизации. Масса создаётся цивилизацией как её могильщик.Н. А. Бердяев в работе «Предсмертные мысли Фауста» (1922), посвящённой книге Шпенглера «Закат Западного мира», первый обратил внимание на совпадение взглядов Данилевского и Шпенглера. Он заметил, что
«точка зрения Шпенглера неожиданно напоминает точку зрения Данилевского... Культурно-исторические типы Данилевского очень походят на души культур Шпенглера, с той разницей, что Данилевский лишен огромного интуитивного дара Шпенглера [9].»
А позже, в работе «Русская идея» (1943), вновь подчеркнул, что Данилевский – «» и «».Действительно, и Шпенглер, и Данилевский следовали концепции цикличного развития культуры, критиковали эволюционные представления. И Шпенглер, и Данилевский полагали, что Запад и Россия представляют собой различные культуры, обречённые на «
» друг друга [8]. И Шпенглер, и Данилевский считают русскую культуру более юной по сравнению с западной и пророчат ей великое будущее. Они сходно определяют коренную черту западной и русской культуры, но так как своя культура каждому из них ближе и дороже, то насильственность как коренную черту западной культуры, по Данилевскому, Шпенглер смягчает до воли к власти, а терпимость как главную характеристику русской культуры, противопоставляя, как и Данилевский, стремлению к господству, снижает до безвольности [8].По мнению Шпенглера, Россия интересуется Западом, потому что в русской цивилизации есть стремление объять мир и заключить его в братский союз, а у западной цивилизации этого нет — мы для них «чужое» и «чуждое», которое надо завоевать. Интерес представляет и позиция О. Шпенглера, изложенная им в книге «Пруссачество и социализм», относительно взаимоотношений России и Европы. По вопросу отношения Европы к России и славянству он высказывается весьма категорично, подтверждая позицию славянофилов. Сравнивая и противопоставляя два мира, две высокие культуры – западный мир и мир русский, он пишет:
«Я до сих пор умалчивал о России; намеренно, так как здесь есть различие не двух народов, но двух миров… Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся всё длиннее. Разницу между русским и западным духом необходимо подчёркивать самым решительным образом. Как бы глубоко ни было душевное и, следовательно, религиозное, политическое и хозяйственное противоречие между англичанами, немцами, американцами и французами, но перед русским началом они немедленно смыкаются в один замкнутый мир [10].»
Это прямая аналогия с тезисом Н. Я. Данилевского, утверждавшего, что между различными странами Европы могут быть разногласия, но враждебность к России и славянству объединяет, казалось бы, непримиримых противников, как было в Крымской войне, в войне за освобождение Болгарии [2]. Как отмечают исследователи Горелов А. А. и Горелова Т. А, люди, относящиеся к различным культурам, могут иметь (как Данилевский и Шпенглер) сходные взгляды по некоторым основополагающим вопросам, и вряд ли это можно всецело объяснить псевдоморфозом культур.
«Консервативная революция» и большевизм
Как отмечает Григорий Сипливый, все крупные представители интеллектуального движения, будь то «младоконсерваторы», «национал-революционеры» или «национал-большевики», в той или иной степени тяготели к России и восточной ориентации, вплоть до трансконтинентальных геополитических азиатских проектов. Спорным был вопрос не симпатии к России, а отношения к большевизму как к положительному или разрушительному явлению [4]. Существенная часть «консервативных революционеров» всё же весьма скептически относились к большевизму. Как отмечает историк Олег Терехов, согласно Шпенглеру, большевизм есть наследие Толстого, а не Достоевского. В большевизме соединилось всё, что принесла на «русскую почву» заимствованная и неправильно прочувствованная и понятая фаустовская культура: цивилизацию, прогресс, крупные города, доминирование социально-политических мотивов в обществе, интеллигенцию, грезившую о свободах и реформах. При этом Шпенглер отмечает, что большевики – это не весь русский народ и даже не часть его. Большевизм – секта, отвергнутая самой же прозападной прослойкой русского общества, а поэтому несгибаемая в своём нигилизме и отрицании западных ценностей при их формальном декларировании [11].
Эрнст Никиш«Большевики – это не народ, и даже не его часть. Это низший слой общества, который точно так же смотрит на Запад, как и высшие круги, однако им (Западом) не признанный и потому полный низменной ненависти»,
— пишет Шпенглер в «Закате Западного мира». Во втором томе «Заката Европы» Шпенглер также затрагивает сущность экономической жизни России через призму большевизма. В России, по его мнению, простираются два экономических мира: один – верхний, чужой, проникший с Запада, к которому принадлежит западный и нерусский большевизм; и другой – мир крестьянский, не ведающий городов, живущий в глубине бесконечной русской равнины [11]. В полной мере понимание и восприятие Шпенглером большевизма отразились в его последней значительной работе «Годы решений», вышедшей из печати в июле 1933 года. Большевизм при таком подходе понимается им в новом свете – как главная составляющая борьбы Азии против Европы. Москва стала после 1917 г. решающим фактором для всего мира. С исторической точки зрения победа большевиков означает, по мнению Шпенглера, нечто иное для истории России.
«Азия вновь овладела Россией»,
— утверждает он. Большевизм теряет свой изначальный «западный» характер и выступает теперь не в качестве новой формы псевдоморфоза русской истории, но как специфически «азиатский» феномен: Шпенглер отказывает большевистскому режиму называться государством в западном смысле этого слова, каким, по его мнению, при всех издержках была петровская Россия. Шпенглер также задаётся вопросом: стоит ли воспринимать коммунистическую программу серьёзно либо это только уловка правящего режима Советской России для подавления масс? Он считает, что если убрать коммунистическую терминологию, то в России господствует государственный капитализм [11]. Мыслитель не приходит к окончательному ответу. Рассматривая изначально русский большевизм как продукт западной фаустовской культуры, чуждый исконно русско-азиатскому миропониманию, Шпенглер в итоге признал наличие в нём почвенническо-националистических тенденций, которые рано или поздно должны были, по его мнению, одержать верх над западным марксизмом в его рядах [11]. Освальд Шпенглер, как и Артур Мёллер ван ден Брук, отрицали марксистский интернационализм и выдвигали принцип «у каждого народа свой социализм». Большевистское восстание имеет право на существование в рамках азиатского ландшафта России, однако немецкий социализм — это прусский социализм. В то же время Мёллер ван ден Брук считал, что политическое сотрудничество между германским национализмом и большевизмом возможно при взаимном уважении особенности социалистического проекта в обеих странах и отказ от экспорта национального социализма или большевизма. Таким образом, Мёллер ван ден Брук полагал, что национальная особенность социализма и антиверсальская направленность внешнеполитической позиции могут служить основанием политического взаимодействия [12]. В свою очередь, один из представителей «консервативной революции» национал-большевик Эрнст Никиш утверждал, что земельный, антигородской, антицивилизаторский, антирационалистический характер германского духа подталкивает германский народ к ориентации на восток, где в союзе с русским большевизмом Германия сможет вновь обрести политическое величие [12]. Для Эрнста Никиша, как идеолога немецкого национал-большевизма, марксизм, разумеется, не был простой «маской» для народной русской революции. Он использует классовую и экономическую теорию марксизма, однако отрицает безликий глобальный интернационализм. Позиция Никиша по сравнению с младоконсерваторами более рациональна и материалистична, он опирается не только на метафизику и мировоззренческие рассуждения, но и на социально-экономические данные [4].
Заключение
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что русская культура оказала достаточно существенное влияние на «консервативную революцию», а идеи славянофилов и русских почвенников пользовались популярностью у многих немецких интеллектуалов, относящихся к данному движению. В частности, Николай Данилевский и Освальд Шпенглер были едины не только в том, что европейская цивилизация приближается к своему концу, но и в том, что следующей культурой, которая вступит на историческую сцену, будет славянская культура, или, как её ещё называет Шпенглер, «
».
«Россия есть обещание грядущей культуры, в то время как тень от Запада будет становиться все длиннее и длиннее»,
— пишет он. Кроме того, несомненным связующим звеном между философией почвенничества в России и младоконсерваторов в Германии является творчество Ф. М. Достоевского, с которым последние были прекрасно знакомы. Таким образом, независимо от степени взаимного влияния в сфере методологии теории культуры мы можем наблюдать весьма чуткое восприятие немецкими консервативными революционерами духовной составляющей русского почвенничества, свидетельствующее об определённом родстве консервативных концепций в Германии и России [2].
