Вот типичный портрет российского западника 20-х годов XIX века, восхищенного и увлечённого немецкой философией и романтической поэзией и потому считающего себя вполне свободно мыслящим и образованным. Но как таковых, по названию, западников в России тогда попросту не существовало. Просто все за редким исключением образованные люди в тогдашней России являлись... «западниками».
«Он по-французски совершенно мог изъясняться и писал…»
Русская речь в обществе вообще была дурным тоном. И, кстати, победа в войне с наполеоновской Францией ничего не изменила. И лишь в конце 30-х – начале 40-х годов, когда в российском обществе стала утверждаться теории «официальной народности» и появились первые славянофильские кружки, таковых приверженцев «западных идей» назвали западниками. А на чаше весов общественного мнения «западничество» было противовесом славянофильству. И кто-то выбирал себе первое, а кто-то – второе… По воспитанию, происхождению, образованию, «душевной симпатии» и своему окружению. А началось всё в 1839 году, когда «из Германии туманной» после обучения в одном из тамошних университетов домой в Россию вернулся молодой талантливый учёный Тимофей Николаевич Грановский. В то время в Москве как раз распространялись славянофильские идеи, и ему после просвещенной Германии они очень не понравились. Своему другу Станкевичу Грановский написал о славянофилах так:
«Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей философия. Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром I – мы оторваны насильственно от родного исторического основания и живём наудачу; единственная выгода нашей современной жизни состоит в возможности беспристрастно наблюдать чужую историю; это даже наше назначение в будущем; вся мудрость человеческая истощена в творениях святых отцов греческой церкви... Их нужно только изучать: дополнять нечего; всё сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит эти вещи в прозе, Хомяков в стихах».
Как видно из написанного, мнение о «загнивающем», а то и вовсе сгнившем Западе, распространялось ещё тогда. Позднее на эту тему в СССР даже появился известный анекдот, но тем не менее факт остается фактом – что-то уж очень медленно идет этот процесс и, кроме нас, никто этого особо и не замечает.Тогда же Грановский начал читать курс истории Средних веков в Московском университете и, хотя его самая первая лекция закончилась провалом (от растерянности и страха перед аудиторией он закончил её за пятнадцать минут!), он очень скоро сделался кумиром студенческой молодежи. К нему присоединились и другие недавно вернувшиеся из-за границы профессора, разделявшие его критическую оценку славянофильства. Возникла группа единомышленников, в которую вошли историки С. М. Соловьёв и К. Д. Кавелин, литераторы В. П. Боткин, H. X. Кетчер, Н. Ф. Павлов в 1842 году, а также возвратившийся из ссылки в Новгород А. И. Герцен, а затем философ Б. Н. Чичерин. Многим импонировала даже сама внешность Грановского, носившая «печать изящества и благородства».
Причем уже тогда среди западников было много людей, которые от своей вынужденной лояльности к власти испытывали глубокие нравственные страдания. В своем дневнике тот же Герцен, например, писал о трагизме «нашего существования», и что, возможно, в будущем из него родится нечто новое. Ну, а вот слова В. Г. Белинского, стоявшего во главе кружка западников Петербурга:
«Мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить...»
При этом утешением западникам была их поистине безграничная вера в силу общественного прогресса, к которому так или иначе должна была приобщиться и Россия. Понятно, что николаевская монархия было далеко не лучшим местом для активной политической деятельности. Поэтому западники ею и не занимались. Но… постоянно спорили со славянофилами, борясь таким образом за умы людей.Славянофил Юрий Самарин об этих спорах писал:
«При тогдашних условиях полемика печатная была немыслима, и, как в эпоху, предшествовавшую изобретению книгопечатания, её заменяли последовательные и далеко не бесплодные словесные диспуты... О политических вопросах никто в то время не толковал и не думал».
Интересно, что, кроме споров и раздоров, имели место и короткие периоды согласия с торжественным обедом в знак их примирения и лобызаниями в русском стиле. Но хватало согласия ненадолго.Знакомыми событиями в истории западничества 40–50-х годов стали прочитанные Грановским публичные лекции по истории Средних веков и статьи Белинского в журналах «Отечественные записки» и «Современнике». Не имея какой-либо четко выраженной платформы, все западники сходились во мнении, что уважение к науке, равно как и просвещение, можно получить с Запада, а потому сближение с ним для России есть величайшее благо.
Но со временем появилась и она (платформа): С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин и Б. Н. Чичерин разработали принципы развития исторической науки в России. По их мнению, развитие Запада и России отличалось очень мало, но протяжённость земель, близость степей (и угроза со стороны кочевников), неблагоприятный климат – все это якобы и потребовало более активной роли государства, нивелировавшего качества отдельной личности. Отсюда идеи служения не столько самому себе, сколько государству и в первую очередь обороне страны, включая закрепощение крестьян и… «закрепощение дворянства». Лишь при Петре I, считали западники, в России возникает интерес к отдельной личности, а затем начался и процесс «раскрепощения дворянства» при его наследниках. Соответственно доставалось славянофилам от западников и за их преклонение перед крестьянской общиной. Ничего путного якобы из нее вырасти попросту не могло – вот мнение западников, и… Достаточно почитать «Жизнь Ивана» (Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний) Ольги Семеновой-Тян-Шанской, изданную впервые в 1914 году, чтобы оценить, насколько они были в этом правы или нет.
Положение несколько изменилось после 1855 года и смерти Николая I. Его сын Александр II узнал о своей стране сразу же много такого, что ему очень не понравилось. В частности, вернувшийся из Севастополя хирург Н. И. Пирогов рассказал ему об ужасающем взяточничестве и воровстве в армии. Александр не верил, но авторитет Пирогова был слишком высок, чтобы сомневаться в его словах. К тому же после падения Севастополя Александр совершил поездку в Крым и там на месте убедился в правоте его слов.Так, Кавелин и Чичерин стали преподавателями наследника престола Николая Александровича; многие западники пополнили ряды земцев и стали активными участниками работы городских дум. Появилось множество их публикаций в журналах «Современник», «Русский вестник», «Голос Европы», в которых они не только пропагандировали европейский образ жизни, но призывали к развитию в России новых видов производства, транспорта и связи, а также ратовали за свободу торговли, требуя отмены таможенных пошлин. В итоге все их идеи так или иначе были приняты. То, что ещё несколько лет назад почитали за вольнодумство, сделалось нормой жизни и, более того, официальной политикой государства. В общем, все вышло точно так, как об этом 15 января 1894 года написал Ф. Энгельс в своем письме к В. Боргиусу:
«Наука зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов».
Причем касается это не только технических отраслей знания, но и гуманитарных.Окончательно рассорил западников и славянофилом Манифест от 19 февраля 1861 года. Западники посчитали, что главная цель общественного прогресса достигнута, и дальше все постепенно наладится само собой. Герцен заявил, «что народ царем обманут». Своих прежних друзей обозвал сволочью и объявил, что разрывает с ними все отношения. Кавелин, называвший Герцена «первым человеком» в Европе, также в нем разочаровался, так как главным считал для России решение нравственных задач, а отнюдь не разрушение общества. На этом пути он подчеркивал свою близость к славянофилам, говорил, что человек, «близко к сердцу принимающий интересы страны, не может не чувствовать себя наполовину западником, а наполовину славянофилом».Интересно, что славянофилы отличались подчеркнутой религиозностью, тогда как никто из российских западников не был глубоко верующим человеком, они относились к религии без пиетета, хотя обряды и соблюдали. Но главное в том, что нарезные ружья, паровые корабли и железные дороги вкупе с освобождением крестьян подействовали на переформатирование сознания России гораздо сильнее, нежели все предыдущие споры верхушки российской интеллигенции и передового дворянства относительно выбора путей её дальнейшего развития.
