Поездка в Новороссию: два года спустя
Ровно два года назад я совершил, наверное, самый решительный и самый безрассудный поступок в своей жизни.Воспоминания пишутся с трудом, и я не слишком доволен слогом, поэтому есть большие сомнения в том, что они будут закончены. Тем не менее, чтобы как-то отметить это событие, я решил опубликовать отрывки из них в надежде на то, что кому-то покажутся интересными мысли и чувства человека, неожиданно для себя бросившего всё и пустившегося в рискованное приключение ради своих убеждений.
САУ 2С9 "Нона-С" вооружённых сил ДНР на огневой позиции между Донецком и Ясиноватой. На заднем плане – моя "четвёрка" (я не в кадре, но где-то рядом) – скриншот из выпуска новостей от 02.09.2014 одного из центральных телеканалов
В ночь на 5 июля 2014 года после двухмесячной осады пал Славянск. Батальону Стрелкова ценой потери брошенной в отвлекающую атаку бронегруппы удалось прорваться из окружённого города-героя в Донецк. Воодушевлённые первой серьёзной победой в ходе АТО, украинские войска начали наступление на Дебальцево с севера и на Изварино с юга с целью отрезать восставшие республики друг от друга и от российской границы. Копившееся с начала беспорядков на Майдане психологическое напряжение достигло своего апогея – 11 июля я купил билет, а 20-го сел в плацкартный вагон пассажирского поеза Киров-Адлер и поехал на войну.
Мотивы
В определённой степени я стал жертвой российской пропаганды, что говорит о том, что наша пропаганда ничуть не хуже западной или украинской и способна настроить сознание масс в нужном ключе. Разумеется, дело не только в этом – просто случилось так, что моё личное восприятие событий на Украине совпало с позицией (или полученной установкой) проправительственных СМИ. Зазвучал камертон.
Ежедневные расширенные выпуски новостей на центральных телеканалах (до полутора часов вместо обычных 30 минут), б'ольшая часть которых так или иначе касалась войны в Донбассе, равно как и многочисленные ток-шоу на эту тему, медленно, но верно делали своё дело. Сидеть и смотреть, как украинская артиллерия ровняет с землёй исконно русские города, как гибнут и страдают русские люди, отделённые от нас искусственной границей, становилось всё тяжелее и тяжелее.
Оскорбляющая разум абсурдность происходящего усугублялась кажущимся бездействием российских властей, не предпринимавших ничего, кроме заявлений МИДа, чтобы заставить Киев прекратить войну. Всё это, наверное, воспринималось бы более спокойно, если бы не было двух исторических прецедентов: принуждения Грузии к миру в 2008 году и совсем недавнего воссоединения с Крымом – стремительных, эффективных и справедливых, вызывающих чувство гордости за державу.
Думаю, не я один был уверен в том, что киевская хунта не решится развязать полномасштабную войну в Донбассе, во-первых, в силу своей слабости и трусости, во-вторых, потому, что Россия никогда не позволит ей этого сделать. Точкой кипения (поводом для военного вмешательства), по моему убеждению, должно было стать начало применения тяжёлого вооружения (артиллерии и РСЗО) по объектам инфраструктуры и населённым пунктам Новороссии – по аналогии с Цхинвалом. Однако, даже после того, как 7 мая был сделан первый пристрелочный артиллерийский выстрел по Славянску,. а через месяц по городу начали работать "Грады", Кремль продолжал сохранять олимпийское спокойствие – решение об отказе от ввода войск на Украину было принято ещё 24 апреля.
После падения Славянска казавшееся надуманным (невозможным) мнение о том, что русские готовы "сдать своих" в Новороссии, получило убедительное подтверждение. 19 июня в своём блоге я писал: "Немного о себе сегодняшнем. Душевное состояние – подавленное, система ценностей трещит по швам, лояльность к руководству страны тает на глазах, великая Крымская радость сменилась не менее великим Донбасским стыдом. Фотографии и схемы находящихся вдали от ТВД новейших образцов отечественной военной техники вызывают раздражение...". "Диван" подо мной зашатался, душевное состояние и система ценностей требовали основательного ремонта, без которого дальнейшая жизнь в согласии с самим собой представлялась крайне затруднительной.
Сомнения
Нельзя сказать, что сомнения носили принципиальный характер, но они были и касались двух немаловажных для меня вещей: моей полезности в рядах ополчения и моих физических возможностей (годности к строевой службе).
Во-первых, я не служил по призыву – закончив военную кафедру при Ленинградском кораблестроительном институте, получил зелёный военный билет офицера запаса по военно-учётной специальности 473102 (строительство и ремонт надводных кораблей и обеспечение их боевых и технических свойств), а переподготовку (сборы) проходил по должности командира трюмной группы. Статья 365 Корабельного устава гласит: "Командир дивизиона живучести (ТГ) отвечает... за исправность и готовность к использованию общекорабельных водоотливных и противопожарных систем, кингстонов и клапанов, других средств борьбы за живучесть... При получении кораблём повреждений командир ТГ... руководит борьбой за непотопляемость корабля".
Следует добавить, что после института я занимался по большей части общим проектированием десантных кораблей на воздушной подушке (в основном чертежами общего расположения и расчётами нагрузки масс), а об общекорабельных системах, кингстонах и клапанах имел самое отдалённое представление. Но будь даже по-другому, мои навыки по борьбе за непотопляемость корабля "в степях Украины" оказались бы совершенно бесполезными. Другими словами, у меня не было ни общевойсковой подготовки, ни опыта боевых действий – начинать пришлось бы с чистого листа.
Во-вторых, к моменту принятия решения я уже три месяца числился невоеннообязанным (по возрасту), а моя физическая подготовка была настолько скверной, что я не мог даже бегать (при том, что на войне "кто медленно бегает, тот быстро умирает"). Потеря спортивной формы длилась многие годы – более-менее успешный бизнес, сидение в директорском кресле, за рулём автомобиля и перед компьтером привели к гиподинамии, "атрофии" мышц и нехватке дыхания при беге и быстрой ходьбе. Кроме того, я успел обзавестись гипертонией 1-й степени и подагрическим артритом – возрастным заболеванием суставов, при обострении которого периодически терял способность передвигаться без помощи трости. Одно это могло стать непреодолимым препятствием в моей военной карьере.
Подготовка
Всерьёз задумавшись о поездке в Донбасс, я прежде всего записал электронный адрес координатора, занимавшегося организацией "экскурсий в Новороссию" (найти его в сети оказалось несложно), после чего занялся преодолением сомнений.
Просмотрев множество фотографий донецких и луганских ополченцев, я выбрал самых пожилых и неспортивных и сложил в отдельную папку в своём компьютере. Среди них были люди и много старше меня, и казавшиеся моими ровесниками, но их объединяло одно – было видно, что война выдернула их из обычной размеренной жизни, не дав времени на то, чтобы толком подумать, подготовиться, снарядиться. Периодически просматривая фото, я в конце концов убедил себя, что если дело нашлось для них, то найдётся и для меня – лишний штык будет не бесполезен.
Наверное, единственным моим плюсом применительно к воинской службе был 1-й разряд по стрельбе (99 из 100 в положении лёжа из ТОЗ-12), полученный мной ещё в школе и подтверждённый в институте. Однако, с тех давних пор моё зрение резко ухудшилось (как назло, на правый глаз), стрельбой я больше не занимался, а устройство АКМ, который мы изучали на военной кафедре, было забыто настолько, что я не мог вспомнить, в какую сторону (вверх или вниз) надо перевести переключатель режимов огня, чтобы поставить автомат на предохранитель.
Первоначально я не видел для себя другой роли в ополчении, кроме как держать оборону на блокпосту или в окопах на переднем крае,. поэтому, скачав из Интернета все имевшиеся в свободном доступе руководства и наставления по стрелковому делу,. занялся изучением оружия пехоты – АК-74, АКМ, ТТ, ПМ, ПК(М), ручных гранат, ГП-25, РПГ-7 (18, 26) и даже СВД, РПО, ПТРК и ПЗРК. Проштудировал "Основы тактической подготовки", бегло – управление БТР-70 и БМП-2, выборочно – главы из "Спутника партизана" 1943 года и очень внимательно – советы участников боевых дествий в горячих точках. Наиболее важные страницы распечатал на принтере, чтобы продолжить изучение в дороге.
В инструкции для добровольцев, опубликованной в одной из соцсетей, рекомендовалось взять с собой побольше денег – для приобретения обмундирования и экипировки, т. к. пересекать границу в военной форме тогда было опасно, а на складах ополчения могло не оказаться нужного размера (про каски и бронежилеты не шло даже речи). Названной суммы (20 тыс. руб.) у меня не было и близко, поэтому я решил ехать наудачу, купив и захватив из дому только лекарства и бытовые принадлежности.
Единственной "серьёзной" покупкой стал комплект налокотников и наколенников для скейтборда – во избежание травмирования и без того ненадёжных суставов. Для купирования боли при начинающихся обострениях артрита в аптеке был приобретён индометацин – один из самых сильных противовоспалительных препаратов, уже проверенный на практике. Плюс целый мешок знакомых таблеток, капель и мазей на все случаи жизни – от простуды до диареи, плюс набор перевязочных средств на случай ранения (включая два обязательных жгута – для себя и для товарища). Плюс все бытовые мелочи из тех, что были в доме и попались на глаза, которые могли бы пригодиться в полевых условиях (ножи, ножницы, иголки, нитки и пр.).
Психологическая подготовка заключалась в укреплении веры в то, что так надо, и в необходимость излечения от своеобразного комплекса неполноценности (я назвал бы его "комплексом необстрелянности"), основанного на неучастии в войне и сомнениях в наличии непроверенных качеств – храбрости, мужества, стойкости. Однажды я получил от своего тестя (отца моей бывшей жены), бравшего Кёнигсберг, очень серьёзный аванс, который тяготил меня все последующие годы. Во время праздничного застолья, противопоставляя меня одному из родственников, которого недолюбливал, он сказал, что, в отличие от того, я "пошёл бы на пулемёт". Почему он так решил, мне неведомо, но с тех пор я не переставал думать об этом.
В целом, к отъезду я был психологически готов к любому исходу своей поездки. Тем не менее, просыпаясь по утрам и видя на столе недавно купленный билет, я невольно думал: "Боже мой, что я делаю".
Дорога туда
Я равнодушен к городу, в котором живу (моё сердце принадлежит другому), но я к нему привык, и покидать его было грустно. Щемящее чувство возможного последнего свидания, обострило восприятие и фотографически запечатлело в памяти состояние души на фоне привычных деталей городского пейзажа. Не задумываясь об этом всерьёз, я на всякий случай прощался с городом навсегда.
Долгое время (многие годы) после потери бизнеса и продажи машины я никуда не выезжал, и снова сесть в поезд само по себе было острым ощущением – особенно с учётом того, что я ехал в неизвестность и на неопределённый срок (с билетом в один конец). Стоя на перроне, я чувствовал себя, как перед прыжком с парашютом.
Билет у меня был до Ростова – как и предписывалось инструкцией для отъезжающих в Новороссию (если быть точным – до станции Минская, которая немного дальше, т. к. предварительной продажи до само'го Ростова почему-то не было). Купив билет, я отправил координатору письмо, в котором, согласно той же инструкции, сообщил о серьёзности своих намерений и поинтересовался, не лучше ли выйти раньше – на одной из станций по пути следования, расположенных ближе к пропускным пунктам Изварино или Гуково. Созвонившись по номеру, который был указан в ответном письме, сошлись на Каменске-Шахтинском.
Поездка оказалась на удивление приятной. Несмотря на многолетнюю привычку жить в одиночестве и утрату потребности в живом общении с людьми, случилось так, что без каких-либо усилий со своей стороны мне удалось не только войти в контакт с попутчиками, но и стать едва ли не душой общества. Там были дети, а мне всегда удавалось ладить с детьми, и мы играли всю дорогу, пуская по длинному проходу бумажные самолётики...
Поезд шёл в Адлер, к морю, настроение у пассажиров было ленивое и беззаботное, разговоры – обо всём, кроме того, что больше всего волновало меня. "Как 21 июня 1941 года", – думалось мне, – "когда Вторая мировая вовсю гремела у порога, а граждане СССР ехали отдыхать в Крым". Я был удивлён, когда проснувшись ночью, услышал в разговоре девушки и парня слово "Украина", потом ещё раз, и ещё. Они были совсем юными, предвыпускного возраста, у них было множество более подходящих тем для общения, однако война в Донбассе не оставила их безучастными, не затерялась на периферии сознания. Было отрадно узнать об этом.
Той же ночью кто-то видел в районе Новохопёрска воинский эшелон с бронетехникой. Эшелон стоял, до границы было ещё далеко. Незадолго до ожидаемого прибытия в Каменск-Шахтинский, обнаружилось отсутствие станции с таким названием в расписании движения, висевшем в вагоне – там была только Каменская, соответствие которой пункту моего назначения было под вопросом. За неимением выбора я сошёл с поезда и, спросив у путейцев, куда я попал, понял, что не ошибся.
Ответив на мой звонок, координатор пообещал отправить мне СМС с телефоном другого (местного) координатора и пропал на сорок минут. Ожидая сообщения, я уже начал планировать альтернативные варианты дальнейших действий (военкомат, союз ветеранов-афганцев), однако план Б применять не пришлось – я получил номер телефона "паромщика", созвонился с ним и, сев на рейсовый автобус, отправился в город Донецк Ростовской области, расположенный в 33 километрах западнее, у самой границы, напротив украинского (бывшего украинского) Изварино.
Из окна автобуса я видел разбитый в чистом поле лагерь беженцев – тот самый, что много раз показывали в новостях, но (к сожалению) – никаких войск и никакой военной техники... В Донецке координатор подъехал к центральному рынку, посадил меня в свой внедорожник и повёз на "грузо-пассажирскую" перевалочную базу.
Через границу
Мы приехали на склады, куда поступала гуманитарная помощь из других регионов России. Фуры разгружали, товар складировали, после чего луганские ополченцы вывозили его небольшими партиями. Никакой мощной централизованной поддержки я тогда не ощутил: один склад был пустым, другой – полупустым, а за те шесть часов, что я там находился, разгрузили только одну фуру от КПРФ с надписью "Фашизм не пройдёт!". Там было продовольствие, медикаменты и одежда. Участие в разгрузке стало моей первой посильной помощью Новороссии.
Мне надо было дождаться оказии – координатор сказал, что трёх добровольцев ещё не отправили и, если повезёт, я смогу уехать с ними в этот же день. Три парня, о которых шла речь, приехали вместе, и производили впечатление готовой разведывательно-диверсионной группы. Не думаю, что они были кадровыми военными – скорее отслужившими срочную или по контракту какое-то время назад. Лишних вопросов я старался не задавать.
Бригада, работавшая на разгрузке, организовала для себя и для гостей что-то вроде постоянно действующего шведского стола, на котором было всё: тушонка, сгущёнка, хлеб, куриные и овощные консервы, кабачковая икра, зелёный горошек, кофе, чай и пластиковая посуда. Происхождение этого изобилия было понятно, но не предосудительно – люди помогали своим братьям и сёстрам по ту сторону границы, и им надо было что-то есть, как и мне, и троим разведчикам.
Там я впервые увидел людей из Донбасса вживую, а не в телерепортажах, ток-шоу или на фотографиях в Интернете. Я прислушивался к разговорам, ловил обрывки фраз, пытаясь понять, что происходит на фронте, и где он сейчас – этот самый фронт. Прошёл слух, что ополченцы оставили Лисичанск, и что "северной дуги", дававшей хоть какую-то надежду отбить Славянск, больше нет. Некоторое время спустя слух опровергли, хотя в тот день (22 июля) Лисичанск был действительно оставлен – во избежание разрушений и жертв среди мирных жителей.
У меня спросили, куда именно я направляюсь – в Луганск или в Донецк. Я ехал скорее в Донецк, т. к. хотел служить под началом Стрелкова (читая его сообщения в Интернете, я проникся к нему уважением и доверием), но ответил, что принципиальной разницы нет, потому что приехал помогать Новороссии. Пожилой цеховик (ещё со времён СССР) пообещал отвезти меня в Луганск и, если потребуется, похлопотать за меня перед министром обороны, которого знал лично.
Ближе к вечеру подъехало несколько "Валдаев" с красными крестами на бортах. Пока они загружались, меня представили какому-то военному начальству. Посмотрев мои документы, начальство неприветливо поинтересовалось,. не поздновато ли (по возрасту) я отправился в поход. Убедив себя в обратном ещё перед отъездом, и зная из новостей о большом притоке в Россию беженцев мужского пола и призывного возраста из Донбасса, я был обижен, но виду не подал. Болезненную для меня тему больше не затрагивали, и около семи часов пополудни я сел в автобус рядом с водителем и поехал нарушать государственную границу.
Водитель, угрюмый и неразговорчивый на первый взгляд, оказался добросердечным и общительным человеком. Он не носил камуфляж, но служил в ополчении – когда было нужно, ему звонили, и он ехал куда прикажут. Свою семью – жену и сына, он отправил в Россию (на Чукотку!), а сам остался, потому что иначе не мог. О тех, кто смог (о здоровых и сильных беженцах), отзывался так же, как впоследствии и все другие мои собеседники – с непониманием и презрением: "Когда вернутся, вряд ли им будут рады...". Не раз был под обстрелом – артиллерийским и снайперским. На вопрос, страшно ли бывает, когда близко разрывается снаряд, ответил, что только по первому разу, и добавил, что по дороге, которой мы ехали, ещё недавно работали снайперы.
Границу мы пересекли засветло, но как я ни пытался, мне не удалось разглядеть ни одного её "характерного признака" – ни пограничных столбов, ни колючей проволоки, ни следовой полосы. Незаметно, за разговором о том о сём, я оказался в другой стране – первый раз в своей жизни...".
Одна из боевых машин РСЗО "Град" нашего артдивизиона. К сожалению, не был близко знаком с парнями, хотя жили с ними в соседних комнатах и виделись ежедневно – скриншот из выпуска новостей от 02.09.2014 одного из центральных телеканалов
Краснодон
"Валдаи" остановились на базе ополчения, расположенной на территории автохозяйства где-то на окраине Краснодона, километрах в пятнадцати от границы. Разгружали их негры, но в общем контексте абсурдности проиходящего на Украине это даже не показалось странным (позднее выяснилось, что молодые чернокожие грузчики были иностранными студентами, застигнутыми войной врасплох и зарабатывавшими на дорогу домой). Мне и ещё одному "нелегалу" выдали одну банку тушонки на двоих и стали думать, что с нами делать дальше.
Этот второй был довольно странным типом. Низкого роста, худой, какой-то совсем не военный, он пришёл на базу на российской стороне – без документов, в шлёпанцах на босу ногу – и стал проситься перевезти его через границу. Его взяли, скорее всего, из жалости и потому, что, по его словам, он уже участвовал в боевых действиях. Мне он рассказал, что служил на блокпосту где-то в Луганской республике, а когда началось наступление ВСУ, он вслед за отступавшими ополченцами (якобы даже бросавшими оружие, которое он подбирал) оказался на территории России.
В компании с ним мне было неуютно и как-то стыдно – на его фоне я выглядел бравым молодцем, но вместе мы, наверное, производили впечатление инвалидной команды (поэтому я постарался сразу дистанцироваться от него). Рассказываю об этом потому, что в ополчении, как и везде, встречаются очень разные люди, а вовсе не для того, чтобы бросить тень на ВС ДНР и ЛНР – взяться за перо меня побудили прямо противоположные намерения.
Посовещавшись, командиры решили, что ехать в Луганск уже поздно, и отпустили водителей по домам. Договорились, что нас разбудят, и мы выедем часа в четыре утра. Между тем, на территории базы началось движение – появились хорошо экипированные люди с оружием, разговаривавшие не по-русски. Местные старались уклоняться от прямых вопросов на эту тему, но всё же удалось выяснить, что это были чеченские добровольцы. Мужчинам в Чечне скучно жить без войны.
Чеченцы собирались на очередную ночную вылазку, об устрашающей эффективности которых ходили легенды – они атаковали спящих и пьяных укров на блокпостах и в расположениях и, говорят, не щадили никого. Из боксов выехали два бронированных КамАЗа и тентованный "Урал". У КамАЗов было по три бойницы с каждого борта, две сзади, на крыше – пулемёт ПК. В кузове "Урала", скорее всего, была установлена ЗУ-23. Сборы шли не спеша (не менее часа) – очевидно выжидали условленного времени, и когда это время настало, группа численностью до взвода быстро погрузилась и уехала в ночь. Зрелище было завораживающее.
Когда совсем стемнело, на меня – в легкомысленной белой рубашке, наконец-то обратила внимание караульная служба. После тщательной проверки документов (с каверзными вопросами о петербургских мостах (паспорт был выдан в СПб) – с целью убедиться, что я тот, за кого себя выдаю) меня разместили на ночлег в шикарном спортзале местного футбольного клуба, приказав не высовываться до утра ради сбережения жизни и здоровья. Впервые за долгое время я спал не в постели (на голых матах, положив под голову дорожную сумку) и без традиционной рюмки перед сном. Ночью в помещении за стеной стреляли из автоматического оружия. Я подумал, что, наверное, так надо.
Утром оказалось, что автобусы благополучно уехали без нас. О том, когда будет командир, никто не знал. Поднявшись на вышку КПП, я обнаружил, что единственный караульный спит. Из разговора с ополченцами выяснилось, что ночью была не плановая стрелковая подготовка – стрельбу устроили два пьяных бойца, которых я видел таковыми ещё вечером, но не понял, точнее, не мог себе представить, что такое возможно (был уверен, что в ополчении строгий сухой закон).
Наконец, мне рассказали о том, как здесь относятся к личному составу и к поддержанию боеготовности: назначив на дежурство на два дня с соответствующим запасом провизии, меняют через четыре; несколько ЗУ-23 стоят без дела, неукомплектованные расчётами; прибывший профессиональный снайпер, прождав назначения несколько дней, уехал искать счастья в соседнюю республику.
Предубеждение против службы в ЛНР зародилось ещё в России, когда я читал в Интернете о нецелевом использовании военной помощи, поставляемой в Луганск (Стрелков говорил, что из танков там делали ДОТы, вместо того чтобы атаковать), и о трудноразрешимых разногласиях между полевыми командирами, выливавшихся подчас в криминальные разборки. Спросив у координатора, правда ли, что в Донецке порядка больше, нежели в Луганске, я получил утвердительный ответ.
Повторюсь и прошу понять меня правильно: здесь и далее я не ставлю целью порочить народное ополчение Донбасса, к которому отношусь с искренним уважением (тем более, что с июля 2014 г. там многое изменилось к лучшему). Тем не менее, описывая свои впечатления и мотивы в конкретные моменты времени, я буду вынужден иногда давать негативные характеристики – ради достоверности картины в целом. 23 июля в Краснодоне мозаика сложилась таким образом, что я принял решение вернуться к своему первоначальному плану. Выяснив, в каком направлении мне следует двигаться, и раздав распечатки по оружию (на случай, если нарвусь на украинский блокпост), я покинул расположение части (благо не давал присягу и ещё не получил назначения) и отправился в Донецк, до которого было чуть более двухсот километров.
Краснодон – Донецк
Мне посоветовали ехать сначала в Луганск, а оттуда – в Донецк, что оказалось ошибкой. Я вышел на шоссе и довольно быстро поймал попутку – рейсовый автобус, курсировавший между населёнными пунктами осаждённого Донбасса как ни в чём не бывало. Водитель согласился принять оплату рублями (всего 50), я сел и поехал по бывшей территории Украины почти как турист.
Вскоре я впервые увидел танк ополченцев – он стоял на обочине, с экипажем и готовый к бою (сердце забилось тревожно и радостно – в июле 2014-го наличие у вооружённых сил Новороссии тяжёлой техники не было столь очевидным, как сейчас), однако главное впечатление от этой автобусной поездки было связано не с Т-72.
Я ехал по территории, где говорили преимущественно по-русски – кроме одного единственного случая, когда мой собеседник во время дружеского застолья в Снежн'ом прочитал мне в подлиннике стихотворение Шевченко, я вообще не слышал в Донбассе другой речи (краснодонские чеченцы не в счёт). Однако все без исключения виденные мною дорожные указатели, и, как оказалось позднее – таблички с названиями улиц русскоязычного Донецка, были на украинском и английском (!) языках. И если наименования населённых пунктов ещё как-то можно было прочесть (не факт, что правильно), то понять, о чём идёт речь в многострочных информационных сообщениях было решительно невозможно.
Сложно найти более веский довод в пользу сепаратизма: государство, столь пренебрежительно относящееся к праву людей, проживающим в его границах, говорить и читать на родном языке не заслуживает того, чтобы эти люди относились к нему с уважением и считали себя его гражданами.
Впервые оказавшись за границей, увлечённый мелькавшими за окном пейзажами не заметил, как доехали до Луганска. Город встретил пустыми улицами, без людей и машин – в тот день проводилась спецоперация против диверсионно-разведывательных групп противника – по приказу Болотова (того самого, с кого началось повстанческое движение в Донбассе) с целью нейтрализации украинских миномётчиков, обстреливавших городские кварталы из грузовых микроавтобусов и получавших по 50 долларов за выстрел. Следы обстрелов были видны на всём пути до автовокзала – сгоревшие, лежащие вверх колёсами прямо на проезжей части внедорожники и легковушки.
По приезде в Луганск выяснилось, что добраться отсюда до Донецка нет никакой возможности – северная трасса была перерезана украми в районе Дебальцево (так продолжалось вплоть до ликвидации знаменитого Дебальцевского котла). По совету водителя я решил проехать с ним же в обратном направлении до Св'ердловска, куда мы успевали до отправления последнего автобуса на Донецк, шедшего по южному маршруту.
Касса. Билет за рубли не продают, но обещают помочь договориться с водителем за наличные. Замечаю, что местные часы отстают от моих на один час. Реплика женщины, стоящей у кассы: "Все из Донецка, а он в Донецк". Чувствую, что проголодался, но купить поесть не могу – рубли не принимают и не меняют. Пирожки и пицца, выставленные в витринах, недоступны. Поворчав про российскую валюту ("а зачем мне она?!"), водитель берёт деньги по сходному курсу и сажает меня в автобус. Ехать четыре часа.
Ситуация на трассе была не ясна до самого конца – линия фронта непрерывно менялась, и никто никого в известность об этом не ставил. Встреча на блокпосту с украинскими военными не входила в мои планы на отпуск. Распечатки по оружию я оставил в Краснодоне, но в сумке были наколенники и много всяких походных мелочей. В самом лучшем случае меня ожидал допрос с пристрастием и бесславная депортация.
Едем по дороге, то и дело объезжая воронки от снарядов. Впереди виднеются бетонные блоки и какой-то флаг. Какой? – зрение ни к чёрту. Блокпост всё ближе, флаг никак не разобрать, состояние нервное. Наконец, вот он – луганский, донецкий, российский триколор или похожий на гюйс флаг Новороссии. Слава Богу.
Вооружённые ополченцы входят в автобус, проверяют документы. В Луганской области отношение не то чтобы недружелюбное, но какое-то не слишком радушное (а может быть, сам себя так настроил). На вопрос, как себя вести, если нарвусь на укров, бросают раздражённо: "Никак". В Донецкой – иначе: увидев герб России на первом развороте паспорта, дальше уже не смотрят. Иногда спрашивают цель поездки. При этом чувствуется, что даже такая поддержка (пока что в виде намерений) им нужна и приятна. На выходе из автобуса молодая женщина, заметившая мой паспорт, благодарит за помощь. Это окрыляет.
В Донецке направляюсь к первому увиденному блокпосту, предъявляю документы, называю цель визита и спрашиваю, как пройти в штаб. Штаб совсем рядом. Поворачиваю за угол, подхожу к металлическим воротам и говорю караульному, которого вижу в смотровую щель: "Я приехал из России, хочу записаться в ополчение". Ворота открываются.
Казарма
Начальник караула всем своим видом выражал удовольствие моим прибытием. В ожидании командира учебной роты меня угостили пиццей. Было очень вкусно и очень кстати – не ел с самого утра. Документов не спросили – ни тогда, ни впоследствии – в этом была одна из странностей службы в ополчении. Никакого паспортного контроля (кроме, как ни странно, Краснодона), никаких собеседований в особом отделе, никаких проверок – верили на слово, все данные записывались со слов, говорили, что доверяют (приходится доверять), т. к. на счету каждый доброволец.
Теоретически в ряды ополчения мог проникнуть и затеряться там кто угодно – беглый преступник, украинский шпион или диверсант, который мог запросто установить в расположении части радиомаяк и взять увольнительную, а то и просто скорректировать артиллерийский налёт по сотовому телефону, укрывшись в безопасном месте. Слава Богу, при мне подобных случаев не было, что лично я склонен считать большой удачей.
В день моего прибытия батальон (позднее ставший бригадой) понёс потери. Взрывом реактивного снаряда был разорван на части командир подразделения, двум бойцам, видевшим это своими глазами, потребовалась психиатрическая помощь. Прямым попаданием в санитарную машину была убита главвоенврач батальона и тяжелораненый ополченец, которого она только что спасла, оказав ему своевременную первую помощь. Это была уже не сводка потерь из выпуска теленовостей или интернет-сообщения Стрелкова, это было уже совсем рядом.
Подошёл Чика, командир учебной роты, загорелый 45-летний мужчина невысокого роста, крепкого телосложения, с бритой головой и точёными чертами лица (похожий на голливудского актёра Пита Постлетуэйта) – командир от Бога, которому можно доверить свою жизнь. К сожалению, я почти ничего не знаю о его прошлом, но судя по возрасту, тому, как он учил тактике, и обрывкам разговоров, это была разведка, и это был Афганистан. После короткого разговора с Шаманом (борода, казачья папаха, хромота, скорее всего – замкомбата), задавшим несколько вопросов о навыках, мотивах и осознании превратностей войны (убитый РСом командир был его другом), меня зачислили в учебную роту.
Рота располагалась в одном из зданий бывшего украинского военного городка, на территории которого также находились штаб батальона и ремонтные мастерские. У батальона было несколько баз, эта значилась под номером 4 (в обиходе – "четвёрка"). Казарма с самодельными трёхярусным койками была переполнена. Из размещённых там трёх десятков человек, разбитых на четыре отделения, большая часть прибыла на переподготовку из Харцызска и представляла собой местный отряд самообороны и охраны правопорядка. В отряде были самые разные люди, по большей части принявшие меня радушно, и именно от общения с ними я получил своё первое представление о жителях Донбасса.
Это были точно такие же русские люди, как и по нашу сторону границы, с тем же самым менталитетом и чувством юмора, говорившие даже не на суржике, а на чистом русском языке с редкими вкраплениями украинских слов: "нехай", "шо", "як". Мат отличался от нашего в основном тем, что из известной конструкции из трёх слов "твою мать" были исключены категорически, осталось только "е..ть". Мата в казарме было много, иногда доходило до половины сказанного текста, однако я совершенно не уверен, что в этом смысле донецкая казарма чем-то отличается от российской или любой другой.
Среди моих новых харцызских знакомых были ещё один Шаман, Копчёный и Банзай – командиры отделений, уверенные в себе мужчины средних лет, имевшие навыки руководства людьми, коммуникабельные и с чувством юмора – такие как правило автоматически становятся лидерами, когда в этом возникает необходимость. Был Казак – настоящий мужик, сильный и немного угрюмый, но душевный и отзывчивый, с подорванным в шахте здоровьем (шахтёров там вообще было много). Банзай и Казак по сути взяли надо мной шефство, помогали (опекали) во всём. В Донбассе я был в гостях, они – дома, и вели себя так, как и подобает гостеприимным хозяевам. С их помощью я смог быстро адаптироваться в новой для себя обстановке.
Был ещё Заяц – бригадир грузчиков, общительный и с аналитическим складом ума, с которым мы провели немало времени в беседах обо всём на свете (особенно – о вооружении и военной технике). Был Захар – предприниматель, торговавший сотовыми телефонами, молодой парень, надо полагать – любимец женщин, казалось, очень далёкий от войны человек, но влившийся в ряды ополчения без лишних раздумий. Были Чечен и Кекс – балагуры и хохмачи, без конца пересказывавшие на разные лады историю о том, как поехали резать телят для полевой кухни, попали под обстрел украинских "Градов" и вернулись на базу по уши в коровьем дерьме.
Свободных коек в казарме вначале не было вовсе, и первые две ночи спать пришлось на надувном матрасе, который сдувался примерно через четыре часа – приходилось вставать и шуметь ручным насосом, беспокоя соседей. Три раза в день ходили строем в шикарную столовую с зеркалами, доставшуюся от ВСУ. Питание не отличалось особым разнообразием, но было и первое, и второе, и компот, и я никогда не чувствовал себя голодным. Почти всегда был лимонад или газированная вода в бутылках плюс "шведский стол" с чаем и кофе.
На "четвёрке" был строгий сухой закон, и я ни разу не видел, чтобы кто-то посмел его нарушить. Рассказывали, что незадолго до моего приезда двое оступившихся были нещадно биты на плацу и с позором изгнаны из ополчения. После ежедневных 50 граммов перед сном, в первую казарменную ночь было не слишком комфортно, но уже на вторую уснул как младенец.
Обращались друг к другу чаще всего по позывным, на имена переходили в тех редких случаях, когда завязывались приятельские отношения. С позывным я определился ещё по дороге в Донбасс. Для шахтёрского края слово было не совсем понятное, и при знакомстве часто приходилось повторять его дважды, однако, вникнув в смысл, меня уже не забывали и не путали ни с кем другим (в отличие от Рыжих, Лысых и Мал'ых). На несколько месяцев мне пришлось забыть своё имя и стать Корабелом.
Учебка
Подъём в 7 утра, одевание, умывание из шланга, туалет (далеко и грязно, по малой нужде предпочительнее кусты), пробежка (без меня), завтрак строем, разборка-сборка оружия, тактические занятия на импровизированном полигоне, обед, снова полигон, какой-нибудь инструктаж, вечерний приём пищи, политинформация, отбой в 22:00. На общевойсковую подготовку ополченца отводилась одна неделя.
Обладатели дефицитных ВУСов в учебной роте не задерживались. Командиров боевых машин, наводчиков, механиков-водителей часто отправляли в часть в первый же день – с ними даже не успевали познакомиться. Остальных по завершении программы обучения ждало распределение, о котором поначалу я особенно и не задумывался. Был готов пойти куда пошлют, кроме караульной роты, патрульной или тыловой службы. Ехал всё-таки воевать.
С разборкой-сборкой оружия (АКМ, СКС) особых проблем не возникло, они возникли там, где и ожидались – в части переносимости физических нагрузок в ходе занятий по тактике пехотных подразделений. С учебным автоматом навскидку надо было пройти по пустырю в составе группы из двух-четырёх человек, периодически (по команде "Противник слева!", "Противник справа!"...) принимая положение для стрельбы с колена или лёжа. Нельзя сказать, что размеры пустыря и скорость передвижения по нему были слишком велики, скорее наоборот, но многолетнее сидение в кресле заявило здесь о себе в полный голос. Полсотни метров казались километрами, а ускоренный шаг с одним АКМом – б'егом в гору в полной боевой выкладке.
Особенно тяжело давалась команда "Противник сзади!", по которой надо было в два приёма упасть на спину и, перевернувшись на живот, открыть воображаемый огонь в противоположном направлении. Несколько сильных ударов затылком о землю стали заслуженным наказанием за пренебрежение к утренней зарядке. Некоторые упражнения не давались совсем, например, быстрая посадка в кузов грузовика и прыжок оттуда на асфальт: по пути туда не удавалось закинуть ногу, обратно – был риск повредить голеностоп. Но я старался.
Автомат Калашникова я держал в руках два раза в жизни: на стрельбах от военной кафедры ЛКИ я сделал из него три выстрела, а, позднее, на борту эсминца "Спешный" принимал с ним в руках военную присягу. Возможно, в институте мы занимались и разборкой-сборкой оружия, но память не сохранила на сей счёт никаких воспоминаний.Поэтому я испытывал необходимость и, конечно же, желание познакомиться с АКМ поближе – так, чтобы он стал таким же привычным предметом обихода, как наручные часы или сотовый телефон. Сделать это можно было единственным способом – проводить с ним как можно больше времени. Спать с оружием в учебке мне бы не разрешили, но инструктор (позывной Медведь, много старше меня – настоящий дед) согласился выдавать мне свободный учебный автомат для ношения и привыкания. И я ходил и привыкал.
Усвоив азбучную истину, что автомат должен всегда висеть на ремне, я перепробовал все возможные варианты и выбрал три наиболее функциональных и комфортных для себя лично: 1) ремень на шее, автомат на груди стволом вниз; 2) ремень на шее, автомат лежит на скрещённых на груди руках; 3) ремень на левом плече, автомат закинут за спину за правое плечо стволом вниз. При этом, оружие можно было достаточно быстро перевести из одного положения в другое, его невозможно было уронить, забыть, оно не могло быть отброшено взрывной волной, но, самое главное, из первых двух положений (особенно из первого) автомат изготавливался к стрельбе почти мгновенно. Был ещё один немного пижонский способ для обстановки, далёкой от боевой, и коротких дистанций – оружие переносится правой рукой за пистолетную рукоятку стволом вниз.
Помимо хождения и упражнений с автоматом, я отрабатывал упражнения, которые давались мне нелегко, стараясь делать это не на виду (по крайней мере, до того, как что-то начинало получаться). Надев наколенники и налокотники, я падал на колено, на грудь или на спину прямо на полу в казарме или в актовом зале, который был неподалёку, перекатывался, занимал позицию для стрельбы, прицеливался и нажимал на спуск. Я научился без посторонней помощи забираться на высокий подоконник и в кузов грузовика, а потом спрыгивать на землю в два приёма (предварительно заняв положение сидя, что, как оказалось было перестраховкой).
Нас учили досматривать автотранспорт на примере реальной "ауди" с пассажирами, Зачищать помещение из нескольких комнат, маскироваться на местности и устраивать засады. К недостаткам обучения можно отнести отсутствие стрелковой и фортификационной подготовки. На первую не хватало патронов (все боеприпасы шли в боевые подразделения), рыть окопы и обороняться в них обещали научить, но не хватило времени.
Несмотря на определённые успехи в самоподготовке, я довольно скоро осознал, что, не то чтобы не смогу служить в пехоте, но при определённых обстоятельствах буду подвергать риску своих товарищей, например – при необходимости быстро сменить позицию или совершить марш-бросок на большое расстояние. При всём желании я не смог бы за неделю привести свою физическую форму в такое состояние, которое позволило бы мне соревноваться в беге и выносливости со здоровыми молодым парнями.
Начав думать об этом, я пришёл к выводу, что, наверное, был бы гораздо полезнее в артиллерии, которая по некоторым сведениям начала появляться у ополченцев в ощутимых количествах. Чика, с которым я переговорил на эту тему, отнёсся к моим пожеланиям с пониманием и обещал оказать возможное содействие, которое, по независящим от него причинам, дважды обернулось для меня разочарованием и только на третий раз принесло свои плоды.
В один прекрасный день, из личного состава учебной роты в авральном режиме была собрана группа, которая должна была выехать в неизвестном направлении, принять боевую технику и, пройдя обучение, усилить собой боеспособность батальона. Отбирали людей с высшим образованием, математическими способностями и умевших управлять грузовым автомобилем. Чика включил меня в группу, мы собрали вещи, второпях попрощались с товарищами и пошли на построение к штабу.
Командир батальона – человек публичный, известный в России под своим настоящим именем, оглядел строй и задал несколько вопросов, один из которых был обращён ко мне. Различив в моей речи "российский говор" (что стало для меня известной неожиданностью), он отправил меня обратно в казарму. О причинах случившегося я могу лишь догадываться, но поделиться своими соображениями сейчас не вправе (давал подписку о неразглашении). Могу лишь сказать, что они никак не связаны с дискриминацией по какому-либо признаку.
http://navy-korabel.livejournal.com
Продолжение я так понимаю следуют.
А вы говорили в России нет других Лидеров... Есть. И когда они станут у руля, наши "партнёры" будут вспоминать Темнейшего, как самого доброго в мире Санту!