Рассекреченные легенды

Противоречия между элитами, которые так и не были разрешены, грядущая смена власти в России привели ко второй чеченской войне. Официальная история боевых действий описана во многих источниках и с различных позиций, а вот ситуация изнутри, человеческий элемент тех трагических столкновений известны куда меньше. Зарисовки военного журналиста Николая Пороскова, побывавшего в нескольких командировках, имеющего боевую награду, этот пробел частично восполняют.

И еще: хочется думать, читатель проведет параллель между чеченской и нынешней украинской войнами. И результат, видимо, окажется схожим. Но он будет безразличен тем парням, что не смогут прийти с войны – ни с той, ни с этой.

Конец «Верочки» из Бамута

Слухи и легенды об «укрепрайоне возле селения Бамут» циркулировали в обе чеченские кампании. Писали и рассказывали о «гнезде непримиримых» и потом. Много в этих рассказах недомолвок, домыслов и просто общих мест. Что же представлял собой прежде и как выглядел во время войны некогда грозный объект Ракетных войск стратегического назначения? Мне удалось разыскать двух важных свидетелей. Генерал-майор в отставке Владимир Гладун в начале 60-х принимал непосредственное участие в создании объекта, а позже командовал дивизией РВСН, куда входило и это подразделение. Сапер полковник Александр Марищенко весной 1996 года этот объект взорвал.

Строительство ракетного дивизиона в 6 километрах от Бамута и в 39 километрах от Грозного началось весной 1960 года. Четыре шахты для ракет Р-12У глубиной около 30 метров каждая соединялись между собой патернами – так ракетчики называют узкие подземные ходы высотой от полутора до двух метров. Такие же ходы вели к командному пункту, аппаратной, дизельной, складским помещениям для компонентов ракетного топлива, заглубленным метров на восемь – десять. По стенам патерн змеились трубопроводы и электрокабели. Шахты были оборудованы лифтами, продублированными лестницами из металлических скоб.

Кроме дивизиона шахтного базирования во Владикавказский (в то время – Орджоникидзевский) полк входили два наземных дивизиона. Они базировались в горах в районе села Сурхахи неподалеку от замка Шамиля (того, первого – не Басаева). Там же в арочном укрытии хранился второй комплект ракет. Заглубленных сооружений не было. Свирепая секретность тех лет заставляла говорить эзоповым языком. Если командир полка уезжал в дивизион шахтного базирования, говорили «поехал к «Верочке» – от вертикального расположения ракет. Если «у Ниночки», значит, в наземном дивизионе.

Ракета Р-12 «Пионер» (натовское наименование SS-4. Sandal), созданная Михаилом Янгелем, – целая эпоха в истории РВСН. Именно она стала первой принятой на вооружение в только что созданном виде Вооруженных Сил. Это была одноступенчатая баллистическая ракета средней дальности с жидкостным двигателем. Максимальная дальность – 2000 километров, мощность боевого заряда – одна или две мегатонны. Р-12У вошла в первый отечественный шахтный ракетный комплекс средней дальности, ставший на боевое дежурство в 1964 году. Кстати, на Кубу во время Карибского кризиса завозили именно Р-12. Оттуда они вполне доставали Вашингтон и едва не дотягивались до Нью-Йорка.

Владикавказский полк прикрывал юг страны, его ракеты были нацелены на Турцию и Иран. Однако в самом конце 80-х часть сняли с боевого дежурства, поскольку Р-12У устарела физически и морально. В то время РВСН активно переходили на подвижные грунтовые комплексы нового поколения, время приведения в боевую готовность которых перекрывало подлетное время ракет вероятного противника, чего не могли обеспечить Р-12. Новым комплексам нужен был простор для маневра и потому дислоцировали их вдали от гор. В те годы сняли с боевого дежурства для перевооружения целые две ракетные армии. И конечно же, нелепо выглядит версия, будто дивизион расформирован из-за того, что предатель Пеньковский выдал его координаты.

«Уходя, заваривали крышки шахт и все двери в подземные сооружения, – рассказывал генерал Гладун. – Мне трудно представить этот дивизион как укрепрайон. Командный пункт – комнатка четыре на четыре метра, немногим больше были хранилища, а самое большое помещение, дизельная, имело размеры 8 на 10 метров. Сотню боевиков можно туда запихнуть, не больше… Да и положение тактически невыгодное – с трех сторон горы».

Генерал-майор в отставке Анатолий Светиков, ко времени нашего знакомства работавший в оперативном управлении на Власихе, привязанность боевиков к дивизиону объясняет так: объект находится на единственной дороге, соединяющей Ассиновскую с Бамутом. Кроме того, окруженный с трех сторон горами объект весьма сложен как цель для бомбардировок.

Начальник группы заграждения и разминирования 58-й общевойсковой армии полковник Александр Марищенко весной 1996 года вошел в состав комплексной группы из разведчиков 205 и 166-й бригад. Командующий группировкой федеральных сил поставил задачу взорвать шахты бывшего ракетного дивизиона, которые использовались боевиками как склад боеприпасов и имущества.

Проникнуть в подземелье оказалось непросто: все двери были наглухо заварены, причем давно – металл покрыт ржавчиной, на подходах к заглубленным укрытиям то и дело встречались гранаты на растяжках. Марищенко опустили на канате через одно из вентиляционных отверстий. Он попал в агрегатную, где сохранились в неплохом состоянии два огромных дизеля, какие раньше ставили на подлодках (генерал Гладун подтвердил: «движки» действительно с субмарин, они предназначались на тот случай, если по каким-то причинам тяжеленная крышка, закупоривавшая шахту, не сдвинется при пуске). Сапер прошел в соседнее помещение, по всей вероятности, бывший склад, но идти дальше не решился, опасаясь мин.

Толщина бетонных стен – несколько метров, перекрытия многослойные – асфальт, кирпич, бетон, металлическая сетка. Полковник так уверенно перечислил компоненты, потому что обнаружил в одном из перекрытий отверстие диаметром 30–40 сантиметров, оставленное тяжелой авиационной бомбой. Даже не отверстие, а воронку, скол. В помещениях Марищенко видел следы пребывания боевиков, более того, из вентиляционного отверстия одной шахты тянуло дымком – внизу кто-то был...

В общей сложности для взрыва было заложено 2,5 тонны специальных взрывчатых веществ, в пересчете на тротил эквивалент составил бы 3,5 тонны. Заряды заложили во все найденные входы, вентиляционные отверстия, шахты, колодцы, даже в лючки 20 на 20 сантиметров. Всего насчитали 24 точки инициирования, как говорят саперы. 24 взрыва прогремели одновременно. Поднялся гриб, похожий на атомный. Взломало и вспучило землю вокруг, обрушились перекрытия, полностью завалило входы, бронированные перегородки толщиной 15 сантиметров вышибало напрочь. Кто грелся внизу у костерка, остался там навсегда...

«После такого заряда ничего остаться не могло», – уверен сегодня полковник Марищенко.

Саперы долго гадали: как могли боевики проникнуть в подземный «городок»? Ответ получили, когда недели через две после взрыва привезли наконец схему сооружений. На ней обнаружили аварийные выходы метрах в трехстах от объекта.

Так завершилась история некогда секретного объекта – 3-го дивизиона 178-го ракетного полка, спустя годы обросшего легендами. Теперь мы знаем, как все было на самом деле.

«Квашнин Василий Игнатьич, – представился сидящий на броне сержант-контрактник. И не без значения уточнил: – Племянник начальника Генштаба».

Экипаж бээрдээмки, где сержант был старшим, послали в Ханкалу из Ачхой-Мартана за боеприпасами для тамошней комендатуры. Снабженцы обещали отоварить только завтра, коротать холодную ночь в бронированной машине не хотелось, и в поисках ночлега экипаж оказался у нашего стоящего на приколе поезда. К вечеру, устроившись в вагоне и слегка выпив, контрактники пустились в откровения. Главенствовал Квашнин, то и дело властно обрывая подчиненных. Ему было тогда 32 года, воевал в Афганистане в полку Востротина, разведен и собирался жениться вновь, потому и приехал подзаработать.

К моему удивлению, простоватый внешне сибиряк оказался горячим сторонником секты «Свидетели Иеговы», разбирающимся в конфессиональных тонкостях. В конце концов он признался, что никакой не племянник начальника Генштаба – просто однофамилец, а о призрачном родстве с высоким человеком рассказывает, чтобы побыстрее делать дела, а то и на войне волокиты хватает. «Хотя, – в раздумчивости протянул Василий Игнатьич, – чем черт не шутит, фамилия не такая уж и частая».

Во время долгого своего повествования Квашнин не снимал с головы зеленую косынку. Точно такие я видел и в первую чеченскую войну на ребятах, которых за это называли «платочниками». Впервые я услышал о них на переговорах от боевика из охраны одного полевого командира. «Это спецподразделения, которые платки на головах таскают, – говорил он в запальчивости. – Они не имеют ни отца, ни матери, у них нет ничего святого, недавно закидали гранатами женщин и детей, триста человек убили. Людей уводили голыми и вешали».

Конечно, в это не верилось. И надо было делать скидку на кавказскую излишнюю эмоциональность. Но все же откуда слухи о «зондеркомандах» в российских войсках? Ответ не пришлось искать долго. В одну из поездок нам в охрану выделили солдат, среди которых несколько ребят были в зеленых косынках. Подсел к одному из них – рядовому Леше Бояринцеву с Сахалина. Никакой, оказалось, он не «спецподразделенец», а обыкновенный срочник. И родители имеются: мать – воспитатель в детском саду, а отец – художник. Да, участвовал в боях, брал ферму, ходил в разведку и прочесывал «зеленку», но с мирными жителями не воевал, а если и встречался, то только с беженцами.

А повязка-то зачем? Эту зеленую медицинскую косынку, используемую обычно при переломах конечностей, солдаты повязывали на голову для удобства – спасает от пыли и солнца, не слетает при езде на БТР. И потом, думаю, мода и на войне мода. Кстати, в ту войну в холодное время и рядовой состав, и офицеры носили черные вязаные шапочки, но этот неформенный головной убор легенды почему-то обошли. А то представляю, что было бы: черношапочники, у них и сердца в груди нет...

Справедливости ради надо сказать, что солдаты в зеленых повязках сами способствовали слухам, из шутливой бравады говоря «замиренным» чеченцам: «Мы – наемники». При мне офицер наставлял самозванцев: «Вас же первыми выцеливать будут». Не проняло – молодость.

Прости нас, живых, Сергей

Корреспондент одной массовой газеты написал о том, как на передовой майор показал ему паспорт «заваленного» наемника: Сергей Богачев, русский, с Алтая. Судя по штампу в паспорте, только женился, после чего поехал на войну зарабатывать деньги. «К русским наемникам отношение особое, – сказал корреспонденту майор, – в плен брать не станем».

На следующий после публикации день мне позвонил знакомый из ГРУ, пригласил к себе и показал документы, в том числе и похоронку: «...Лейтенант Сергей Богачев, командир разведвзвода, погиб при исполнении служебных обязанностей». Тело Сергея нашли, опознали. Семь пулевых ран, ноги связаны колючей проволокой. Ни документов, ни оружия при нем не было. Возможно, паспорт погибшего забрал кто-то из боевиков и сам потом был убит.

Но фотография в паспорте и лик убитого боевика вряд ли совпадали. А может, Сергей как разведчик был внедрен в ряды противника? Иначе откуда у офицера паспорт? В ГРУ эту версию не поддержали, да, видимо, и не могли поддержать даже после смерти своего агента – чтобы не провалить других с ним работавших. Так или иначе произошла трагическая ошибка, она чернила, добивала память о погибшем офицере, хоронила его второй раз. А сколько таких несправедливостей родит война.

Родителям Сергея управление послало письмо, попросив прощения за того майора, за журналиста, за всю эту войну. Прости и ты, Сергей, нас, живых.

Дежавю комбата Васильева

«Володя погиб», – сказала мне в телефонную трубку Лидия Дмитриевна. Сказала без надрыва, обреченно и устало, словно давно готовила себя к этой страшной вести о смерти сына.

Чеченский конфликт, как, впрочем, и любой подобный, легко выявляет и паркетных полковников, и парадных лейтенантов, и тех, кому на роду написано воевать. Конечно, по плечу им и другие профессии, но эта – ратная – ближе: в силу природных качеств и свойств души. Таким показался мне комбат-2 подполковник Володя Васильев. На войну пришел некомбатантом – начальником штаба медико-санитарного батальона. На эту несвойственную ему должность попал, видимо, из-за прямого и резковатого характера. Но война все расставила по своим местам – после первых же боев назначили Васильева командиром мотострелкового батальона, звание подполковника «пришлось» давать досрочно.

Воевалось ему, по моим впечатлениям, легче многих. И это не было какой-то патологической страстью – просто здравым своим умом он воспринимал войну как дело, которому учился все предыдущие годы, как профессию. Иначе нечего было переться в военное училище.

Комбат по натуре окопник, его стихией было поле. Отсюда и его дерзкие, выходящие за рамки обыденных армейских правил поступки. Раз он лично решил проверить, насколько «замирено», как убеждали парламентеры, соседнее с позицией полка село. С двумя своими заместителями переоделся в гражданское, в карманы по пистолету и гранате и, можно сказать, в самое логово. Первым делом на базар, где все новости можно узнать. А там митинг: российское руководство клянут, деньги собирают на покупку оружия – народ дает. Вот так «замиренные»! А ведь в воздух чепчики бросали: наконец-то дождались. Стали дальше присматриваться, да подошел человек из местных, спросил:

– «Гражданка» не жмет? В форме тебе лучше...

Пустили в ход заранее обговоренную легенду: мол, из Иванова, родственника разыскиваем. Человек усомнился, но отошел. А наши разведчики – дай Бог ноги.

– Не опасался, что батальон мог обезглавить? – спросил я Васильева.

– А я пятерых заложников оставил – приезжали за силосом для скота. Сказал им вежливо: посидите, пока вернемся, тут вас покормят...

Кто-то из «верхнего» начальства посчитал этот поступок негуманным, недостойным российского офицера, комбата едва не наказали.

В день прощания в Доме офицеров 27-й бригады в Теплом Стане я разыскал солдата, который видел гибель офицера. Стрелок-санитар рядовой Алексей Макаров, одетый в камуфляж и с вязаной черной шапочкой на голове, рассказывал, и мне несложно было увидеть схожесть ситуаций. Шестая рота полка попала в засаду, и опять Васильев пошел вызволять товарищей. Двигались за броней, пока не нарушилась связь с танком. Механик не знал, куда дальше, и заместитель командира полка вышел вперед – показывал дорогу. То ли снайпер выстрелил, то ли автоматная очередь протрещала, а может, и то, и другое.

– Он как-то «закрутился», упал, – и солдат замолчал.

А я в тот момент почувствовал свою вину: может быть, не напиши я тогда в газете о комбате с восторгом, пусть и искренним, он был бы поосторожнее, ему не нужно было бы соответствовать публичному образу, нарисованному мной? Конечно, это самобичевание. Но почему, думал я под церковное пение, вдыхая запах ладана из кадила приглашенного священника, одни воюют без преувеличения за Родину, ее целостность, спокойствие ее граждан, а большинство этих граждан к войне просто безучастны. Она для многих где-то далеко, и сводки с нее воспринимаются как известия о столкновении африканских племен. Та война действительно не воспринималась большинством населения как отечественная, и потому она и похожие на нее будут длиться долго, бесконечно.

В тот день прощались с еще одним погибшим – лейтенантом Александром Соломатиным. Возле гроба сидел его отец в генеральской форме. Он не плакал, только в последнюю минуту судорожно обнял жену, невысказанная громадная боль отразилась на его лице. Можно ли после этого писать просто о генерале, просто о генеральском сынке… Они такие же разные, как и все мы.

Где бы ни бывал я в горячих точках, видел практически одних и тех же людей. В череде перманентных конфликтов выковывалась в России когорта военных профессионалов – и не по признаку должности и штатной клеточки, а в силу их боевых качеств, проверенных делом. В этой череде и Геннадий Трошев, с которым я был на первых переговорах тогда с начальником главного штаба чеченских формирований Асланом Масхадовым, и бывший командир 245-го полка, потом начальник штаба Таманской дивизии, Герой России полковник Станислав Морозов, так рано ушедший из жизни. К ней принадлежал и подполковник Владимир Васильев – пули часто выбивают лучших.

Тогда на передовой, поднимая металлический стаканчик с водкой – предохранительный колпачок от мины, он задумчиво сказал: «Нет в нас жестокости...» И непонятно было, то ли констатировал факт и был ему рад, то ли, не понаслышке зная о наличии с избытком этого свойства у противника, сожалел и хотел поправить. И еще рассказывал о своих снах на войне: солдат из его батальона падает подстреленным на бегу; бензовоз, на котором воду возили из горячего источника, сожгли боевики; клацают затворы в камышах неподалеку и оттуда начинают стрелять... Откроет глаза – в жизни то же, что и во сне. Все перемешалось – реальное и иллюзорное. Впрочем, то же и в мирной, точнее, относительно мирной жизни. Французы называют это модным ныне и у нас словом «дежавю».

И в плену можно улыбнуться

Со старшим лейтенантом Игорем Соломатиным мы говорили в Моздокском госпитале. Парень отлеживался там после почти двух месяцев плена. Хлебнул всего: и били его, и работать до помутнения сознания заставляли, и на расстрел холостыми патронами выводили. Но было и такое, чего без улыбки не вспомнишь.

После двух недель отсидки в бывшем следственном изоляторе небольшого городка Соломатина передали «отряду президентской гвардии» – так называли себя одетые в турецкий камуфляж боевики. Посадили в бомбоубежище машиностроительного завода – небольшое помещение с бетонными стенами без окон. Здесь уже были полковник и майор из внутренних войск. Дверь всегда была открыта, но о побеге не могло быть и речи – в помещении все время находились несколько «гвардейцев», в темное время выставляли часового.

Боевики небольшими группами периодически уходили на задание, у них это называлось «в поход». Возвращались довольные, радостные, возбужденно рассказывали, как «поработали». При этом подбитые ими танки исчислялись десятками, убитые солдаты – сотнями. Пленные офицеры прятали скептические улыбки: уносит боевик с собой две противотанковые ракеты и с ними же возвращается. Из пальца что ли стрелял?