Российское стратегическое и оперативное искусство в Сирии

Интересные выдержки из доклада профессора Школы управления, дипломатии и стратегии в Междисциплинарном центре Герцлии (Израиль) Дмитрия Адамского, изданного при поддержке министерства обороны Франции.
Доклад посвящен итогам трехлетней военной кампании ВС РФ в Сирии. Вполне резонно, что по мере приближения сирийской войны к своему финалу, нас ждет нарастание потока научных и публицистических работ посвященных научно-практическому осмыслению произошедших событий. Ниже, одна из таких попыток.

Российское стратегическое и оперативное искусство в Сирии

Операция в Сирии продемонстрировала традиционный российский комплексно-системный подход. Кампания преследовала одновременно несколько взаимосвязанных целей и задач: международных, региональных и внутренних. В частности, кампания была направлена на защиту и спасение регионального союзника; обеспечение безопасности российских военно-политических активов в Сирии; предотвращение смены режима по ливийскому сценарию; нанесение превентивного удара по джихадистам, среди которых, по некоторым сведениям, насчитываются тысячи выходцев из постсоветского пространства (Центральная Азия и мусульманские регионы России), способных принести джихад в Россию; отвлечение внимания от украинской проблемы; выход из международной изоляции и, по возможности, смягчение санкционного режима; укрепление своей позиции в регионе, в том числе благодаря экономическим возможностям, открывающимся в результате кампании; позиционирование себя внутри страны и в мире в качестве державы с незаменимой международнoй ролью, обладающей в регионе равным статусом с США. Предположительно, желаемый итог операции определился как такая стабилизация ситуации в Сирии, которая обеспечивала бы сохранение присутствия, интересов и региональной проекции мощи Москвы.

Стратегические принципы

В целом, как до, так и после начала операции, российская региональная политика ориентировалась на три неписанных стратегических принципа. Во-первых, Кремль стремился сохранить контролируемую напряжённость в регионе. Это позволяет ему продвигать свои цели путём посредничества в региональных конфликтах. В идеале, Москва стремится сохранить военно-политическую конфронтацию между сторонами на достаточно высоком уровне, чтобы поддержать собственный незаменимый статус, но не настолько, чтобы напряжённость привела к контрпродуктивной эскалации, ставящей под угрозу её собственные региональные интересы. Поэтому во всех региональных конфликтах Москва стремится действовать в качестве посредника и усиливать зависимость региональных игроков от неё. Кремль культивирует равный доступ ко всем сторонам региональных конфликтов – явное конкурентное преимущество по отношению к США. Ситуация, при которой в некоторых региональных конфигурациях Москва одновременно является и частью проблемы и частью её решения позволяет по необходимости эскалировать или де-эскалировать напряжённость в регионе. В любой военно-политической ситуации Москва предпочитает не слишком слабых и не слишком сильных региональных игроков и стремится продемонстрировать каждому из них пределы их возможностей и их зависимость от посредничества Кремля.
Во-вторых, по всей видимости, Кремль также понимал, что в случае, когда ситуация требует увеличения военного присутствия, вплоть до прямого участия в боевых действиях, наибольшей опасностью является чрезмерная вовлеченность в конфликт. В Кремле чётко осознавали, что обширная кампания в Сирии может обернуться серьёзным ударом по собственным позициям. Стремясь к золотой середине между стратегическим перебором и оперативным недобором при планировании операции в Сирии, решения Кремля ориентировались на принцип «разумной достаточности.

Применительно к сирийскому контексту, этот принцип означает сведение масштаба военной вовлеченности в конфликт к возможному минимуму, позволяющему однако России проецировать влияние и продвигать свои региональные цели. Ориентация на данный принцип позволила Москве не перейти «кульминационную точку вовлеченности» – момент, после которого дополнительное применение силы становится контрпродуктивным и приносит больше стратегического вреда чем пользы. Следует отметить, что ориентация на разумную достаточность была не только преднамеренной, но и выбором по умолчанию, в силу объективных ограничений Москвы в сфере материально-технического обеспечения, возможностей проекции силы, экспедиционных операций и отсутствия опыта ведения коалиционных боевых действий. Вместе с тем следует отметить, что Москва продолжала придерживаться данного принципа даже тогда, когда соотношение сил обернулось в её пользу и ей удалось укрепить свой боевой и материально-технический потенциал в Сирии.

Наконец, желая извлечь максимум выгоды при минимальном усилии, Москва применила гибкий подход к стратегии. Очевидно, что Кремль, не обязательно являясь шахматным гроссмейстером, системно подходит к управлению кризисами и стратегическими взаимодействиями. Этот подход имеет свои изъяны, но очевидно, что Кремль тщательно изучает имеющиеся варианты, осознаёт свои ограничения и ошибки, способен на них учиться и быстро адаптироваться, меняя курс в зависимости от динамики меняющейся ситуации. Кофман и Рожански определяют это как способность к
«постоянно формирующейся стратегии» – подходу, предпочитающему адаптацию и метод проб и ошибок более догматичной и продуманной стратегии. Хотя Москва и не квалифицирует свой подход в терминах Кофмана и Рожанского, это определение полезно для анализа поведения России. «Гибкая стратегия», возможно, является более точным термином для описания текущего российского подхода. Гибкая стратегия опирается на осознание действительности через постоянное оперативное соприкосновение и стратегические импровизации, которые лучше всего подходят к ситуациям неопределённости и нестабильности. Действуя одновременно на нескольких стратегических направлениях, руководители российской кампании неоднократно пересматривали свои базовые предположения, адаптировали ход кампании и направления главного удара в зависимости от развития событий на театре военных действий (ТВД). Авторитарный характер российского режима, обеспечивающий быстрое принятие решений и их относительно четкое исполнение, повысил эффективность гибкого подхода к стратегии, который так же гармонично соотносится с принципом разумной достаточности.

По мнению российского военно-политического руководства, вооружённые силы столкнулись в Сирии с серьёзным оперативным вызовом – не малозначимой ячейкой или группой, а организованной, слаженной, хорошо обученной и должным образом оснащённой армией террористов, представляющей непосредственную угрозу России. Восприятие противника в качестве не террористической группы, а «врага новой формации» или «гибридного врага» – не пропагандистская уловка, а реальное профессиональное определение оперативного вызова. Начальник Главного управления Генерального штаба Вооружённых сил РФ (военная разведка) Игорь Коробов представил «террористов новой формации» как своего рода «нерегулярную-регулярную армию», снабжённую современным оружием и во многом сравнимую с регулярными армиями в целом и с сирийскими войсками в частности6. Что касается задействованных ресурсов и возможности создания оперативно-тактических эффектов, Москва оценила этого нового противника как превосходящего даже вооружённые силы некоторых держав среднего уровня.

Российская концептуализация гибридности сходна с тем, как этот термин используется израильскими военными: негосударственное образование, обладающее вооружёнными силами и средствами, сопоставимыми с государственным, и проводящее боевые действия согласно тактике партизанской войны и движимое целями терроризма9. Несмотря на это сходство, российское восприятие гибридности, скорее резонируют с концепцией мятежевойны. Данная концепция, предложенная русским военным теоретиком Евгением Месснером в середине ХХ века, была оставлена без внимания и забыта в советское время, но вновь приобрела популярность в российском профессиональном дискурсе в последние два десятилетия. В ней утверждалось, что войны будущего будут вестись иначе, чем войны эпохи индустриализации. Небольшие рассеянные группы боевиков, террористов и спецназовцев, вооружённые современным оружием, станут главной ударной силой и будут достигать политических целей посредством асимметричных операций, политического влияния, внутренней подрывной деятельности и революций, направленных на смену режима. Очевиден резонанс этой концепции с восприятием гибридной военной угрозы, которую неоднократно описывал начальник российского Генштаба (ГШ) Валерий Герасимов, и так же с асимметричным подходом к войне, как видит его современная школа российской военной мысли.

Гибридный противник в Сирии, по мнению Москвы, был оснащён различными типами бронетехники, артиллерии, и средствами связи, разведки и обнаружения целей, системами радиоэлектронной борьбы (РЭБ), а также разведывательными и ударными беспилотными летательными аппаратами (БПЛА). Такой арсенал и оперативные концепции его применения позволили противнику, по мнению Москвы, вести как маневренные, так и позиционные боевые действия высокой и низкой интенсивности, в городской, пустынной и горной местностях. Параллельно, террористическая логика использования гражданского населения в качестве живого щита существенно увеличила боевую эффективность противника.

Среди уникальных возможностей этого нового типа противника, с которым Россия столкнулась в Сирии, российские военные эксперты подчёркивают способность быстро переключаться с партизанских и террористических методов ведения боя на тактику регулярных вооружённых сил и наоборот, высокой уровень приспособляемости к быстро меняющейся ситуации, высокую способность к инновациям, к развитию новых оперативных знаний и их эффективного горизонтального распространения. С точки зрения России, этот тип неприятеля особенно склонен к стремительному развитию успеха, неожиданности, психологической деморализации и физического истощения сил противника, поддержания его в постоянном напряжении путём систематического изнурения.

Теория победы и оперативный замысел

Относительно четкое и бесперебойное стратегическое руководство, обеспеченное Кремлём в ходе кампании, а также гибкий подход к стратегии, позволили российским военным эффективно разработать теорию победы и оперативный замысел её реализации. Москва не стремилась к проведению широкомасштабной кампании, но операции, которая переломила бы существующие стратегические тенденции на ТВД, перехватила бы оперативную инициативу, продемонстрировала жизнеспособность режима Асада, раздробила силы оппозиции с их последующей локализацией и нейтрализацией, и обеспечила условия для начала политического процесса путём убеждения основных противников в тщетности продолжения боевых действий. Воздушная операция приняла форму ударов по системам, цементирующим силы оппозиции: системе командования и управления (C2), системе материального обеспечения и экономическим центрам. В сочетании с воздушными ударами, дробящими силы оппозиции, наземные операции были изначально направлены на восстановление контроля над главной транспортной инфраструктурой страны, де-блокирование попавших в окружение городов и гарнизонов сирийской армии, а затем, на последующих этапах, на локализацию, изоляцию и уничтожение очагов сопротивления, параллельно с систематическим уничтожением с воздуха боевиков, техники и вооружения по всей страны.

«Разделение оперативного труда» внутри сил коалиции отразило принцип разумной достаточности, и обеспечило гибкий подход к ведению кампании. Российские военные играли основную роль в планирования, координации коалиционных операций и зачастую являлись акселератором боевых усилий на фронтах. Они взяли на себя общее оперативное планирование на ТВД, весь спектр материально- технического и разведывательного обеспечения, и предоставляли огневую поддержку ближнего и дальнего действия, главным образом, с воздуха. Параллельно российский военный контингент осуществлял подготовку, консультирование, оснащение и восстановление сирийской армии. Москва делегировала большую часть наземных операций своим союзникам: основные сухопутные боевые действия легли на сирийскую армию, Хезболлу, отряды шиитских милиций и на Корпус Стражей исламской революции (КСИР); их дополняли российские частные военные формирования и, лишь в конечном счёте, если возникала оперативная необходимость на критических участках фронта, российские подразделения эпизодически привлекались к наземным операциям для обеспечения решающего усилия на направлении главного удара.

Поиск и поддержание оптимального баланса между недостаточной и избыточной стратегической энергией, а также оперативный замысел Сирийской кампании, перекликались с идеями «войн нового поколения» (известным на западе также как «доктрина Герасимова») – концептуальными выкладками о меняющемся характере войны, распространившемся в российском стратегическом сообществе под руководством нынешнего начальника Генштаба за два года до начала операции. Среди прочих тезисов, данное видение современной войны минимизирует роль крупномасштабных операций времён индустриальной эры, вместо этого предлагает гармонично комбинировать в рамках одной операции жёсткую и мягкую силу в военных и невоенных сферах. Данный подход акцентируется на непрямых действиях, информационных операциях, нерегулярных вооружённых формированиях и силах специальных операций, поддерживаемых современными конвенциональными и ядерными военными возможностями.

Согласно видению Москвы, желаемый результат кампании обеспечило единство одновременных и взаимодополняющих политических, военных, дипломатических, информационных и гуманитарных усилий, в большей мере, чем их последовательное приложение, которое обычно предписывается западной военной мыслью и характерно для западной военной практики. Дипломатическо-политический процесс в Сирии и за её пределами, военные операции и то, что находится между ними, например в форме центров по примирению враждующих сторон и центров де-эскалации, заключающие соглашения о прекращении огня с местными полевыми командирами и главами поселений (мухтарами), были сплетены в единую комплексную операцию. Такой оперативно-стратегический подход реализованный во время боевых действий в Сирии, перекликается и иллюстрирует некоторые выкладки российских военных теоретиков о меняющемся характере вооружённой борьбы в 21 веке.

Желаемый стратегический результат

В ходе кампании, Москва расширяла оперативный плацдарм в Сирии, совмещая боевые действия с активным поиском политического урегулирования, направляя оба усилия на восстановление довоенных границ страны. Предположительно, желаемый стратегический результат операции предполагал создание условий для запуска процесса политического примирения и стабилизации, частичного или полного восстановления территориальной целостности, при любом политическом лидере, который мог бы гарантировать российское присутствие и интересы в после-военной Сирии. Российский механизм завершения операции в Сирии перекликался с тем, который был применён в ходе второй чеченской кампании. В то время в Чечне Москва стремилась раздробить оппозицию в военном и политическом отношении, умиротворяя и де-радикализируя тех, кого можно было примирить, вовлекая их в альянс, возглавляемый прокремлёвским лидером, параллельно систематически уничтожая недоговороспособных полевых командиров и их группы. Так же и в Сирии, когда военные успехи открыли возможность для дипломатии, Кремль попытался поставить членов антиасадовской оппозиции перед выбором: вооружённые группы могли либо соблюдать режим прекращение огня и двигаться в сторону процесса политического урегулирования через российские центры по примирению враждующих сторон, либо нарушить режим прекращения огня, быть квалифицированными Москвой как «террористические», независимо от их реального мировоззрения и принадлежности, и подвергнуться беспощадному уничтожению в рамках «контртеррористических действий».

Термин «вывод войск», о котором было неоднократно объявлено в ходе операции, не отражал реального положения дел. Периодические громкие заявления о достижении победы и выводе войск существенно не изменили ни сущность стратегии Москвы, ни формат оперативного замысла, даже при снижении интенсивности боевых действий. Заявления в основном позволили российским средствам массовой информации (СМИ) продвигать триумфальный нарратив об «успешно выполненной миссии», Кремлю – расширить пространство для манёвра, создать оптимальные условия на будущее, и опровергнуть заявления Запада о том, что Россия увязнет в сирийской трясине. Параллельно этим заявлениям, Москва сохранила возможность повышать и понижать интенсивность боевых действий на ТВД, если возникнет такая необходимость, и явно продемонстрировала свою решимость и способность сделать это после вышеуказанных деклараций. В соответствии с принципом разумной достаточности, Москва, действительно, выводила избыточные силы и вводила другие формирования, тем самым неоднократно калибрируя своё оперативное присутствие в соответствии со своими стратегическими устремлениями.

Баланс Кремля

По-видимому, Москва понимает, что её военно-дипломатические усилия в Сирии всё ещё далеки от завершения, но общая оценка операции российскими аналитиками на сегодняшний день позитивна. Сирийская кампания полностью переломила ход войны, реализовала большинство поставленных целей и добилась ощутимых военно- политических достижений при разумной цене. С точки зрения Москвы, в результате операции были разгромлены силы Исламского государства Ирака и Леванта (ИГИЛ) и прозападной оппозиции, спасён действующий режим, нанесён существенный удар по джихадистам из постсоветского пространства, возвращена под контроль значительная часть Сирии, а политический процесс сделался более привлекательным для всех вовлечённых сторон. А самым главным, возможно, является тот факт, что Кремль предотвратил повторения смены режима по ливийскому сценарию, расширила свои опорные пункты в Сирии, позиционировала себя как незаменимого регионального игрока, отвлекла глобальное и внутреннее внимание от Украины и прорвала международную изоляцию. Москва способствовала дипломатической динамике переговорных процессов в Астане и Сочи, а также отдельным переговорам о перемирии с группами оппозиции в Сирии. Независимо от их фактической эффективности, это, по мнению Москвы, положило конец западной монополии на политическо-дипломатический процесс по сирийскому вопросу. Москва подтвердила свой статус незаменимой державы и показала, что она сопоставима или даже превосходит США в качестве региональной силы. Западные державы смягчили свою позицию по Асаду, и его отставка уже не выдвигается как предварительное условие для политического урегулирования. Москва также сумела развить и углубить свои отношения со всеми основными региональными субъектами, большинство из которых традиционно принадлежали к прозападному или, по крайне мере, не принадлежали к пророссийскому лагерю.

По ходу проведения операции, проявились существенные выгоды для Москвы. Во-первых, Сирия стала восприниматься как экономически выгодная тренировочная площадка для российских военных и эффективный испытательный полигон для российского вооружения и концепций. Во-вторых, Москва использовала Сирию как маркетинговую витрину для увеличения и диверсификации рынка продаж оружия. Наконец, сирийский ТВД открыл дополнительные возможности и для стратегических жестов и сигналов в сторону западных субъектов. Москва задействовала в Сирии как относительно устаревшие, так и современные силы и средства, обычного и двойного назначения (ядерного и обычного) на суше, в воздухе и на море. Данные возможности продемонстрировали потенциальную способность Кремля проектировать силу на европейскую периферию и тем самым поддерживать её, при необходимости, в состоянии оперативно-стратегического риска. В целом, Москва при относительно небольших затратах, создала себе имидж победителя как внутри страны, так и за рубежом. Ограниченный боевой контингент обеспечивал весьма высокую частоту бомбардировочных вылетов и боевых задач при исторически низком количестве боевых потерь, как среди личного состава, так и среди платформ. Также число механических аварий, было беспрецедентно низким в сравнении со всем предыдущим российским боевым опытом.

Вместе с тем, комментарии из Москвы демонстрируют чёткое понимание негативных тенденций и кратко- и долгосрочных вызовов, связанных с операцией в Сирии. Вероятно, самым большим несбывшимся ожиданием России стала неспособность прийти к стратегическому компромиссу с Вашингтоном через контртеррористическое сотрудничество. В идеале, такой компромисс и имидж формального сотрудничества мог бы позволить перенести позитивную динамику на другие вопросы двусторонней повестки дня. Москва неоднократно выражала своё недоумение и разочарование в связи с отсутствием прогресса в приобретении ею статуса партнёра Вашингтона в войне с терроризмом. Как следствие, нереализованным желанием, осталось примирениe с Западом по украинской теме, как возможная производная от сотрудничества по Сирии.

В краткосрочной перспективе, текущая фаза постконфликтного урегулирования по-прежнему остаётся сложной задачей. Хотя Москва представляет её, в основном, как гуманитарную операцию, направленную на стабилизацию, боевые действия определённой интенсивности всё ещё продолжаются, а политический процесс и процесс по примирению сторон проходят далеко не гладко. Политическая нормализация и прекращение военных действий идёт медленнее, чем ожидалось, и, хотя Москва возглавляет коалицию и несёт ответственность за общий результат, она не имеет полного контроля над военными действиями других участников. Москва пытается влиять на решения Асада, но он не подчиняется ей полностью, в то время как культивировать пророссийскую политическую альтернативу действующему лидеру среди сирийских элит пока не представляется возможным. Кремль также беспокоит растущая радикализация преобладающего в России суннитского населения, риск которой был очевиден и ранее, но получил дополнительный импульс вследствие приобретения Москвой в ходе кампании имиджа прошиитского регионального игрока.

В долгосрочной перспективе крупнейшим вызовом станет борьба за влияние в послевоенной Сирии. По мере продвижения кампании и стабилизации ситуации в контролируемой Асадом части Сирии, интересы членов региональной коалиции начали расходиться. Похоже, что чем стабильнее ситуация в Сирии, тем глубже становится борьба за влияние между Россией и Ираном. Кремль хочет сохранить свои активы при любом будущем политическом соглашении, даже если Асад будет заменён на посту лидера или страна будет федерализована. Иран также стремится укрепить свою власть в Леванте на собственных условиях. Оба хотят получить постоянную военную опору в Сирии и геополитическое влияние в регионе, но территории, которые вернул себе Асад, со всей очевидностью не могут иметь двух равнозначных повлиянию покровителей. Похоже, что Кремль хотел бы ограничить стремление Ирана к региональной гегемонии, не омрачая отношений с этой страной, которая остаётся его крупнейшим союзником в регионе. Москва таким образом заинтересована, чтобы присутствие Ирана и Хезболлы в Сирии было не слишком сильным, но и не слишком слабым.

Другим вызовом для Москвы могут стать эффекты второго порядка, в частности нежелательные боевые действия других игроков, вовлечённых в сирийский конфликт. Москва вынуждена иметь дело с двумя дополнительными кампаниями в Сирии, которые мешают её собственной операции. Речь идёт о борьбе Турции с курдами на севере, и о трениях между Израилем, Ираном и Хезболлой на юге. Что касается последних, Кремль не может диктовать свои условия ни одной из сторон, и не может быть уверен в том, что трения между ними не повредят интересам Москвы в регионе. Иран и Израиль могут быть весьма импульсивными и непредсказуемыми, что увеличивает риски и ставит под угрозу российские усилия по умиротворению Сирии. Москва пришла в Сирию не для того, чтобы участвовать в этих конфликтах, но на сегодняшний день оказалась косвенно или напрямую вовлечённой в них.

Сирийская кампания ВС РФ: Извлеченные уроки

Разведывательно-ударный комплекс: лейтмотив извлечённых уроков

Москва была заинтересована в том, чтобы обеспечить получение боевого опыта наибольшим числом командиров всех родов войск: к концу 2017 года через Сирию прошли 48 тысяч военнослужащих, направляемых на ТВД на трёхмесячный срок. Командиры приобрели опыт ведения общевойсковых боев, межвидового оперативно- тактического взаимодействия и «комплексного использования разведки, системы командования и управления и средств огневого поражения». Кроме того, министерство обороны (МО) направило в Сирию инженеров и учёных из военных конструкторских бюро, научных институтов и военной промышленности для обслуживания их продукции и её технической и концептуальной корректировки на основе практического опыта. Генштаб превратил Сирию в «инкубатор» обучения, учений и инноваций. С самого начала операции российские военные специалисты, в первую очередь из структур ГШ, изучали и систематизировали накапливающийся боевой опыт, распространяли полученные знания и адаптировали их в реальной ситуации военного времени к оперативным нуждам на ТВД. Параллельно, извлечённые уроки и накопленные знания позволили переосмыслить и начать корректировать существующие концепции ведения современных операций, существующие организационные структуры и программы производства вооружения.

В анализах российских комментаторов часто встречается оценка сирийской кампании как первой российской операции, проведенной согласно канонам и качественным характеристикам армии эпохи информационно-технологической революции в военном деле (IT- RMA). Это понятие, разработанное советскими военными теоретиками в 1980-х годах и известное на Западе как доктрина Огаркова, по имени начальника Генерального штаба того времени, было популяризовано в 1990-х годах Эндрю Маршаллом и экспертами из Управления общих оценок (Office of Net Assessment) и стало концептуальным вдохновителем и основой преобразований в сфере обороны и военного строительства в США на рубеже 20 и 21 веков. Согласно этой теории, в эпоху информационных технологий вооружённые силы должны трансформироваться в межвидовую систему, объединяющую средства разведки, наблюдения, рекогносцировки и целеуказания (ISRT), системы командования и управления (С2) и дистанционные высокоточные огневые системы. В советском профессиональном лексиконе это понятие определялось на оперативно-стратегическом уровне как разведывательно-ударный, а на оперативно-тактическом как разведывательно-огневой комплекс.

Советские военные теоретики первыми концептуализировали меняюшийся характер войны и определили требования к перспективным вооружённым силам, но так и не реализовали выкладки Огаркова ни до ни после распада Советского Союза. Постсоветские военные реформы двигались в этом направлении, однако недостатки российской армии, выявленные войной в Грузии, в точности соответствовали стержням концепции IT-RMA: дефицит высокоточного оружия, неспособность ведения сетецентричной войны, связанный с низким уровнем командования, управления, связи, компьютерных систем, разведки, наблюдения и рекогносцировки (C4ISR), а также низкая способность ведения межвидовых общевойсковых боев. С тех пор, одна из основных задач военной реформы состояла в том, чтобы восстановить обычные вооружённые силы и максимально приблизить их к идеальному прототипу разведывательно-ударного комплекса. Модернизация привела к качественным улучшениям, и сегодня российские эксперты утверждают, что вооружённые силы впервые реализовали концепцию IT-RMA в Сирии.

Генштаб использовал операцию в Сирии как испытательный полигон для практически всех видов оружия и войск, в особенности для системы разведки, наблюдения и рекогносцировки (ISR), системы командования и управления (C2) и огневых систем, интегрированных в объединённые комплексы. Как следствие, российский дискурс по Сирии изобилует терминами разведывательно-ударный комплекс (РУК) и разведывательно-огневой комплекс (РОК). Планируя направления военной модернизации, Герасимов говорит о переводе видов вооружённых сил и родов войск в РУ и РО контуры и интеграции их в единый автоматизированный информационно-разведывательный комплекс. Основным компонентам этого комплекса посвящены следующие разделы.

Сегмент разведки, наблюдения и рекогносцировки (ISR)

Операции проводимые с массированным применением высокоточного оружия требуют подготовленного заранее и пополняемого в режиме реального времени банка целей. Обсуждая сегмент ISR, российские аналитики уделяют большое внимание Командованию сил специальных операций (КСО), флоту БПЛА и глобальной навигационной спутниковой системе (ГЛОНАСС). На силы КСО – новое подразделение в российской армии, для которого Сирия стала периодом профессионального становления – на сирийском ТВД были возложены функции всех трех элементов РУК. Действуя в качестве сегмента ISR, они обеспечивали обнаружение и обозначение целей стратегического и оперативного значения, такие как руководство и центры C2 противника, для ударов артиллерии и военно-воздушных сил. Можно предположить, что, в результате сирийской операции, будет продолжать расти роль и задачи КСО в разведывательном сегменте, как органической части различных разведывательно-ударных и разведывательно-огневых комплексов.

Начиная с 2012 года, по количеству и качеству флота БПЛА, российские вооружённые силы совершили огромный скачок вперёд, направленный на повышение оперативно-тактической боевой эффективности сил общего назначения. В сирийской операции был задействован беспрецедентный с точки зрения типов и численности флот БПЛА. В среднем, согласно российским оценкам, в любой момент времени, над Сирией находилось 60-70 БПЛА разведывательного и ударного назначения, а также предназначенных для радиоэлектронного подавления. Все задействованные подразделения широко использовали этот флот на оперативно-тактическом уровне. Таким образом, российское высшее командование в будущем видит БПЛА как неотъемлемую часть боевых действий всех видов войск для создания разведывательно-ударного и разведывательно-огневого контуров.

Система ГЛОНАСС поддерживала задачи командования и управления (C2), флот БПЛА и подачу целей в морские, воздушные и наземные высокоточные и обычные ударные системы. Хотя большую часть времени в течении операции Россия располагала от 21 до 27 орбитальных спутников, эта система по-прежнему не удовлетворяла всех требований навигации, наведения и С2. Главными пользователями ГЛОНАСС были авиация сил общего назначения, военно-морская авиация и дальние бомбардировщики, оснащённые станциями наведения и навигации. Эта система также способствовала повышению точности ударов, наносимых неуправляемыми боеприпасами, делая возможным нанесение ударов по хорошо замаскированным целям в незнакомой пустынно-горно-городской местности путём наведения на цель не бомб, а самолётов. Предположительно, Россия развернула на местах станции корректировки, без которых эффективность ударов, вероятно, была бы значительно более низкой. Российские эксперты осознают ограничения системы ГЛОНАСС, и можно предположить, что они будут уделять первостепенное внимание её дальнейшему совершенствованию.

В целом, для России, как и для любого другого обладателя высокоточных вооружений, главным вызовом станет достижение целей для дальнобойных ударных систем. Наибольшие сложности в Сирии представляло поражение небольших маневрирующих целей, требующее способности быстрого закрытия цикла «сенсор – поражение цели». Таким образом, дальнейшая модернизация, вероятно, будет нацелена на улучшение развед-возможностей по малым и маневренным целям большей дальности и уменьшение масштабов неизбирательных бомбардировок.

Cегмент командования и управления (C2)

Создание Национального центра управления обороной (НЦУО), непосредственно подчиняющегося министру обороны и президенту – своего рода реинкарнация Ставки – традиционного органа командования военного времени в российской истории – позволило эффективно увязать оперативно-штабные процедуры между стратегическим уровнем и тактическим звеном. Архитектура С2 поддерживающая операцию в Сирии состояла из трёх эшелонов: оператором высшего уровня была Группа управления боевыми действиями НЦУО в Москве, Командный пост группировки войск в Хмеймиме являлся вторым эшелоном С2, а Оперативные группы военных советников на всех оперативно-тактических направлениях – низшей составляющей этой архитектуры.

Группа управления боевыми действиями состояла из круглосуточных смен, с участием представителей всех органов военного управления. Она собирала, анализировала информацию и оценивала боевую ситуацию и решения, принятые Командованием группировки войск, а также планировала последующие оперативные действия. Постоянная осведомлённость о ситуации позволяла быстро адаптироваться к меняющейся оперативной обстановке на ТВД и вне его. Группа поддерживала контакты с представителями США, Турции, спецпосланниками ООН, Центром мониторинга прекращения огня в Женеве, представителями международных организаций. Таким образом, она отвечала за бесперебойную работу в боевой, дипломатической и гуманитарной сферах.

Командный пост группировки войск в Хмеймиме обеспечивал боевую координацию российских войск с сирийской армией, КСИР, силами Хезболлы, местными и иностранными ополченцами. Пост координировал также обмен информацией с оперативными центрами США в Иордании и Катаре, а также с турецкими и израильскими военными с тем, чтобы избежать нежелательных инцидентов. Оперативные группы советников – низший уровень С2 – были развёрнуты в штабах сирийской армии и среди проасадовских ополченцев всех типов. Их количество варьировалось в зависимости от необходимости; во время наиболее активных фаз операции начитывалось пятнадцать таких групп.

Система ГЛОНАСС поддерживала все уровни С2, а также координацию различных служб и ударов с земли, моря и воздуха от стратегического до тактического уровней. Боевое управление войсками на оперативно-тактическом уровне опиралось на единую мобильную полевую систему С2, дополнительно протестированную и усовершенствованную в ходе учений Кавказ-2016 и Запад-2017. Посты системы позволяли автоматический сбор и анализ информации об обстановке, планирование боевых действий, доведение боевых задач, управление огневым поражением противника, тыловое и техническое обеспечение.

Единая сеть связи, предоставленная стационарными и мобильными комплексами, обеспечивала пропускную способность сотовой, радио, видео и документальной информации через все уровни С2. Этот интранет обеспечивал постоянный поток разведывательных и операционных данных на экранах коллективного пользования, улучшение оценки нанесённого ущерба, быстрое принятие и исполнение решений, оркестровку действий в соответствии с единым оперативным замыслом и непрерывный контроль со стороны высшего командования.

В целом, по мнению российских аналитиков, единая система С2 на тактическом уровне сократила на 20-30% время, необходимое для организации боевых действий, и, в некоторых случаях, ускорила темп боевого управления в три раза. Учитывая благоприятную оценку их эффективности и принципа функционирования, эта архитектура С2 и поддерживающая её система, вероятно, сохранятся в будущей практике. В 2018 году эта система уже начала поступать в российские силы общего назначения и на флот.

Ударный сегмент

Доля использованного в Сирии российского высокоточного оружия неясна и составляла, вероятно, менее пяти процентов. Тем не менее, скоординированные удары морского и наземного точного оружия со стратегических и нестратегических платформ послужили России входным билетом в клуб «высокоточного режима», получившим положительную оценку Генштаба. При выполнении точных или неуправляемых ударов Генштаб стремился проводить их как часть разведывательно-ударных комплексов. В этом смысле, с российской точки зрения, многофункциональные информационно-управляющие системы (C4ISR) увеличили практическую ценность даже не самой передовой военной техники и боеприпасов и, по мнению российских комментаторов, приблизили их эффективность к ударам высокоточным оружием. Общая оценка невысокоточных вооружений сил общего назначения – ракет, артиллерийский орудий, миномётов и гаубиц, а также термобарического оружия, отчасти современного, отчасти относительно устаревшего – оказалась позитивной благодаря условиям, предоставленным сегментами ISR и С2.

Стремление командования превратить подразделения российских войск в разведывательно-ударные и разведывательно-огневые комплексы, ведущие общевойсковой бой не ново. Тем не менее, эта задачa воспринимается как сложный и нелегко приобретаемый навык, и сирийский опыт способствовал его усовершенствованию. Намерение вести современную войну с использованием сил, которые функционируют как мобильные и самодостаточные разведывательно- ударные и разведывательно-огневые комплексы, выступает как главный вывод из сирийской операции, который Генштаб подчёркивает, информируя о будущих учениях и планах модернизации. Сирийские уроки уже послужили ориентиром для работы над Государственной программой вооружений (ГПВ) на 2018- 2027 годы и могут повлиять на последующие этапы военной модернизации. По мнению российских военных, программа перевооружения должна быть нацелена на создание самодостаточных группировок сил, оснащённых высокоточными ударными средствами, многофункциональными информационно-управляющими системами (C4ISR) и возможностями радиоэлектронной борьбы морского, воздушного и наземного базирования на стратегически важных ТВД.

Развитие робототехники, которую Москва воспринимает как множитель силы, является ещё одним выводом, задающим направление программам вооружения. Ссылки на «информатизацию» и интеллектуализацию поля боя, вероятно, связаны с оцифровкой систем управления огнём. В целом, следующая ГПВ, основанная на извлечённых из сирийской кампании уроках, уделяет особое внимание качеству и количеству арсенала высокоточного оружия и поддерживающей его системы C4ISR, включая БПЛА и космические спутники в качестве основных средств во всех отраслях. Эксперты считают этот тезис наиболее сильным акцентом программы, уступающим лишь модернизации ядерной триады.

Другие темы, касающиеся оперативного искусства

Кроме вышеизложенного, российские источники охватывают некоторые другие темы, связанные с общими вопросами оперативного искусства.

Стратегическая мобильность

Сирийская кампания стала источником богатого опыта в проведении удалённой, интенсивной, непрерывной экспедиционной операции. Российские аналитики утверждают, что реформа системы материально-технического обеспечения (МТО), вкупе с учениями и внезапными проверками, заложила основу быстрой секретной переброски сил и поддержания стабильных маршрутов морского и воздушного обеспечения вооружением, запчастями и боеприпасами, обеспечивающими непрерывные боевые действия49. Российское высшее командование воспринимало поддержание надлежащего уровня МТО как одно из главных слагаемых успеха на ТВД. Стратегические учения и внезапные проверки в 2016 и 2017 годах способствовали дальнейшему усовершенствованию скорости и эффективности транспортировки, снабжения, ремонта и технического обслуживания. По всей видимости, стратегические учения Восток-2018 также послужат проверкой способности проецировать крупную общевойсковую экспедиционную силу на удалённый театр операций и развернуть её как самодостаточную группировку сил. Внедрение некоторых сирийских уроков уже очевидно, и приоритет стратегической мобильности на различных театрах операций и быстрого развёртывания на основе МТО, вероятно, останется важным направлением российской военной модернизации.

Радиоэлектронная борьба (РЭБ)

Значительная часть российского дискурса посвящена урокам, связанным с РЭБ. Как и для других систем, Сирия стала испытательной площадкой для систем РЭБ всех типов, старых и современных. В годы, предшествовавшие операции в Сирии, МО вложило значительные средства в оснащение, концептуализацию операций и организацию сил РЭБ в наземной, воздушной и морской сферах. Основными тенденциями стало увеличение количества целей, которые успешно могут поражать системы РЭБ, расширение диапазона разведывательных, оборонительных и поражающих задач и обеспечение их максимальной совместимости с системами высокоточного оружия и БПЛА. Похоже, что постоянно растущее использование систем РЭБ в недавних конфликтах, в частности, в Сирии, в сочетании с теоретическими дискуссиями, стимулировали высшее командование РЭБ к запросу на более широкие организационные функции, превращая РЭБ в один из основных инструментов победы в современных операциях. Хотя дискуссии всё ещё ведутся, доминирующая роль РЭБ в разведке, дезорганизации С2 и защите от высокоточного оружия в общевойсковых операциях уже очевидна и, вероятно, будет продолжать расти. Согласно российским источникам, можно ожидать увеличения роли подразделений РЭБ во всех службах российских вооружённых сил в ближайшие годы. Кроме того, в соответствии с подходом к информационной борьбе, изложенным в вышеупомянутой программной статье от 2014 года, Герасимов, комментируя извлечённые уроки в 2017 году, ещё раз подчеркнул необходимость слияния информационно-технологических и информационно-психологических форм воздействия в рамках интегрированной РЭБ операции.

Профессиональные качества командиров

Начиная с 2016 года, боевые уставы, учебные программы военных училищ и подготовка военнослужащих корректируются с учетом сирийского опыта. Акцент был сделан на тестировании новых форм поражения оружием дальнего радиуса действия и применяемого вне зоны досягаемости противником, а также на использовании разведывательно-ударных и разведывательно-огневых комплексов в общевойсковых наступательных и оборонительных операциях. В отношении подготовки командиров, основанной на уроках Сирии, Герасимов подчеркнул развитие таких качеств, как способность быстро оценить ситуацию, предвидеть её развитие, принимать нестандартные решения, использовать военную хитрость и обман, действовать неожиданно, идти на обдуманный риск и перехватывать инициативу. Дополнительно акцент делается на конкурентоспособности, самообразовании, обучении и готовности отойти от шаблона и проявить «разумную инициативу». По его мнению, командиры должны быть творческими, энергичными, инициативными, не замыкаться на боевом уставе и использовать военную смекалку. По словам Герасимова, сирийский опыт выявил талантливых командиров, наделённых данными качествами и нестандартным мышлением. Эти качества обещают продвижение по службе и соответствуют навыкам, необходимым в использовании разведывательно-ударных комплексов. Тезис о том, что нужно думать «не по шаблону», основывать теорию победы на качественном, а не количественном превосходстве, на более высоких оперативных способностях и стратегической изобретательности соответствует принципам асимметричного подхода.

Возможные новые тенденции

В этом разделе рассматриваются гипотезы об уроках в отношении стратегии и оперативного искусствa, которые потенциально могут извлечь из сирийского опыта российские военные, но которые, на момент написания статьи, были недостаточно отражены в российских источниках.

Концептуализация новых форм войны

В рамках российского профессионального военного дискурса, операция в Сирии, вероятно, станет одним из основных ориентиров для концептуализации меняющегося характера войны, в котором традиционная война сливается с «асимметричными методами», подчёркивая общую тенденцию современных армий к «безуликовым действиям». Согласно российской концептуализации, в гибридной войне противник вовлечён одновременно в различные фазы классической военной кампании. В силу отсутствия временной последовательности, предполагающей сначала военное усилие, а затем перевод его в дипломатические эффекты, децентрализованное, сетецентричное схемы управления оказывается более эффективным, чем иерархические. Данный тип войны также подразумевает вовлечение негосударственных субъектов для достижения политических целей, а также асимметричные действия. Российские генералы также подчёркивают значимость комбинирования действий, ориентированных на врага, и действий, ориентированных на население, и считают необходимым для достижения успеха объединение боевых, дипломатических, гуманитарных и миротворческих действий в рамках одной операции.

Другим проявлением принципа «войны нового поколения» стало взаимодействие между сирийской армией, силами оппозиции и местным населением параллельно с боевыми действиями. По словам министра обороны Сергея Шойгу, интегрированная военно- социально-политическая инфраструктура на местах сделала возможными оперативно-стратегические достижения на ТВД. Москва создала Центр по примирению воюющих сторон и превратила его в неотъемлемый элемент архитектуры C2, подчинённый Командному посту группировкой войск. Отражая тезис «войны нового поколения» о слиянии военных и невоенных действий такой формат архитектуры C2 позволил не только эффективный боевой контроль над российскими войсками и их координацию с другими вооружёнными сегментами коалиции, но и синхронизацию этих действий со всеми социально-политико-дипломатическими усилиями и непрерывный политический контроль над военной операцией.

Военное строительство и стратегия сдерживания

Последовательное усовершенствование арсенала обычных вооружений, продолжающаяся военная модернизация и сирийский опыт, не только делают возможным вести обычную войну индустриально-информационной эпохи, но и обеспечивают России членство в «клубе высокоточного оружия», а также приносят три дополнительных преимущества. Первое – дальнейшее усиление обычного, доядерного потенциала сдерживания, доктринальная ориентация на который прослеживается с 2010 года. Как утверждает Герасимов, в перспективе, приобретение высокоточного оружия дальнего радиуса действия, вкупе с гиперзвуковыми средствами поражения, должно перенести большинство задач по стратегическому сдерживанию из ядерной в неядерную сферу. Второе – высокоточный арсенал повышает эффективность классической неядерной войны. В качестве потенциальных множителей боевых возможностей, эти
средства предлагают альтернативу массивному присутствию военнослужащих в зоне конфликта и свидетельствуют о возможности вести обычную войну в ближайшем и дальнем зарубежье.

Наконец, благодаря двойному назначению (ядерно-неядерному), эти средства по умолчанию увеличивают степень неопределённости, размывая линию между обычной и ядерной сферами. Таким образом, они сохраняют и без того прочный сдерживающий имидж российского асимметричного ядерного сдерживания, известный на Западе как теория «деэскалирующей эскалации». Сирийская операция продемонстрировала эти средства и их сдерживающие преимущества во всех трёх вышеупомянутых отношениях. Однако на практике массовое производство и поставки этих вооружений могут вызвать финансовые и промышленные затруднения. Чем сильнее финансовые ограничения, тем больше вероятность стремления к действиям третьего типа.

Частные военные компании (ЧВК)

Массовое использование наёмников или ЧВК стало одной из инновационных особенностей сирийской операции. Эксперты уже уделили серьезное внимание группе Вагнера и батальону «Туран» (более известном как «Спецназ из СССР»), но расходятся в оценке оперативных конфигураций этих групп. Тем не менее, три вывода из сирийской операции по данному вопросу очевидны: российские наёмники играют важнейшую роль в боевых действиях, профиль их действий отличается от того, что принят среди западных ЧВК; и, скорее всего, они будут и в дальнейшем частью российских операций. Как упоминалось выше, Москва делегировала большую часть наземных операций своим союзникам, в то время как ЧВК выступали как множитель силы и, в некоторых случаях, обеспечивали решающее оперативное провосходство. На более поздних стадиях кампании они превратились в своего рода штурмовые подразделения внутри 5-го корпуса, созданного под командованием России. Таким образом, в отличие от американских ЧВК, российские наёмники не использовались для миссий по обеспечению безопасности и стабилизации. Их основной обязанностью было участие в реальных боевых действиях. По некоторым сведениям, именно ЧВК понесли самые большие потери с российской стороны.

Значение ЧВК как инструмента в арсенале национальной безопасности, вероятно, будет расти. Одной из основных оперативно- стратегических преимуществ их использования является потенциальная безуликовость их действий. Использование ЧВК, как и патриотически настроенных пользователей сети, – это оперативный формат, в котором гибридность участников допускает аутсорсинг военных операций, позволяющий пользоваться их результатами, не неся при этом ответственности за совершённые действия. Такие термины, как «их-там-нет» и «а ну-ка докажите» стали эмблематичными в российском дискурсе и иллюстрируют наглядно природу явления.

После операций в Донбассе и Сирии, Москва располагает существенным боевым потенциалом ЧВК, определёнными механизмами их использования и, в целом, положительно оценивает их работу. Что будет дальше? Вернутся ли формирования ЧВК домой в ожидании новой миссии или будут использоваться вдали от России? Будут ли они интегрированы в российское стратегическое сообщество? Каковы основные заинтересованные стороны, борющиеся за право контролировать и курировать эту новую силу? Эти вопросы пока остаются открытыми. Предположительно, наличие подобной силы как монолитного формирования на российской территории может показаться непривлекательным вариантом для Кремля, который может предпочесть сохранить её как экспедиционный корпус за рубежом. Можно представить две модели её активации на Ближнем Востоке. В послевоенной Сирии ЧВК можно использовать как силы безопасности в энергетическом секторе и на критически значимых инфраструктурных объектах. В случае ухудшения ситуации, они могут действовать как сила быстрого реагирования до прибытия подкрепления. Другой возможностью может быть развёртывание их в другой зоне Ближнего Востока или за его пределами, в зависимости от потребностей России. В этом случае, они будут представлять собой своего рода подразделения стратегической разведки и боя – изучать оперативные конфигурации на ТВД, собирать разведданные и готовить плацдарм для прибытия основных сил или действовать автономно. Однако в обоих случаях, учитывая их относительно ограниченные логистические возможности, потребуется координация и сотрудничество с местными вооружёнными силами.

Как и некоторые другие российские военные новшества последних лет, появление и использование ЧВК выглядит как не запланированная инновация, успешно доказавшая свои преимущества, а затем ассимилированная системой. Значимость ЧВК в современных российских операциях скорее всего обяжет российское стратегическое сообщество привести данное явление в соответствие с другими процессами в экосистеме безопасности. В то время, как Дума обсуждает законодательство для формализации юридического и социального статуса ЧВК, и вне зависимости от результата, вероятно усиление конкуренции между различными силовыми структурами, заинтересованными в контроле над этой новой силой, что отражает внутреннюю борьбу между различными кланами и интересами.

На данный момент, МО, Федеральная служба безопасности (ФСБ), Главное разведывательное управление (ГРУ) и связанные с ними неправительственные организации представляются как главные конкуренты, пытающиеся повлиять на законодательные процессы и стать «кураторами» этой силы. Не исключено, что на сцену также могут выйти Национальная гвардия и Служба внешней разведки (СВР). С одной стороны, Кремль может стремиться к единоначалию при контроле над ЧВК и избегать децентрализации, в которой каждая структура безопасности содержит собственный наёмнический компонент, что увеличивает риск несанкционированной боевой деятельности с непредвиденными стратегическими последствиями. С другой стороны, Кремль может выбрать подход по принципу «разделяй и властвуй», избегая концентрации традиционной и нетрадиционной военной силы в руках одной силовой структуры.

Заключение

Несмотря на неоднократные заявления о победе, выводе войск и прекращении военных действий, Сирия может остаться значимым местом российского военного присутствия, причем не только по причине продления соглашения с сирийским правительством и из стратегических соображений. Не исключено, что в силу институционной инерции и интересов различных бюрократических субъектов, сирийский импульс будет поддерживаться и регулярная ротация сил и средств в Сирии будут продолжаться. Сирия может стать «вечной» операцией по нескольким причинам. Во-первых, по всей видимости, прохождение службы в Сирии выглядит как привлекательный профессиональный опыт, увеличивающий шансы продвижения по службе. Возможно, среди военных в России может сложится мнение, что данная операция, по понятным причинам, будет ковать будущую военную аристократию.

Во-вторых, относительно приемлемые риски в сочетании с потенциальными выгодами естественным образом повышают мотивацию для командировки в Сирию. Интенсивность боевых действий и восстановление сирийской армии достаточны для того, чтобы оправдать ротацию военных в Сирии, но, в то же время, там не ведётся полномасштабной войны. Статистические данные на момент написания этой статьи свидетельствуют об относительно низком риске гибели. Даже в случае, если это произойдёт, государство гарантирует более щедрую и значимую, по сравнению с предыдущим историческими периодами, финансовую и социальную поддержку семьям военнослужащих.

Наконец, поддержание на определённом уровне боевых действий в Сирии обеспечивает экономически выгодный обучающий опыт, испытательный полигон для новых систем вооружений и концепций, а также возможность для демонстрации силы и стратегических жестов. Для балансирования с США сирийский театр так же может выглядеть более предпочтительным, поскольку риск накалить обстановку и поставить под угрозу стратегическую стабильность здесь может быть ниже, чем в ином месте на европейской периферии. Также может сохраниться использование сирийского ТВД в качестве витрины для продвижения продаж оружия. Всё вышеперечисленное в совокупности может привести к усилению потенциальной институционной инерции, направленной на продолжение операции в Сирии, возможно в ином формате.

Возможно, сирийская операция также окажет влияние на будущий подход Москвы к региональным альянсам. Несмотря на недостаточный опыт коалиционных боевых действий, сирийская операция продемонстрировала довольно большие способности Москвы к приобретению этого навыка. Этот успешный опыт и сохранение опоры на местные прокси-силы создает потенциал, при необходимости, проецирования силы в регионе. В этом контексте, важную роль играет оперативная уверенность в себе. В отличие от США, логистически самодостаточных в проведении экспедиционных операций и независимых от местной армии, Москва, по-видимому, может проецировать силу только в том случае, если у неё имеется региональный партнёр, располагающий аэродромом или военно- морской базой. А это выступает для Москвы дополнительным стимулом для дальнейшей культивации региональных субъектов, способных послужить в качестве посредника для проекции силы. Данный формат взаимодействия не требует договоров, обеспечивающих постоянное базирование, а лишь определённый уровень военного сближения и сотрудничества, которые затем могут быть плавно переведены в создание оперативной безопасной зоны для потенциального принятия российских войск.

Первые признаки такого усилия уже очевидны со стороны некоторых прибрежных средиземноморских государств, прежде всего, Египта. После сирийского эпизода, этот вариант стал более доступным для Москвы, поскольку Кремль приобрёл дополнительную привлекательность в глазах региональных субъектов, таких как например страны Северной Африки и Ливан. Сирийская операция позиционировала Москву как альтернативного поставщика региональной безопасности для субъектов, традиционно находившихся под «покровительством» Запада. Региональные субъекты могут теперь застраховать себя, диверсифицируя своих сверхдержавные «зонтики», сближаясь с Москвой. Побочным результатом этой тенденции могут стать решения о закупках оружия и основных формах военного сотрудничества, которые будут обусловлены не столько качеством оружия и его ценой, сколько оценкой предлагаемого покровительства, как части геополитического «хеджирования рисков». Москва, скорее всего, будет продвигать подобный региональный имидж и извлекать из него дополнительные выгоды.

Дмитрий Адамский