18 марта 2016 года исполняется 95 лет со дня легендарного штурма Кронштадта.
Кронштадтское восстание стоит особняком в истории антикоммунистических мятежей — с большевиками тут дрались не золотопогонные белогвардейцы, которых можно было обвинить в желании реставрировать монархический строй, и не крестьяне, кулаки и капиталистический элемент. Нет, восстали революционные морячки-братишки с Балтфлота, свергавшие Временное правительство. Взбунтовалась гордость и краса Октябрьской революции.
Хотя матросы и не наступали, предпочитая обороняться, большевиков этот мятеж напугал до одури. В Петрограде объявили осадное положение, а давить восстание отправили огромные силы — половину от общей численности красноармейцев, усмирявших антоновщину, хотя в Тамбове красные имели дело с целой губернией, а здесь бунтовал только Кронштадт.
К тому же в войсках начались случаи неповиновения. Красноармейцы отказывались идти в атаку на классово близких матросиков. Пришлось разворачивать за спинами наступающих заградительные отряды, а дезертиров и «шептунов» расстреливать.
Моряки Балтфлота начали роптать уже в конце 1920 года, о чем свидетельствуют донесения особистов. К слову, большевикам удалось развернуть поистине огромную сеть осведомителей (в Кронштадте штат стукачей был втрое больше положенного). Они и до мятежа, и во время него прекрасно знали, что происходит на острове — кто командует восставшими, какие у них планы и к чему идет дело.
Матросов возмущало многое, но особенно — что командовать Балтфлотом поставили большевика Раскольникова (настоящая фамилия — Ильин). Никаким пролетарием Ильин-Раскольников не был, а был дворянином и потомком героя Чесменского сражения. Он ещё в институте познакомился с Молотовым-Скрябиным и примкнул к друзьям рабочих. Чтобы отмазаться от фронта, Ильин пошел в гардемарины и благополучно досидел до февраля 1917 года, а потом принялся работать с морячками по большевистской линии. В годы Гражданской войны командовал волжской флотилией, был заместителем Троцкого по морским делам, успел побывать в британском плену, но благополучно вернулся из Лондона и получил под команду Балтфлот.
С собой он привез жену, Ларису Рейснер (тоже дочку непростых родителей). Та до революции была средней руки журналисткой, а потом пошла обхаживать высокопоставленных большевиков, у которых числилась то комиссаршей, то секретаршей. Перечислять полный список её мужей и любовников слишком долго — достаточно сказать, что последним из них был Радек, а это, согласитесь, уже за пределами здравого смысла.
К слову, после восстания Раскольникова-Ильина перевели на дипломатическую работу, и в 30-е он сделался одним из самых высокопоставленных советских невозвращенцев. Умер во Франции при странных обстоятельствах — то ли заболел, то ли покончил с собой, то ли попался агентам НКВД.
Раскольников начал наводить на Балтфлоте порядок. Отпуска и ночевки на берегу запретили. Отменили демобилизацию тем, кому уже подошел срок, и эти люди продолжали сидеть на кораблях без дела. Ну и образ жизни красного дворянства тоже сказался: матросов возмущало, что штаб живет гораздо роскошнее простых моряков, причем не только в смысле еды, но и в смысле общения с противоположным полом.
В итоге к концу 1920 года 40% членов коммунистической ячейки Балтфлота вышли из нее, причем в донесениях особо отмечалось, что некоторые матросы демонстративно рвут при этом партбилет.
К тому же из отпусков возвращались деревенские парни и привозили тревожные новости: реквизиции, репрессии, грабежи. Подавляющее большинство матросов было призвано из деревни, и красочные описания продразверстки имели понятный эффект. Потом большевики оправдывались, мол, в Кронштадте восстала темная деревенская голытьба, зараженная кулацкой мелкобуржуазной психологией. Проблема в том, что тремя годами ранее эти же самые люди считались авангардом нового мира и гвардией октябрьского переворота. Особист Фельдман докладывал:
«Все, и беспартийные, и партийные в один голос жалуются на удручающие вести с родины: у того последнюю лошадь отняли, у другого старика-отца посадили, у третьего весь посев забрали, там последнюю корову увели, тут реквизиционный отряд забрал все носильные вещи и т. д.»
Военный коммунизм тем временем переставал работать — грабить дальше было невозможно, потому что некого, а новый хлеб преступно отказывался расти сам собой несмотря на расстрелы недобитой контры. В Петрограде начался почти голод. В феврале 1921 года из города одна за другой летели шифровки следующего содержания:
«Продовольственное положение гарнизона критическое. Очень часто красноармейцы просят милости по домам. Последние дни в частях округа констатируется большое количество обмороков. На почве истощения обмороки принимают массовый характер.
В Петроградском трамвайном парке рабочие бросили работу. Бастовали все рабочие в количестве 1037 человек. Причина несвоевременная доставка хлеба. В Балтийском судостроительном заводе бастовали 3700 человек. В Кабельном заводе, 1-ой Государственной табачной фабрике, Гвоздильном заводе, Арсенале и др. происходили общие собрания, на которых в большинстве случаев выносились резолюции с требованием свободной торговли, улучшения пайка, свободный переход с завода на завод и т. д. Красноармейцы, где только возможно, стараются что-нибудь обменять на хлеб, ходят по квартирам обывателей после работы».
В Москве происходило то же самое — в феврале там митинговали десятки тысяч рабочих, требуя улучшения продовольственного снабжения.
Большевики тоже не теряли времени даром. Поняв, что они теряют контроль над рабочими и крестьянами, красные принялись лихорадочно готовиться к возможным восстаниям, усилив агитационную работу в ЧОНах (частях особого назначения — карательных батальонах, набранных из идейных большевиков).
Рабочие продолжали роптать. 11 февраля закрылись около ста петроградских заводов, в том числе такие гиганты, как Путиловский и Обуховский. Над городом вновь нависла угроза голода. Однако большевиков заботили не отощавшие рабочие и красноармейцы, а охрана своей поколебавшейся власти от политических противников.
24 февраля в Петрограде объявили военное положение, и под этим предлогом начались аресты влиятельных меньшевиков и эсеров. Закрыли театры. Был сформирован военный совет из трех человек: Лашевича, Анцеловича и Аврова. Тройка получила право закрывать самые беспокойные заводы. Опасаясь бунта на Балтфлоте, большевики решили на всякий случай ослабить морячков: нормы снабжения гарнизона изменили — раньше остров получал сразу месячную норму продовольствия, а теперь только недельную.
28 февраля был издан приказ ВЧК «Об усилении борьбы с контрреволюцией», в котором вина за все забастовки и митинги возлагалась на контрреволюционные силы эсеров и меньшевиков. Приказ гласил:
«В случае выступления рабочих на улицу — разлагать толпу включением в ее состав людей-коммунистов. На виду толпы арестов отнюдь не производить. О всех забастовках и событиях подобного рода срочно доносить в ВЧК шифрованными телеграммами».
В тот же день начались митинги в Кронштадте. До моряков давно уже доносились слухи о выступлениях рабочих в Петрограде, и они отправили на разведку несколько человек. Те подтвердили, что в городе неспокойно и пролетарии от отчаяния начинают бунтовать. 28 февраля состоялся флотский митинг, собравший 14 тысяч человек. Он начинался как собрание команд двух самых крупных линкоров, «Севастополя» и «Петропавловска», но вскоре к толпе присоединились гарнизонные команды и жители города.
На митинге проголосовали за резолюцию, которая содержала следующие требования:
— Перевыборы советов тайным голосованием.
— Свобода слова для всех социалистических и крестьянских партий.
— Свобода собраний и профсоюзов.
— Освобождение левых политзаключенных.
— Улучшение условий содержания в тюрьмах и концлагерях.
— Уравнение пайков для рабочих.
— Отмена заградительных отрядов и ЧОНов.
— Отмена политотделов в армии и на флоте.
— Свобода торговли и кустарного производства для крестьян.
В тот же день глава Петрограда Зиновьев телеграфировал Ленину:
«В Кронштадте два самых больших корабля Севастополь Петропавловск приняли эсеровски черносотенные резолюции предъявив ультиматум 24 часа. Среди рабочих Питера положение по-прежнему очень неустойчивое».
На следующий день, 1 марта 1921 года, состоялся еще более многочисленный митинг, на который приехал представитель большевиков Калинин. Именно этот день в современных источниках считается началом восстания. Калинин пытался выступить на митинге, пристыдив матросов и призвав их к порядку, но был освистан и под крики «Давай хлеба» покинул крепость, даже не договорив. После этого коммунистов начали арестовывать, схватили недавно назначенного комиссара Балтфлота Кузьмина. За резолюцию проголосовали второй раз. Кронштадт оказался в руках восставших.
С военной точки зрения, мятежники устроились отлично. Кронштадт был отлично укреплен и располагал артиллерией. Кроме того, в скором времени растаял бы лёд, и тогда крепость сделалась бы вообще неприступной. Но вот запасов продовольствия хватало в лучшем случае на пару недель.
В тот же день восставшие создали Временный революционный комитет, который возглавил Степан Петриченко. Петриченко призвали на службу еще в 1913 году, и после Октябрьской революции он успел отметиться в одном важном событии — провозглашении Советской республики матросов и строителей. Эту безумную республику со странным названием провозгласили на острове Нарген (сейчас Найсаар) неподалеку от Эстонии. Собственно, Петриченко и придумал экзотическое государственное образование, состоявшее из пары сотен жителей острова и сотни моряков. Молодое строительное народовластие продержалось два месяца; потом немцы заняли Эстонию и выдвинулись к острову, а морячки спешно погрузились на корабль и уплыли.
По своим политическим взглядам Петриченко был близок к анархо-коммунистам, некоторое время состоял в партии большевиков, но ушел. К началу Кронштадтского восстания он занимал должность старшего писаря на линкоре «Петропавловск».
Кроме него во временный повстанческий комитет входили машинный старшина Архипов, мастер электромеханического завода Тукин и заведующий третьей трудовой школой Орешин. Однако большевики знали толк во лжи и изворотливости. Узнав, что кронштадтской артиллерией командует генерал Козловский, красный военспец и бывший царский генерал, они принялись активнейшим образом использовать этот факт в пропаганде, объявляя Козловского руководителем восстания. От своих агентов красные отлично знали, что Козловский не имеет отношения к матросской верхушке, но это их не смущало. Расчет большевиков был понятен — через генерала мятеж можно было объявить белогвардейской черносотенной затеей. «Петроградская правда» 2 марта опубликовала воззвание от имени Ленина и Троцкого:
«Открыто появилась на сцене группа бывшего генерала Козловского (начальника артиллерии). Бывший генерал Козловский с тремя офицерами, фамилии коих еще не установлены, открыто выступили в роли мятежников. Под их руководством были арестованы комиссар Балтфлота т. Кузьмин, председатель Кронштадтского Совета т. Васильев и ряд других должностных лиц. Таким образом, смысл последних событий объяснился вполне. За спиной эсеров и на этот раз стоял царский генерал».
Петроград объявили на осадном положении, Козловского — вне закона. Всех его родственников немедленно нашли и отправили в лагеря. Друзей их тоже арестовали, но позднее отпустили. Осадное положение выглядело довольно сурово — войскам позволялось стрелять по любым скоплениям людей на улицах, а после 9 вечера начинался комендантский час.
Матросы, разумеется, читали петроградские газеты и пытались оправдаться. В частности, в воззвании моряков к рабочим и крестьянам они призывали не верить слухам о белогвардейских генералах.
