Учитель и ученик...

Покопавшись в подробностях «ленинградского дела», мне пока не удалось сформировать взгляд, объясняющий (хотя бы мне ) череду послевоенных событий. Продолжу анализ литературы, посвящённой тому времени. Понимание характера отношений между высшими советскими руководителями в эпоху «позднего Сталина» может объяснить коллизии, случившиеся в первое послевоенное десятилетие. С одного края, либеральная точка зрения рисует нам не совсем психически здорового тирана, который дёргает за ниточки, управляя ближайшими подчинёнными, не имеющими права голоса. Крайней альтернативой с другой стороны может служить взгляд на Сталина, как на главного среди равных в кругу принципиальных соратников, готовых смело и аргументированно отстаивать свои представления. Реалистичнее — возможные промежуточные состояния, описывающие руководящую систему СССР внутри диапазона, заданного двумя пограничными точками зрения. На сколько взаимоотношения верхушки определялись здоровьем вождя, интересами дела, а на сколько политической конъюнктурой и личными целями политических тяжеловесов?

Осенью 1945 года Сталин после инсульта был отправлен Политбюро в длительный отпуск. Привлекая цитаты из книги Данилова и Пыжикова «Рождение сверхдержавы 1945-53», проанализирую парочку показательных случаев, известных из открывшейся переписки выздоравливающего после болезни «отпускника» и его соратников, находившихся в Москве.

Формальным руководителем в отсутствие Сталина остался Молотов. Но никаких принципиальных решений он не мог принять не только без согласования со Сталиным, но и без поддержки Маленкова, Берии и Микояна. Ответственность же за все принимавшиеся этой «четверкой» решения нес именно Молотов. Есть основания полагать, что именно этим и попытались воспользоваться Маленков и Берия с целью дискредитации Молотова в глазах Сталина во время его отсутствия в столице.

Мне кажется вполне правдоподобным это предположение. Но значительно более важным для понимания взаимоотношений внутри руководящей группы мне видится несоразмерность реакции Сталина на не очень и важные, как по мне, чисто тактические шаги, завизированные или даже предложенные единолично оставшимся на хозяйстве заместителем. Ну, разрешил Молотов напечатать в советской прессе хвалебный отзыв Черчилля о вкладе СССР и лично Сталина в общую победу над нацизмом. И что? Заслуживала ли подобную реакцию состоявшаяся публикация, учитывая сложившуюся ситуацию, в которой находился «больной»?

10 ноября Сталин направляет «четверке» телеграмму, в которой подвергает критике ее действия. «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалениями России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами.

Какой вывод напрашивается по прочтении подобных критических сентенций, которые более похожи на демагогические придирки? В «Правде» после Победы приводились высказывания руководителей союзников в таком же ключе касательно СССР и лично Сталина. Почему тогда было можно подобное пропустить в печать, а спустя полгода – нет? Сталин в телеграмме не приводит сиюминутных тактических причин для критики, а ограничивается абстрактными рассуждениями, которые легко можно повернуть в любую сторону. Чем этот повод достоин публичных претензий в узком кругу обсуждающих? Более важных дел нет? С моей точки зрения, только скрытые интриги, подразумевающиеся, но не озвучиваемые, могут быть причиной подобного афронта. Подобные реплики не очень соответствуют атмосфере деловой открытости и дружеской принципиальности. Зато намекают на ревность и раздражение. 

Ещё более странным смотрится ответ «нашкодившего школьника 55-ти лет»: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой… Во всяком случае, ее нельзя было публиковать без твоего согласия».

Подобный тон для меня выходит за все мыслимые рамки: второе лицо государства кается, утверждая, что даже столь мелкий вопрос надо было обязательно обсудить и согласовать со Сталиным. Поневоле засомневаешься в наличии хоть какого-то уровня самостоятельности и ответственности, имевшегося у членов команды Сталина. Или мы видим придирку самодура, или раздражение начальника, против чего первый заместитель, несгибаемый коммунист, даже возразить ничего не может или боится. Молотов униженно берёт под козырёк, не пытаясь отстаивать принятое в отсутствии вождя решение…

Ситуация имела продолжение уже в более важном вопросе. Молотов (один, а, может, с подачи соратников, или совместно с ними) дал согласие западным корреспондентам на снятие цензурных ограничений на отправляемые ими из Москвы корреспонденции (раньше это было невозможно сделать без визы отдела печати НКИД).

Убрать цензуру там, где она была не один год, без опоры на выработанное мнение руководителей и вправду выглядит несколько странно, не последовательно и не обдуманно. Тем более, что буквально за десять дней до важного решения Молотов в присущей ему жесткой форме отреагировал на коллективный протест, подписанный западными корреспондентами в Москве. Изменение позиции можно было объяснить либо согласием Сталина, либо мнением «четверки». Однако, судя по последующей реакции Сталина, с ним никто не советовался по этому довольно важному вопросу. Остается предположить, что Молотов изменил свою позицию в связи с мнением коллег по «четверке».

Логика прозрачна: если Сталин возмутился принятым решением, то с ним оно не было согласовано. А если вердикт вынесен «четвёркой», то — где соответствующий документ, на который должно было опираться это далеко ведущее решение Молотова? Наконец, наверняка есть процедура выработки и утверждения подобных решений? Ужель все подобные решения обязательно идут через Сталина?

Снятие цензуры естественным для капиталистических СМИ образом привело к трансляции во внешний мир некоторых «жареных» предположений, которые были писаны вилами на воде: …американская «Чикаго трибюн» отмечала, что «в Москве происходит ожесточенная закулисная борьба за власть между маршалом Жуковым и министром иностранных дел Молотовым, которые пытаются занять диктаторское место Сталина»…

Сталин лечится. Это – правда. Но выбранные для схватки за власть персоналии — маловероятны и намекают на источник слухов. Предположив утечку информации через ведомство Берии, можно говорить, чьи козни сеют недоверие Сталина к Жукову и Молотову. Но вероятность подобного слишком мала на фоне сложившегося тогда расклада сил в управленческой головке. Почему же распространитель слуха надеется, что его серьёзно воспримет Сталин?

И, если телеграмма – правда, то она определённым образом характеризует и самого Сталина, и его взаимоотношения с соратниками: Свою новую телеграмму (от 6 декабря) он адресует уже «тройке» (Маленкову, Микояну, Берии): «Вашу шифровку получил. Считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны… Присылая мне шифровку, Вы рассчитывали должно быть замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но Вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем. Эту шифровку я посылаю только Вам троим. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать»…

Интонационно текст выдержан в духе раздражённого капризного «монарха», не сомневающегося в том, что только он и принимает все решения, а другие беспрекословно их выполнят. Обвинения – на столько же громогласно и бездоказательно серьёзны, на сколько характеризуют лидера, который, видите ли, прозрел в отношении своего товарища, с которым знаком лет 30…

Но и ответ испуганного, «нашкодившего» подчинённого обескураживает: В срочной телеграмме на Юг, отправленной 7 декабря, Молотов обращается к Сталину на «ты» и кается: «Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю, как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни».

В таких выражениях самоуважение не позволяло мне разговаривать с любыми самыми высокими руководителями и даже с «вором в законе», когда предстал пред его очи в качестве «лоха»-эксперта-стрелочника.

… свою позицию высказали и члены «тройки»: «Вашу информацию получили. Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился. Мы со своей стороны сказали Молотову об его ошибках… Может быть, нами не все… доделано, но не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны»…

Если честно, то я — в растерянности от подобного поведения взрослых, самостоятельных, умудрённых опытом и всесилием мужиков…

В этих эпизодах всё меня раздражает и противоречит моему представлению о достойном поведении профессионально подготовленных и уважающих себя и свои взгляды людей, готовых, не то что умирать за свои убеждения, но хотя бы их отстаивать и объяснять. Если решения готовились и обсуждались заранее, то почему нет доводов и почему такое абсолютное подчинение? Если вопросы были плохо проработаны, то и в этом случае мне кажется странным и маловероятным подобное состояние дел в налаженном во время войны механизме управления страной.

Если бы эти эпизоды в таком свете преподносились только цитируемыми мною авторами, то я бы списал это на их антисоветизм, тенденциозность и некоторые умолчания. Но я встречал уже эти телеграммы у других авторов и не помню, чтобы кто-то их опровергал…

Через пару лет Сталин позволяет себе такое замечание в беседе с деятелем республиканской партии США Г. Стассеном: «В СССР трудно обойтись без цензуры. Всякий раз, когда советское правительство отменяло цензуру, ему приходилось в этом раскаиваться и снова ее вводить… Осенью позапрошлого года цензура в СССР была отменена. Он, И. В. Сталин, был в отпуске, и корреспонденты начали писать о том, что Молотов заставил Сталина уйти в отпуск, а потом они стали писать, что он, И. В. Сталин, вернется и выгонит Молотова. Таким образом, эти корреспонденты изображали Советское правительство в виде, своего рода, зверинца. Конечно, советские люди были возмущены и снова должны были ввести цензуру…» Уместно ли подобное вынесение сора из избы в разговоре с «врагами»?

А в продолжение телеграммных баталий Сталин через неделю уже был в Москве. Что ему помешало дождаться личных бесед, где можно было без излишних ажитаций обсудить не столь уж и важные вопросы на фоне послевоенной разрухи, голода и других трудностей, переживаемых страной…