Служили два «айдаровца». О чем принято молчать на войне

Бойцы «Айдара» об пережитых эксцессах войны — изнасиловании пленной, убийстве своих, мародерстве. И историческом процессе.

— Когда сталкиваешься с одним таким случаем, через время с другим – справляешься. А когда думаешь обо всем вместе – это очень жестко и невыносимо, — говорит мне Леня.

Мы сидим в кафе. Рядом с нами еще один «айдаровец» Славик. Оба воевали в «Айдаре». Один скоро опять вернется на фронт, второй решил уйти, потому что больше не может выносить того, что рассказывает мне сейчас. Оба собеседника – интеллигенты. Один — философ, у второго — несколько высших образований.

Каждый из них рассказывает жуткие истории войны. Но не о врагах. Они говорят о внутренних проблемах и преступлениях. То, с чем справиться гораздо труднее, чем с «Градами» русских.

За последние месяцы их батальон «Айдар» не раз обвиняли в нарушениях прав человека и «Международная амнистия», и губернатор Луганщины Геннадий Москаль, и простые жители области включительно с местными майдановцами. Признавал проблемы и новый и.о. комбата Евгений Пташник.

Оба бойца признают, что война – это череда легитимизированных преступлений. Все, чего они хотят – чтобы самые вопиющие случаи все же расследовались и наказывались.

ЛЕНЯ

Леня говорит очень медленно. В полном объеме он рассказывает все впервые. Иногда чувствуешь себя не журналистом, а психотерапевтом.

«Шахтерск»: Тимур и его команды

После Крыма я понял, что силовые варианты неизбежны, и начал готовиться.

После военной подготовки наша группа сначала поехала в батальон «Шахтерск». Перед самым выездом я узнал, что руководитель батальона Руслан Онищенко, сам из Шахтерска, – человек с несколькими судимостями, который занимался рекетом, «крышевал» копанки.

Мы провели на учебной базе в санатории «Лесной» под Днепропетровском более двух недель. Нам все время обещали боевой выезд – этого не происходило, зато часто приезжали представители Ляшко, да и сам Ляшко. У нас складывалось впечатление, что это пиар-проект. К тому же, нам не нравилась атмосфера в батальоне. Комбат Онищенко наводил порядки бандитскими методами. За нарушение дисциплины приблеженные комбата избивали людей.

Тренером по боевой подготовке был Тимур. Человек со своими психологическими сложностями. Курящий траву в больших количествах. И, по-моему, не только это. И такая же «космическая» у него была девушка Карина.

Я как-то раз дежурил на воротах. Подъезжают наши, из автобуса выбегает Тимур с автоматом и начинает палить возле меня боевыми. «Стоять!». Я отбегаю через забор, он направляет автомат на меня.

Думаю, наверно, это такая бравада, имитация штурма. Наверно, мне за травматом лезть в карман не надо. Сдаюсь. Открываю ворота.

Он командует, как стать, куда положить руки. Палит возле меня. Бьет ногами под дых. Водит с заломанными руками по территории. Пару моментов было довольно страшно – я начал сомневаться, в шутку ли это. Особенно, когда он меня скрутил и с курткой на голове задавал вопросы, а если я неправильно отвечал, били ногой в пах, а потом приставил туда автомат и спросил, хочу ли я, чтобы он выстрелил. Возможно, он плохо слышал через куртку мои ответы.

Плюс я не совсем понимал игру. Задает мне вопросы, из какого я батальона, кто мой комбат. Надо быстро отвечать на вопросы, а я не понимаю, какую роль мне играть. То ли разыгрывается версия, что я шпион в штатском, то ли это проверка, как я буду вести себя, если меня возьмут в плен. Из-за этого я притормаживал. И этим его злил.

В конце концов меня отводят якобы в подвал – но все вокруг понимают, что это клоунада и пиздец. Меня пацаны отводят на наш этаж, снимают куртку с головы.

Проблема была в том, что Тимур вообще ни с кем не согласовал этот учебный штурм. Приехал комбат, набил Тимуру морду.

Душевная махновщина

Четверо наших остались в «Шахтерске». Десять уехали электричками на Луганщину. Кстати, двое из наших потом попали в «Реванш».

Мы приехали в Половинкино, под Старобельськом, ночью. Включаются прожектора. Пулеметные вышки, контуры мясокомбината. Выходят огромные люди в потрепанной форме.

Здесь было душевнее. Но напоминало махновщину из советской пропаганды. Вольница в худшем понимании. Многие – люди с деформированной психикой. Им бы проходить реабилитацию, а они получили в руки оружие.

Плюс постоянная борьба людей комбата Мельничука и людей начальника штаба «Бати». И тебя втягивают в эту борьбу.

«Пацаны, это серебро или нет?»

На первом же построении «Батя» (Валентин Лихолет, – ред.) поставил вопрос о мародерстве. «Батя» публично осудил эту практику, но звучало это типа: «Я все понимаю, но держите себя в руках».

О мародерстве я узнал еще в «Шахтерске», комбат там не раз говорил: «Выйдем на боевые – золотишком разживемся. Если будет ситуация: спасать меня раненого или мешок с золотом – спасайте золото».

В «Айдаре» очень популярными были разговоры о том, где обычно сепары держат ценности, где надо искать, а где не стоит – можно напороться на внутреннюю растяжку.

Как это происходит? Идет зачистка города – есть в нем пару промышленных предприятий, которые используются как база сепаратистов, и есть список адресов. Все это совместно с СБУ и милицией зачищается. Каждому определяется квадрат. Дается сигнал, начинается зачистка. Ну и кто-то тянет из квартир, из кабинетов.

Я разговаривал с одним таким мужиком. Вернулся с боевого выезда, присел возле нас и раскладывает телефоны, выдернутый винчестер, какие-то статуетки, ложечки. «Пацаны, это серебро или нет?» — «Не, это пищевая сталь». — «Жалко». Говорит, два месяца опирался, но «у меня же дома жена, дети».

Мы слышали постоянные рассказы о том, что люди отправляют домой принтеры, ксероксы. Кто-то даже пробовал переправить «Новой почтой» оружие.

Ну, и много машин гражданских, причем ассортимент обновляется. Нужно ведь на чем-то воевать, забираем у сепаров.

Трое из наших потом поехали в Пески – там был настоящий фронт, там вообще не до грабежей. Эксцессы случаются, когда есть лишнее время и нет четкой позиции руководства на этот счет. Не знаю, возможно ли пресечь это абсолютно. И была ли когда-то армия, в которой этого не было. Я знал, что это есть, но все оказалось жестче, чем я думал.

Были люди, которые жестко осуждали практику мародерства. Я допускаю, что есть подразделения «Айдара», где этого нет. «Айдар» нельзя воспринимать как целостный батальон. Он состоял и тогда уже из отдельных групп. Группировки в разных локациях, которые действовали автономно.

«Идем мариновать сепаров»

На базе в Счастье мы, как новички, караулили пленных и стояли на воротах.

Нам, молодым пацанам, было трудно чему-то противостоять. В том числе втягиванию во внутренние интриги.

Мы пару раз не пускали посторонних людей к пленным. Но пару раз избиения все-таки происходили. Это не было методично. Обычно отношение к пленным было нормальное, до нас там были дедушки-«афганцы», они относились к пленным строго, но человечно.

Но после боев люди приходят странные. Причем в боях происходят странные вещи. Выдвигается разведгруппа – и по них бьет артиллерия. Очень сложно наобум попасть. Кто-то сдал. Или, бывало, на боевую точку не подвозили боеприпасы. Идут бои – а Вооруженные вилы обещают, что вот-вот-вот подойдет подкрепление. А подкрепление не получает приказа, хотя стоит в 25 километрах. Было всеобщее мнение, что «Айдар» сливают. Ну, это вообще распространенное мнение.

Что остается после такого – согнать зло, «мариновать» пленных, из которых треть – это просто местные мужики. Случайно попавшиеся. Хотя треть была – российские военные спецы, это стопроцентно. Граждане России по паспортам, ну и по выправке в любом коллективе видно, как выстраивается иерархия.

Да, я лично видел, как били пленных. Били ногами сидящих. Поднимали и опять били. Это недолго продолжалось – комендант прибегал и все прекращал. А были люди, которые возвращались с передовой. У тебя убили друга – что ты делаешь?

— Идем в подвал «мариновать» сепаров.

Они ломятся мимо тебя, караульного, наставляют на тебя оружие. Пару раз в пол стреляли. Я так понимаю, это довольно часто происходит. Как-то вот так.

История про миссию ОБСЕ

Мне теперь кажется, что на практике все эти конвенции о правах человека – до п*зды.

Расскажу историю про миссию ОБСЕ.

В нашей группе приехал паренек, позывной «Автоном»… В общем, он нас всех обманул – ему не было восемнадцати лет. Он взял с собой ксерокопию паспорта, в которой исправил дату. В общем, ему все нравилось и казалось интересным.

Я был в подвале, он стоял на воротах. Мы связываемся по рации. Звоню ему:

— «Автоном», как ты?

— Ги-ги, тут місія ОБСЄ приїхала. Хоче до плєнних.

— И что, пропускаешь их?

— Та х*й я їх пущу, ліберастів кончєних.

Вот так. Семнадцатилетний пацан по своему произволу не пустил миссию ОБСЕ. А моя мама, по крайней мере раньше, принимала участие в миссиях ОБСЕ. Она до сих пор не знает, где я был. И я подумал: какой был бы каприз судьбы, если бы она была в составе этой делегации, «Автоном» пропустил бы их, а мне в подвале пришлось бы с автоматом не пропускать свою маму. Потому что есть распоряжение не пускать к пленным никого, кроме коменданта.

Как «афганец» изнасиловал пленную

Один раз я сам слышал, как одну из пленных насиловали.

Я слышал и о других случаях изнасилований, ближе к фронту, которые преподносили, как геройство и забавное приключение.

Я вот думаю. Люди, совершавшие Октябрьскую революцию: через фильмы мы видим в основном образ честных, иногда простоватых людей. И только раз в фильме «Мы из Кронштадта» фигурирует момент, где пьяные матросы ночью пристают к прохожей, а вооруженный рабочий патруль препятствует этому. Возможно, это намек на попытку изнасилования. Иначе, зачем матросам приставать к тетке.

Эта тема старательно обходится и в литературе. Одно время моим любимым периодом было начало двадцатых годов – тогда еще не было особой цензуры. Но даже критически мыслящие люди, такие, как Платонов, об этом не упоминают. Или, возможно, упоминания вычищены позже.

Так вот. На первом этаже было зарешеченное и заклеенное фольгой окно. Там сидели пленные женщины. Туда зашел один из «афганцев». Я слышал, как она говорила: «Не надо, нельзя!». А потом приглушенные, сдавленные стоны.

Наверно, это происходило как-то жестко – потому что, когда ее в слещующие дни выводили в уборную, она прихрамывала. Ей было тяжело идти.

Потом я заинтересовался, что это за женщина. «А, это сепаратистская снайперша». — «А по чем известно? Ее взяли с оружием?» — «Нет, у нее нашли балаклаву». Какая-то тетка на основании того, что у нее была балаклава, попала в плен, где ее насилуют.

Я не знал, как себя вести в этой ситуации. Как выстраивать отношения дальше. Потому что этот «афганец» был одним из немногих людей, которых я до этого считал нормальными. Подсказывал нам, помогал, выручал. Вот такое.

Как «Костыль» убил «Гуцула»

С самого начала было страшно, что из-за всего бардака подстрелят свои же. Много пьяных и все с оружием.

На второй же день после приезда мы видели, как пьяная женщина-медик в упор стреляет по коменданту очередью из автомата. Она была пьяна и пустила очередь по стене. А он спрятался за пацанов. Вот такой руководитель.

А потом я видел, как случайно убили своего пацана. Это произошло в десяти метрах от меня.

Это была та единственная ночь, когда я стрелял по врагу. Была попытка нападения на комендатуру.

Это были два пацана с Западной Украины. У одного был позывной «Гуцул», ему было лет двадцать. У второго был позывной «Костыль». Я так понимаю, он был выше по иерархии. И постарше, покрупнее.

После перестрелки они делали объезд вокруг комендатуры – нет ли «двухсотых» и «трехсотых» сепаров. В тепловизор мы обнаружили пять-шесть людей с автоматами.

Тела они не нашли. И там у них случился конфликт. Они вернулись ссорясь. «Гуцул» постоянно говорил: я тебя прикрываю, а ты фигню порешь. «Костыль» пытался ему закрыть рот.

Начали друг друга шарпать. Их пару раз разнимали. В какой-то момент «Гуцул», приготовясь к обороне от более крупного чувака, развернул автомат, чтобы отбиваться прикладом. Это очень обидный жест.

Полчаса они толкались. Их растягивали. И вроде все, помирились.

«Гуцул» положил автомат: «Ми ж тут не для цього. Закінчиться війна – вияснимо стосунки». А «Костыль»: «Так. Ти нормальний пацан – просто іноді дуже хочеться зробити тобі ось так», — «Костыль» берет свой пистолет Макарова, приставляет «Гуцулу» к голове и нажимает курок. И забывает, что из-за обстрела пистолет снят с предохранителя, и патрон в патроннике.

«Гуцул» падает. «Костыль» сразу: «Гуцул! Братуха! Що я наробив!»

Мы сразу сообщили «Бате». Люди комбата сообщили комбату. Мельничук отдал распоряжение одной из подконтрольных группировок приехать и вывезти «Костыля», чтобы спрятать от разбирательства и замолчать этот случай.

А на «Батю» рассчитывали, что он даст справедливый ход делу. И вот я дежурю на воротах. Это случилось в полчетвертого утра. Около шести утра приезжают люди комбата. Мне один говорит: «Надо, чтобы люди комбата не выехали до приезда «Бати». Я: «А как это замутить? Головорезы, все с оружием». — «Потеряй ключ от ворот».

Я ему отдал ключ и полтора часа ломал комедию с потерянным ключом, пока не приехало пару грузовиков людей «Бати». «Костыля» официально арестовали. Что с ним сейчас, не знаю.

«Короче, я сдался»

В последние дни моего пребывания, особенно после этого случая, я ощутил, что у меня иссяк заряд мотивации и мужества. Что здесь при этих обстоятельствах я не готов находиться. Что я хочу, чтобы хоть со мной это закончилось. Что я деморализирован и разбит. Короче, что я сдался.

Только троим из наших, правдами и неправдами, через знакомых – потом удалось вырваться на передовую.

Было предложение остаться со знакомыми из другого взвода и принять участие во взятии Станично-Луганского района. Но это была очевидная авантюра. Кажется, тогда была идея за три-четыре недели, до Дня Независимости, взять Донбасс. Очевидно, что это делалось бы числом невероятных жертв.

Пару раз были расклады, когда было похоже, что Генштаб сознательно бросает «Айдар» в рубку, чтобы избавиться от этого полубандитского формирования.

Все преследуют разные цели. В «Айдаре» много разных групп, независимых одна от другой, и «Айдар» очень мало слушается руководство Вооруженных сил Украины. Насколько мне известно, некоторые отделения «Айдара» вообще считаются вне закона и находятся в розыске.

Я думаю, такие эксцессы неизбежны в быстро создающихся ситуативных обществах. Это признак слабости, дезориентированности. Возможно, если бы люди ранее были товарищами, до этого создавали конструктивные сообщества – было бы иначе.

Я чувствовал себя слабым. Одному противостоять чему-либо было сложно. Но ты послушай еще Славика. Он очень правильные вещи говорит. Возможно, с ним я бы вернулся назад. И, возможно, ситуация в стране сложится так, что я вернусь.

СЛАВИК

Славик, наоборот, формирует мысли быстро и четко. Очевидно, что при этом он успевает продумать в десять раз больше, чем говорит.

Лене я верю, у нас общий багаж фактов. Но у нас разные подходы. Леня – человек теперь уже на гражданке. Он более не является частью процесса. Я собираюсь быть там если не до победы, то до мобилизации. Это предполагает разницу позиций. Я заинтересован, чтобы… чтобы мы не молчали о наиболее вопиющих случаях, но и не старались очернить батальон.

Командир лично расстрелял бойца

Это очень сложно. Раньше, когда я был просто активистом, думал так, как ты или Леня. Правду любой ценой. Когда я попал на войну, то понял — реальность сложнее. Простых ответов, если ты хочешь выжить, – нет. Врать не нужно ни в коем случае. Нужно дозировать информацию. И наиболее оперативно улучшать ситуацию на местах. Чтобы эксцессы не повторялись в будущем. Это сложный процесс.

С тем, о чем говорит Леня, я лично не сталкивался. Я в другом подразделении «Айдара». «Айдар» – это батальон, который состоит из самых разных элементов. Много майдановцев, очень идейных людей. Правые, левые, аполитичные. Хватает и криминальных элементов, и всякой алкашни – тех, кто и занимается мародерством.

Ни с чем из того, о чем говорят об «Айдаре», я не сталкивался лично. В нашем подразделении такие вещи сурово наказываются.

Очень много зависит от личных качеств командира. Наш командир лично расстрелял за изнасилование местной жительницы одного из бойцов.

С тех пор это стало притчей во языцех. После этого в нашем подразделении не было больше случаев мародерства и изнасилования. В нашем подразделении изнасилование и мародерство караются смертью.

У нас техника – большей частью со складов Минобороны. Техники много, хватит еще на несколько воен. Есть и гражданские машины – что-то отжимается у сепаратистов, и это считается большой удачей. В бою, не у местных жителей. В бою сепаратисты оставили свою машину – очевидно, что это наш трофей, который мы можем использовать, как считаем нужным. Не будем же мы ее отдавать, правильно?

А насчет пленных? Так мы ведь … нет, это уже слишком, удали это. Короче, мы пленных не берем.

Если ты ничем не скован

У меня несколько высших образований. Я много анализирую.

Как и любое сложное общественное явление, батальон «Айдар» очень разнообразен в своих проявлениях. С одной стороны, он по праву считается героическим батальоном, который сделал очень много хорошего. Положил многих, но и внес серьезную лепту в оборону Украины. У «Айдара» было очень много боев, очень много побед.

Но сейчас в силу так называемого перемирия – люди гниют. Потому что тут куча мужиков, пришедших убивать и готовых быть убитыми за свои идеи. И когда тебе запрещают заниматься тем, ради чего ты сюда приехал – оборонять страну от внешней интервенции, ты начинаешь искать себе применение.

Понимаешь, там есть мужики, которые про*бали все шансы в жизни, и для них война – хоть какой-то шанс обрести смысл. Далеко не все такие – погибший «Динамит» был успешным бизнесменом. Но есть и те, кто пошел на войну за смыслом жизни.

А тут перемирие. И вот: если нет образующей идеи, нет семьи – ты ничем не скован морально. Ты ничего не имеешь в жизни, и тебе нечего терять. Даже доброй памяти о себе.

«Айдар» – это конгломерат

Опять-таки. «Айдар» не есть нечто цельное – это куча группировок, которые зачастую враждуют между собой. Ты вот говоришь, «наш» комбат пошел депутатом от Ляшко? Да не наш он, он сам по себе.

Все зависит от командира конкретного подразделения. «Айдар» – это конгломерат. У всех одно название лишь потому, что «Айдар» – это официально зарегистрированный батальон в составе Вооруженных сил. Все формально идут в «Айдар», чтобы не быть незаконным вооруженным формированием. В зоне АТО – а по факту в зоне отчуждения – ты можешь заниматься тем, что считаешь нужным, и не быть за это наказанным. Для кого-то нужное – это справедливость, оборона страны, оборона революции. А для кого-то – мародерство.

«Айдар» – не правый батальон, в отличие от, скажем, «Азова». У большинства людей нет каких-то оформленных взглядов. Как обычное общество. Другое дело, что в обществе сейчас есть определенный правый консенсус. Но, что бы я не сказал перед братьями по оружию, – это воспримется нормально, потому что они знают, что я их прикрываю в бою.

Я в очень хорошем подразделении. Я много чего слышал про «Айдар» еще до поездки, но лично я очень доволен тем, что увидел. Я ожидал, что будет сложнее.

Иерархия зла

Я раньше тоже был, как ты: нужна только правда. Но сейчас война, когда и так работает мощная машина путинской пропаганды, которая опирается на абсолютную ложь, мы… не должны врать, но должны не выдвигать на передний план некоторые наши проблемы.

Да, я читал Оруэлла. И «Память Каталонии» в том числе. Но я – личный участник процесса. Все сложно.

Я считаю, что есть иерархия зла. Сегодня интервенция путинского протофашистского государства после того, как в Украине совершилась демократическая революция, – это большее зло, чем разбой и эксцессы на местах. Я стараюсь быть историчным.

Я понимаю, что любая война – это всегда преступления и слезы с обеих сторон. Я не отрицаю, что в «Айдаре» немало эксцессов, но стараюсь, будучи субъектом, не выносить слишком много сора из избы. Все эти вещи можно решить, допустим, через совет полевых командиров. Чтобы здоровые силы «Айдара» контролировали нездоровые элементы. К этому дело и идет – тенденция есть.

Возможно, проблемы можно решить переформатированием батальонов. Речь ведь не только об «Айдаре». Централизация. Об экцессах именно в «Айдаре» известно больше всего потому, что он самый дезорганизованный. Это не оскорбление, а факт. Разные группы действуют автономно – и в чем-то это полезно, ведь Генштаб… ну, не всегда справляется со своими обязанностями.

Третий Майдан

Да, мы свергли режим Януковича, но мы не свергли систему олигархии как таковую. Если батальоны пойдут на Киев – это будет третий Майдан. И он будет другим. Ты не представляешь, сколько оружия уже вывезено из зоны АТО.

Ты прав – есть риск, что это не будет демократическая революция. Да, тогда-то и возможна настоящая хунта. Поэтому-то нам нужно готовиться защищать демократию.

Да, при свержении олигархии возможна настоящая гражданская война. Нет, сейчас это не гражданская война – сейчас это интервенция России, без которой конфликт не перерос бы в вооруженный. Потятно, что при любой интервенции есть группы, которые на стороне интервента.

Преступление – это суть войны

Есть вопрос этики, соответствия средств и цели. Есть великая цель – преодолеть мировое зло, имперскую Россию. Методы должны быть соответствующие. Если потребуется – мы должны пойти и на пытки. Все эти эксцессы неизбежны на любой войне. На любой.

У нас ведь какой выбор, если мыслить логически? Вообще не вести войну, сдать Донбасс Путину — либо пойти на войну, с учетом допущения эксцессов.

Преступление – это суть войны. Но есть и политический контекст. Война – это разбой, который мы допускаем, когда в другом случае будет хуже. Я думаю, расширение авторитарной империи Путина, этого православного мракобесия, полуфеодальной монархии на эти регионы и всю Украину – в рамках исторического процесса гораздо хуже.

Конечно, нужно стремиться минимизировать эксцессы. Но все это решается конкретно на местах. Например, я считаю, что нужно выплачивать все выплаты жителям Донбасса, но пусть их получают на освобожденных территориях. Тем самым будет презентоваться факт, что это наши граждане, независимо от того, кто их оккупировал.

То же касается эксцесса с ахметовским гуманитарным конвоем. Я считаю, что если эти продукты идут на пользу мирным жителям, и эта инициатива Ахметова не сказывается на политике государства – да пожалуйста! Запрещать их перевозки – это по-фашистски. Это очевидная, нерациональная жестокость. Ведь что такое фашизм? Это жестокость, никак не обоснованная рационально. Как Холокост – на основе бредовой мысли о еврейском заговоре.

Реальность циничнее

Мрачные вещи, происходящие на войне, – увы, неизбежность. Нет, не «необходимость», а именно неизбежность – это разные понятия.

До войны я думал, что мой гражданский активизм будет опираться на вечный комплекс нерушимых установок: гуманизм, эмпатия, сострадание. Я понял, что реальность сложнее. Если мы должны добиться цели, то должны согласовывать средства с ними. Если цель требует жестокости – мы должны это принять, если потенциально большая жестокость существует в случае нашего бездействия.

Конечно, анализ и личная этика – разные вещи. В плане личной этики – очень сложно. Мне очень неприятно об этом говорить.

Реальность сложнее и циничнее наших упрощенных схем. Умирают конкретные люди. Ты видишь оторванные конечности.

Все мои предыдущие абстрактные речи в мегафон о гуманизме – чушь собачья. Как говорит Жижек, «приветствуем вас в пустыне реальности».

ПОСТСКРИПТУМ: РОТНЫЙ «ЗОЛА»

Депутат Игорь Лапин, ротный «Зола», подчеркнул, что Валентин «Батя» Лихолет никоим образом не является руководителем «Айдара». По его словам, в Половинкино собрались «охотники за гуманитаркой», а в Счастье – боевое подразделение.

«Есть воины – а есть говномуты», – сказал Лапин.

Кстати, практически то же самое ранее говорил и и.о. комбата Евгений Пташник, к которому Лапин относится критически.

Ротный подтвердил инцидент с убийством «Гуцула» товарищем. «Гуцул» был отличным парнем. Сути междусобойчика я не знаю. Знаю, что кто-то был арестован».

В то же время «Зола» категорически опроверг возможность избиения пленных, а тем более изнасилования. Лапин сказал, что в случае нарушений должно быть официальное заявление. «Мы должны жить по закону. Это же не махновщина», — сказал он.

Ротный подчеркнул, что ключи от камер пленных находятся у караульного.

«То есть твой друг сам себе подписывает статью. Скажи, что у тебя есть телефон «Золы» – я бы хотел узнать, кого же именно избили».

Леонид, с которым я снова связался, заявил, что да, ключи были у него, однако вернувшиеся с передовой под угрозой оружия заставили его пропустить их к пленным. «Это сложное психологическое противостояние. Люди с оружием считают, что имеют моральное право».

В другой раз избиение произошло во время вывода группы пленных на водные процедуры. Леонид снова подчеркнул, что такие эпизоды не были систематичными, начальство пыталось их пресекать, однако не всегда успешно, из-за недостаточной дисциплины.

В ответ на возможность преследования, Леонид сказал: «Я ведь не первый, кто говорит об этом публично«.

 

Источник: Insider