Театр заканчивается вешалкой - Я его боюсь, - балерина направила дрожащий перст в сторону Сергея, моего старого и верного напарника.
История эта длилась долго. Слишком долго, чтобы осточертеть всем её участникам. Пиши я пьесы по мотивам этой драмы, то назвал бы каким-нибудь «Скандалом в благородном семействе» или «Кидаловом в богемной среде».
Вика (имя изменено во избежание) была балериной. Хорошей, говорят, балериной. В Большом театре крутилась волчком, честно зарабатывая бурные и продолжительные аплодисменты от восторженной публики.
В процессе расследования говорил я с одним из печальных интеллигентов из её окружения. Тот, узнав от меня исконную народную мудрость, что воровка никогда не будет прачкой, а балерина вполне способна стать воровкой, подавленно и скорбно оповестил:
- До чего же жизнь проклятая в России нас довела. Вика же с самим Мариасом Лиепой танцевала. И тут такое!
Интеллигент чуть не рыдал от несовершенства и мира, и нашей страны. На самом деле довела Вику до скамьи подсудимых вовсе не тяжелая русская жизнь, а непреодолимое стремление к жизни лёгкой, тупой и беззаботной.
До того момента как-то не сталкивался я с живыми балеринами. Эту сферу знал больше по мемуарной литературе, да по трансляции «Лебединого озера» в час суровых испытаний. А тут вот она, перед нами, вся такая надменная служительница высоких искусств. На ней плотные фирменные джинсы – юбки балерины не носят, поскольку ноги у них накаченные, страшные, их лучше скрыть от постороннего взгляда. Она сухощавая, высокая. Угловатые движения, в которых чувствуется сильная скрытая пластика.
Утверждение, что государство не заботится о балеринах - это лукавство и передёргивание. Уж о них всегда заботились, как ни о ком другом. Издавна эти птички в тридцать пять лет упархивали на пенсию. В какой-то мере это было справедливо с учётом их каторжного труда с раннего детства. Ну а заодно серьёзного международного резонанса их деятельности на благо мировой культуры. «Большой театр и Достоевский» - это на вопрос о достоинствах России ответит вам любой более-менее образованный западный абориген.
Тридцать пять - возраст для таких нагрузок предельный, а ничего в жизни, кроме как танцевать, они не умеют. И, обладая в массе своей поразительной пустоголовостью, научиться ничему уже не в состоянии. Так что заслуженная пенсия, и никак иначе!
В общем, картина такая. Пенсия у Вики есть. Мужики в наличии. Возраст – только сороковник стукнул. А амбиции, запросы никакой пенсией не удовлетворить. Дама привыкла жить красиво и ни в чём себя не стеснять. И чего теперь делать без выступлений и загранпоездок? Как же она без привычного ящика дорого французского вина в неделю? Да никак! Попыталась бизнесом заниматься, изысканным таким – торговлей антиквариатом. Бизнес не пошёл. Ну хоть иди и воруй… Воруй? Ну а чего такого!
Конечно, подбирать отмычки и лазить по чужим хатам, или на крайняк, по деревенским сараям, она не стала. С такой биографией и богемными манерами путь только в воровки на доверии.
Вот и пошла в Москве серия мошенничеств с антиквариатом. Приходит вся такая возвышенная и гламурная, вся такая актриса высокого жанра, к арт-дилеру, у которого затоваривание, а найти хорошего клиента - основная проблема. И объявляет, что у неё есть покупатели на императорский фарфор и серебряный кувшин мастерской старика Фаберже. Дилеры и рады – бери, Викуся, товар, а деньги потом принесёшь, денька через два-три, а то и через неделю.
Антикварная среда такая – там постоянно кого-то обманывают на деньги и вещи. И при этом такой безалаберности, как среди антикварщиков, в плане документирования сделок не найдешь нигде. Хорошо еще, если нотариально не заверенную расписку возьмут, что такой-то получил у них картину Налбандяна стоимостью сто пятьдесят тысяч долларов, которые обязуется отдать в ближайшее время. Но обычно всё вообще на честном слове держится.
А слово – вещь такая, условная. Особенно для хозяев своего слова, которые сами дали его, сами взяли обратно. Для Вики же слово было вообще пустым сотрясением воздуха. Так что забирала она вещи с обещанием деньги отдать завтра или послезавтра. Тут же толкала за полцены. И наслаждалась наваром –заказала, как Волочкова, мебеля в спальной за двадцать тыщ баксов. Купила еще несколько ящиков французского марочного вина. И довольная, счастливая, как бабочка, порхала и крылышками мирно шелестела. Но долг ведь лежит на её совести… И может лежать там до скончания веков.
Получили мы оперативную информацию, что богемная дама ходит по московскому арт-рынку, уже обманула массу торговцев. Стали мы эту информацию оценивать и подтверждать. Тут и нарисовался перед нами неземной образ балерины, которая берет всё, что ей нравится, потому как не тварь дрожащая она, а право имеет.
Стали мы копать. И вот уже одна потерпевшая заяву пишет. Потом другая. Третья. Три эпизода – как раз такой комплект, когда гражданско-правовые отношения резко переходят в уголовно-правовую плоскость.
А потом начались наши мытарства. Тогда мы судебную практику по кидаловам с предметами искусства только нарабатывать начали. А мошенничество – такой скользкий состав преступления. Так всё в трактовках субъективной стороны настолько запутано, что привлечь жулика к ответственности есть такой подвиг Геракла. Оно и понятно – в девяностые судебную практику и законы писали те, кто считали жуликов социально близкими. Потому что вся наша жизнь девяностых годов была сплошным раздербаниванием и жульничеством, и выдергивать отдельных мошенников и пороть их принародно было чревато обиженными визгами: «А чего ко мне привязались? Чем другие лучше?! Не, вы мне рот не заткнёте!»
Тогда все было сделано, чтобы таких дел было как можно меньше. Например, для возбуждения дела по статье 159 УК РФ прокуратура требовала, чтобы были опрошены сами мошенники. А они или не являлись – пока нет уголовного дела, даже привод уклоняющемуся от дачи показаний не оформишь. Или, узнав, что в отношении них копают, тут же линяли за бугор и там хохотали над российским «суровым» правосудием от всей души. До сих пор масса беглых кишечнополостных паразитов так и продолжает хохотать – благо, денег столько спёрли, что и правнукам хватит на Майями Бич коктейли глушить.
Собрали мы материал доследственной проверки, зарегистрировали заявления потерпевших – тогда ещё КУСП давали в дежурке МВД. И начались наши хождения по следствиям и прокуратурам. Бесплодные и унизительные, поскольку нам выкатывали такой набор действий по доработке материала, который без возбуждения уголовного дела исполнить просто нельзя.
Ребята из службы по борьбе с экономикой намекали, мол, по своей практике знают – по мошенническим делам органы следствия в Москве начинает разговор с двадцати тысяч долларов. Но это экономические дела, нередко заказные, там всё шиворот-навыворот. Угрозыск с такими проблемами не сталкивался. Вон разбойник, вон потерпевший, какие тут непонятки с возбуждением дела? И вот тут и столкнулись. Динамят нас, гады, дело не возбуждают. Уже появилось желание плюнуть на всё. Даже сослуживцы посмеиваются:
- Да оставьте вы балеринку в покое. Что к бедной женщине привязались?
Но потерпевшие звонят и интересуются - это чего у нас за такое избирательное правосудие? В общем, стыдно нам и за себя, и за правосудие в целом. Но поделать ничего не можем – гоняют нас по этим бумажным кругам ада.
Вику мы всё же выдернули на дачу объяснений. Приходит фифа такая гладкая, на нас взирает со скорбной высоты своего нереального величия – мол, пытайте, терзайте человека искусства, нелюди.
А дальше комедия положений началась. Кое-как дала она нам объяснения и даже расписалась. Серёга, человек юморной и обаятельный, мастер подначивать дам и мастак фривольных шуточек, до перевода в ГУУР МВД России много лет прослужил заместителем начальника спецотдела МУРа. Там постоянно имел дело с самым отпетым отребьем, с разбойниками, с убийцами. А вот с балеринами дел не имел, равно как и с творческой интеллигенцией. Потому и понесло полковника милиции куда-то не в ту степь.
- А вы правда балерина? – спрашивает он с искренним интересом.
Вика смотрит на него обречённо и гордо, как на инквизитора, выбравшего жертву гнусного оговора и готовящего её несправедливое и постыдное сожжение. И роняет высокомерно:
- Да.
- И где танцевали?
- В Большом театре. В лучших постановках.
Серёгу этот высокомерный тон немножко задел, ну он и выдал на орехи:
- И чего, вот так танцевать можете?
- Конечно.
- Вот прям и на столе смогли бы станцевать?
Тут у неё челюсть вывалилась, смотрит на Серегу, будто увидела бегемота в розовых и синих бантиках и наяривавшего на рояле. С полминуты пыталась вернуть себе дар речи. А потом гневно прикрикнула:
- Я не из тех!
- А, понятно, - миролюбиво кивнул Серёга.
А мы её уже на воле «окружили» и представляли в деталях, чем она дышит. Она как выскочила от нас, искрящаяся, как бочка пороха перед взрывом, так и развила бурную деятельность. Начала метаться по всей столице и всем знакомым и полузнакомым людям щедро поливать грязью подлую российскую милицию. При этом выражалась в формах и словах, которые, по идее, ну никак не свойственны представителям творческой прослойки.
Эволюция её обвинений. День первый:
- Менты совсем охренели! Притащили меня в отделение милиции. Ну, такое большое, десятиэтажное здание на Житной улице.
Это она имела в виду здание МВД России.
- Облаяли. Один такой наглый, грубый и говорит мне: «Ну-ка, пляши на столе!..» А я перепугалась, и в ответ сказать ничего не могу.
Московская богема от таких слов за сердце хватается. Мол, вот наконец случилось то, о чем давно предупреждали неполживые интеллигенты и либеральные журналисты. Вернулся тридцать седьмой год. Страну накрыла тень Сталина с репрессиями. Вот он, архипелаг ГУЛАГ. И Бутовский полигон с расстрельным рвом. На святое покусились. На искусство и Большой театр.
День второй:
- Менты клятые. Говорят – пляши на столе. А я ему – а хрен тебе, убогий!
День третий:
- Пляши на столе – говорит мне. А я ему: хрен тебе. У меня такие адвокаты есть. Кучерену, Борщевского знаешь? Так что сам у меня спляшешь!
День четвертый:
- Пляши на столе. А я ему – хрен тебе. Я тебе такое устрою. Это твое последнее дело будет, ты понял, да?! А он и съежился. И замолк!
Потом следователь спрашивал, чего еще мы из доказухи имеем. Обрадовался, что у нас есть видеозапись разговора. Прослушал её и со вздохом вернул нам кассету:
- Уберите подальше и никому не показывайте.
Да, вызывающе получилось.
А Вика после этой душевной беседы взбесилась и понесла в даль степную, как ошпаренная лошадь.
Мы перед допросом прокатали её по базам данных управления оперативно-розыскной информации. Конторка эта полезная тогда только была создана, но информации у них уже было вагон и маленькая тележка. От них и узнали, что Вика была замужем за очень известным спортсменом, чемпионом олимпийских игр по фигурному катанию, из тех, кого знал каждый нормальный гражданин СССР. Они давно развелись. Сыночек их взрослый, балбес непутевый, все время в полукриминальных историях. На его машине подмосковная братва трупы перевозила с разборок, и похоронную тачку тормознули. Но ему как-то с рук сошло.
Во время беседы мы ввернули парочку таких фактов, чтобы создать ощущение у Вики, что она под плотным колпаком и не спрыгнет. Затея удалась на все тысячу процентов. Она просто с рельс сошла и рванула, как заминированный партизанами германский паровоз.
У неё был любовник, с которым она перед этим разлаялась. И её торкнуло, что он слил на неё информацию «проклятым ментам». Тут балерина развила бурную иррациональную деятельность. Стала бегать по каким-то своим крутым знакомым, требовать, чтобы этого любовника на разборку дернули, а еще лучше прикопали бы.
- Он на меня донёс! Иначе откуда менты про меня, мужа и про сына знают?!
Мужику я не позавидовал бы. Но он вроде выжил. И, наверное, зарёкся к театрам на орудийный выстрел подходить.
А дело мы все же возбудили. Полтора года потратили. В итоге попали на приём к заместителю Генерального прокурора. Тот слегка обалдел, когда узнал, как его подчинённые материал волокитят. Хлопнул ладонью по столу.
В итоге полтора года возбуждали дело. Месяц расследовали…
Ох, Вика. Всё же удивительное существо. Такая эльфийка в мире гоблинов. По внешнему виду – чистая Волочкова. И по поведению – тоже чистая Волочкова. Последняя, говорят, также чуть за мошенничества не села. Ужимки, лексикон, характер – настолько всё похоже. Как сёстры. А недавно Плесецкой мемуары прочитал – так и она точно такая же, центр и опора Вселенной, которую жутко обижала советская власть, ну просто в душу плевали, не давая покупать замки и лимузины.
Вообще, если смотреть вглубь истории, то изначально тех же балеринок никто не превозносил до верхних слоёв атмосферы и не считал богинями Искусства. Та же Мариинка скорее воспринималась, как очень дорогой публичный дом для элиты страны. Романовы там постоянно отоваривались живым товаром. Частично эти традиции сохранялись и в СССР, но очень кулуарно. Зато официально было предпринято надувание величия этого вида искусства и его служанок. В общем-то, это правильно, все же искусство и правда большое.
Ну а сейчас что там творится? Волочкову, не раз упомянутую, послушайте – она утверждает, что традиции элитного борделя там не только вернулись, но и расцвели невиданно. Теперь вроде бы балеринкам не дарят бриллианты, работают девушки исключительно за еду и роли.
Очень балеринки все похожи, прямо как клоны. Хотя какое клонирование! Папа-мама Вики хорошо известны. Отец – коренной француз, друг советской власти. Мать тоже богемная. И дочку с люльки воспитывали в ощущении собственной исключительности. И в итоге воспитали на свою голову такую звезду-гигант Бетельгейзе.
А звезда это что? Это гравитационный центр, вокруг которого вращаются всякие ничтожные небесные тела типа планет и комет с астероидами. Звезда светит, а все вокруг обязаны купаться в лучах её величия. И если она и шалит, ну, забрала у кого-нибудь вещичек на пару десятков тысяч баксов, то это же так естественно. Ей благодарны должны быть, что ОНА снизошла. ОНА почтила вниманием. А ей плебеи кричат: «Отдай деньги!» Ну, что за низкие люди!
А тут градом посыпались разочарования. Появился уголовный розыск. И оказалось, что она вовсе не гигантская Звезда, вокруг которой все крутятся, а скорее астероид, с перспективой развалиться в космическую пыль. И это осознание вводило её в ступор.
Пообщался я с её окружением. Там и остальные такие же, разве чуток поумнее. Фифа из той же шибко культурной балерунской среды:
- Викуся воровать начала? Фи, как это глупо… А сколько украла? Около сорока тысяч долларов? И стоило мараться за такую мелочь!
- Почему мелочь? – удивлялся я, поскольку в те времена, начало двухтысячных, эта сумма была очень даже приличная, а потом цены на предметы культуры так скаканули, что наворованное уже тянуло на полмиллиона «бакинских».
- Да это разве деньги? Мы с моим молодым человеком за три дня сто тысяч долларов прогуяли.
- Это как?! – изумляюсь я.
- Да это не сложно. Он бросил эти деньги к моим ногам.
- А где взял столько?
- Украл. Потом, правда, сел за это. Но как же мы отжигали!
И мечтательно затуманившийся взгляд фифы. Еще один центр космического притяжения. Как тогда рекламка с Клавкой Шифер была злокачественная, испортившая нам целое поколение: «Ведь я этого достойна!»
Потом суд да дело. Судья был иронично настроен и даже глумлив. Перво-наперво он объявил:
- Это же надо, сотрудники милиции по первому зову явились.
В чем тут загвоздка – я сразу и не понял. Меня учили, что по судебным повесткам надо являться. Особенно по делам, на которые потратил полтора года. Потом понял – судья считал, что мы какую-то дольняшку с этого дела имеем. Для меня такая постановка вопроса была дикой – мы мзду не брали, в связи с чем нас многие за блаженных держали.
Судебное заседание. Допрос балерины, которая решила уйти в несознанку и забрать обратно показания.
- Вы же вот объяснение в МВД давали? – спрашивает её строго судья.
- Давала. Но я боялась!
- И кто вас запугал?
- Он! – тут она тыкает пальцем в сторону Серёги, вид у которого на редкость умиротворенный, а глаза просто буддисткой добротой и спокойствием светятся. – Он меня запугал. Я его и сейчас боюсь!
Дальше вообще концерт начался. Виновной Вику признали по мошенничеству в крупном размере. И наказание ей отмерили аж пятьдесят тысяч рублей штрафа.
Потом встречался с потерпевшей. Та все бушевала:
- Это что такое? Почти на пятьдесят тысяч зелени обула! Ущерб ни копейки не возместила! И пятьдесят тысяч деревянных штраф! Это где в мире такое видано?
И дальше обвинения в сторону России в стиле еще тогда неизвестного Навального – мол, нет в этой стране правосудия.
- Ну не знаю. Может, откупилась? – только и остается мне говорить.
- Да ладно, откупилась. Судья и так богатый человек, чтобы с неё крохи подбирать.
- Богатый? – удивляюсь я.
- А ты не знаешь? Поговаривают, он в первой инстанции дело по Аэрофлоту рассматривал. К нему ходатаи от Березовского заявились с предложением миллиона долларов за оправдание. Тот им и говорит: «оправдаю, а вторая инстанция отменит». Те ему: «это не важно, нам главное шум поднять, что, мол, дело политическое, нашелся честный судья и в первой инстанции оправдал»… Судья помялся. Понятное дело, на пенсию после этого надо уходить. Но решился… Оправдал. Приговор его отменили. Шум в мировых СМИ поднялся о судебном произволе в России. Судья уже вещички собирает, на пенсию. А тут ему и говорят: «Ну, с кем не бывает. Работай».
Не знаю, насколько эти слухи основательны. Но ходили они очень настойчиво.
- Вот он и работает, - киваю я.
- Ну да. А я уверена, что муж её олимпиец со своим авторитетом к судье завалился. Сказал: «Жена у меня дура, сажать её нельзя, она в зоне недели не протянет». Судья проникся. Но оправдать нельзя – доказухи полно. Тогда он её влепил не десять лет, а штраф, притом смешной. Вообще, прецедент невиданный – чтобы по такой статье, с не возмещенным ущербом, и такая кара.
Дело на том не закончилось. Получили информацию, что в одном очень знатном и хорошем доме некоторые вещички лежат. Но дело уже через суд прошло. Кто должен обыска выписывать? В дом входить? Судебные приставы? Вообще методика изъятия краденого после вынесения приговора у нас фактически отсутствует. В общем, плюнули мы на вещички. Тому ещё кое-какие причины были.
Вика больше в поле зрения не возникала. Завязала с антикварным бизнесом. Да и неудивительно – кто её с уголовным прошлым пустит в приличный дом?
Интересно, в как же она, бедолага, свои непомерные материальные запросы сегодня удовлетворяет? Уж не на столах ли пляшет? Хотя вряд ли. Возраст уже не тот…
Вежливые прокуроры
На военно-юридическом факультете нам дубиной вбивали – следователь должен быть невозмутим, вежлив, корректен, ни в коем случае не допускать с подследственными хоть малейшего панибратства, держать дистанцию и никогда не тыкать. Обращение только на «вы», тактично, но строго.
Плоды такого подхода видел на Дальнем Востоке. Был там очень эмоциональный помощник прокурора. Особенно его в неистовство приводило, когда обвиняемый или свидетель начинал нагло врать представителям военной прокуратуры. Тогда он наливался кровью и орал, что есть мочи:
- Не пи…ди… - но потом вспоминал о правилах поведения и добавлял: - те…
Это был очень вежливый помощник прокурора.
А вообще вопрос, как общаться с участниками уголовного процесса, далеко не праздный. Он сразу в полный рост встает перед только что получившим удостоверение следователем или оперативником.
В военной прокуратуре, где я начинал службу, в основном общаются с солдатами-срочниками – большинство и преступников, и потерпевших. Ну а в армии, несмотря на все уставы, как-то не принято выкать младшим по званию. А чаще принято на них гаркать и вопить матерно. Казалось, грешно нарушать такую славную офицерскую традицию. Но старшие товарищи сразу наставили и поправили, где надо:
- Постарайся не вестись на это. Говори допрашиваемым только «Вы». Психологический эффект будет гораздо больше. Возьми стандартного военного строителя. На него все орут и его все матюгают – командиры, сослуживцы. Для него это нормальная звуковая среда. А облаять его круче чем ротный ты всё равно не сумеешь – не на то нас учили. А если ты делаешь морду топором и говоришь ему вежливо «Вы», при этом голос не повышаешь, и ни слова матерного, то это его вгоняет в ступор. Он не тебя видит, а пугающего до трясучки демона правосудия, и понимает, что тут ему и настаёт трындец. И расколется гораздо быстрее, чем если ты его дубиной будешь колотить и по матушке костерить.
В общем-то, всегда старался следовать этому правилу. Не всегда получалось. Не всегда действовало. Но в целом приём полезный. Мягче к людям надо. Душевнее.
Был у меня один разбойник-дезертир, всю сознательную жизнь до службы в стройбате сидел в колонии, заработал авторитет. А по прибытии в часть, в возрасте двадцати пяти годочков, тут же дезертировал и занялся любимым делом – гоп-стопом. Повязали его в Москве на попытке грабежа у Трёх вокзалов. Там он ушел в полную несознанку.
Когда дело попало ко мне, я с ним так вежливо, по душам, за жизнь поговорил. Он берет постановление о привлечении в качестве обвиняемого и начинает пальцем по нему водить:
- Так, это доказано – признаю. Тут у вас ничего нет – отказываюсь. Тут еще посмотрю.
- А чего в милиции не признался сразу?
- Да там такая наглая баба следователь. Визжит, ругается. Ну, я и подумал – черта веревочного я тебе что скажу, зараза ты крашеная.
Позже я убедился, что реальность шире, не такая однозначная. Некоторые маргинальные элементы вежливого обращения просто в упор не видят. Когда ему говоришь «Вы», он начинает затравленно оглядываться и искать, кто ещё прячется в кабинете. А кроме русского матерного они вообще ничего не знают. И твоя вежливая речь для него пугающа, как заклинание шамана. И совсем не понятна.
Уголовники мелкого пошиба нередко трактуют корректное обращение как признак слабости и замешательства, сразу пытаются взгромоздиться на шею, а то еще и угрожать начинают. Ну и ответ не заставляет себя ждать - на «земле» это часто меры грубого физического воздействия, когда урке наглядно дают понять, что он никто и звать его никак.
В принципе, ничего особенного не вижу в том, чтобы для установления доброго психологического контакта уголовнику иногда и оплеуху залепили. Есть люди, которые воспринимают только физическое воздействие и которые ничего не поймут, пока тумаком им не покажешь, кто они, где находятся и в чьей власти. Хотя, конечно, никого не призываю так работать, потому что это совсем крайняя мера.
Вообще, следака, как и прокурора, преступный элемент больше воспринимает как такое высшее существо – воплощенного представителя закона. А оперативника чаще – как участника конкурирующей банды, у которой на данный момент все козыри на руках. Поэтому и ведут опера себя соответствующе. И говорят на блатном языке. И в рыло дать могут. При работе с преступниками часто требуется встать на их уровень риторики, говорить их языком и в рамках их понятий.
Урки помасштабнее по большей части пытаются соблюдать корректность и чаще говорят с нами на грамотном русском языке, а не на жаргоне. Понимают, что быкование ничем хорошим не кончается, да ещё, как было принято в старое времена, могут так ребра пересчитать, что на остаток жизни урока хватит.
Брали воровскую сходку. С шумом и чуть ли не стрельбой. Наваляли в итоге всем причастным к толковищу от души. И вот сидит такой авторитет, с видом князя в изгнании, смотрит на всех свысока. А потом объявляет:
- Гражданин оперуполномоченный. А вам не говорили, что бить задержанных нехорошо?
А я вижу – в этот момент матерому оперу из МУРа вроде как бы и стыдно стало. Но ненадолго, конечно.
Вообще, психологическое и физическое воздействие строжайше запрещено в уголовно-процессуальном законодательстве. Это нам вбивали с первых лекций. А потом один из преподавателей донес простую мысль – а любое действие следователя и есть давление.
Потом генерал милицейский нам лекцию читал. И намекнул, чтобы мы особо не витали в эмпириях. Да, бить никого нельзя на допросах. Ну а если человек заложил где-то бомбу, спрятал заложника, нужно спасти невинных людей? Тоже чистюлями будете? Любая оперативная и следственная работа есть прессинг. Мы, тогда процессуально-невинные курсанты, были ошарашены этими откровениями. А потом увидели, что реальная жизнь вещь сложная.
А вообще – общение с контингентом – одно из главных искусств опера и следака. В том же угрозыске всегда были и есть виртуозы, которые просто на базаре о понятиях и сути Вселенной вытаскивают из людей всё, что нужно – эпизоды преступной деятельности, места хранения похищенного.
Одного оперативника видел из ГУБОПа. Уникум. Десять часов подряд допрашивал киллера. Что-то ему втирал без остановки. А тот в ответ не сказал ни слова. Молчал – мол, мели Емеля, клещами из меня звука не вырвешь. А потом под напором слов – никакого насилия, вдруг сорвался и выдал расклад по пятнадцати убийствам. Вербально, простыми словами задавили гада.
Вообще, хорошо было изображать воплощенное правосудие во времена НКВД. Тогда твоя корректность и холодность могла вполне обернуться и смертным приговором допрашиваемому. Не было нужды орать, ругаться. И этот лёд обычно пробирал и клиентов. Сегодня последствия общения с органами сильно мягче, а порой, при определённой изворотливости, нахальстве и мешке денег, вообще сводятся к нулю.
В девяностые годы, чего уж теперь скрывать, колотить бандитов смертным боем в милиции и ФСБ начали из-за того, что законы просто перестали действовать. Это был единственный способ урезонить распоясавшийся криминал – пересчитать кости и по системе Павлова вызвать условный рефлекс – ты кого-то ограбил, тебе кости переломали. Власть орудовала больше не уголовным кодексом, а автоматом и резиновой дубинкой. В войну всех против всех иначе и быть не могло.
Сегодня многое меняется. На дворе уже совсем иные времена. Благословенные времена сутяг и адвокатов.
Раньше, пока уголовный процесс не подвергли либеральной вивисекции и ампутациям здоровых тканей, во время следствия следователь и подследственный фактически становились душевно-близкими людьми. Общались вдвоём постоянно, без адвокатов и прочей шелупони. Защитники допускались только с момента ознакомления с делом, за исключением особых случаев.
Теперь уже с момента задержания торчит в кабинете перевозбужденный защитник из юрконторы номер тринадцать и даёт стандартный на все случаи жизни совет:
- Ничего не говори! Мы берём пятьдесят первую!
То есть право на молчание. Такие советы часто выходят подследственным боком. Но только большинство адвокатов ничего другого не знает.
Да и для опера поколоть жулика уже не столь важно. Ведь всё, что тот наговорит без адвоката, не имеет никакой процессуальной ценности. И признательные показания, по большому счету, в отличие от идиотских представлений обывателя, считающего, что ежели признался – значит каюк, не стоят ничего. Всегда жестко колят злодея вовсе не для процессуального признания, а для того, чтобы установить соучастников, найти краденое или орудие преступления.
Ну а чего все же делать? Как общаться с контингентом?
А вот так и общаться. Стать истинным демоном правосудия. Настоящий профессионализм – это отключить все личные эмоции и мотивы. Убрать душевную вовлеченность в дело. И подстраиваться под конкретного человека и под конкретные обстоятельства. На свои чувства и эмоции ты права не имеешь. А делать должен только то, что необходимо для установления истины по делу. Кого-то можно и заморочить. Кого-то придавить на эмоциях и страхе. С кем-то чайку попить. Кто-то для тебя будет «ты, рыло свиное, колись, пока шкуру не ободрали». Кто-то «уважаемый, я понимаю, что мы находимся по разные стороны баррикад, но логика обстоятельств принуждает меня просить у вас чистосердечного раскаянья». Рациональность и результат – вот главное. Вор должен сидеть в тюрьме. Остальное всё от молодости, глупости и непонимания своей роли в этой жизни.
Один ушлый и опытный сотрудник ППС как-то сказал:
- Меня с утра до вечера грязью поливают, матерят, убить обещают. Главное, на это не реагировать. Есть соответствующая процедура, ей и надо следовать. Кто на эмоциях – тем в патруле не место.
К сожалению, такие спецы встречаются редко. Обычно начинается:
- Он меня легавой скотиной обозвал! Неси резиновую дубинку!
Так что надо жить по заветам Дзержинского: холодный ум, горячее сердце и чистые руки…
Клуб идиотов
Так уж получается, что идиотов часто тянет друг к другу. А если идиоты не шибко чтут уголовный кодекс и живут по животному разумению – то есть, как захочется, то они совершают идиотские преступления.
В Баку тогда служил, в военной прокуратуре. Отрядили нас с помощником прокурора на дальний аэродром.
«Когда Бог создал дисциплину, авиация в воздухе была», - бытует в ВВС поговорка, которую произносят летуны с изрядной долей гордости. Да, свободолюбивые лётчики вполне вписываются в неё. Какой-то кураж присутствует, еще с дореволюционных времен, переходящий нередко в воздушное хулиганство. И Чкалов был воздушным хулиганом, однако мы его все равно любим, поскольку он был велик.
Традиции воздушного хулиганства не искоренишь. Вон, помощник прокурора, с которым мы трясемся в «УАЗике», только что направил в суд дело. Два лётчика устроили воздушный бой и раздолбали в хлам два самолёта. Капитан юстиции был так впечатлён этим безобразием, что наложил арест на имущество обвиняемых с целью обеспечения гражданского иска. В том числе серьги из ушей жены обвиняемого забрал. За что огреб немало тумаков – по таким неосторожным преступлениям имущество не арестовывали.
Но сейчас нас лётчики не интересовали. ЧП было в ОБАТО – отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания. Слова про дисциплину обычно можно приложить и к этой буйной организации. По раздолбайству и криминальному поведению иной ОБАТО сто очков форы даст даже стройбату, состоящему наполовину из ранее судимых, а на восемьдесят процентов из детей таинственных диких народов, не знающих ни русский, ни английский.
Вот в таком ОБАТО и сформировалась эдакая ИПГ – преступная группа идиотов в составе одного лидера, самого большого дурака, потому что инициативного, и двух его амёб подручных.
Помню, как работать стали, то в перерыве к нам гордый майор-особист в столовой подваливает и вальяжно спрашивает:
- И чего вы нарасследовали?
А помпрокурора у нас почему-то их сильно недолюбливал, много они ему крови выпили. Он и бросает небрежно:
- А вы кто?
- Сотрудник особого отдела.
- Что-то я в уголовно-процессуальном кодексе такую фигуру не припомню.
А тот гад самолюбивый и мстительный оказался. И телегу прокурору потом накатал. Прокурор чекистов тоже не особо жаловал, но опасался, поэтому помощнику своему на совещании сказал:
- Чего ты с ними задираешься? Ну промолчал бы лучше.
На этом и закончился конфликт с особыми отделом.
Толку от них мы тогда особого не видели. Они работали только по своим чекистским составам и еще по хищению оружия. То есть не делали ни шиша. Правда, и там оперативники попадались энергичные, амбициозные и умные. Помню, по казарменному мордобою инициативно прислали нам полный расклад по десятку эпизодов. Оставалось только потерпевших и свидетелей вызвать, да дело сшить.
Но это к слову.
Сейчас уже не помню, чего те идиоты из ОБАТО наворотили. Обычный набор – издевательства над сослуживцами, притом дурацкие, бессмысленные, напоказ. Кражи военного имущества – такие же нелепые и тоже у всех на виду.
Стали мы копаться в их подвигах. Задокументировали основные эпизоды, где были потерпевшие. А потом такое полезло.
Один этот кретин стоит на посту. Охраняет истребители. Второй подходит к нему. У них разгорается научный спор. Суть его сводится к простому – а вот если взять и с размахну ткнуть штык-ножом в борт истребителя? Проткнешь или нет?
Критерий теории только эксперимент. Размахивается. Бьёт. Протыкает, сволочь такая, истребитель. И шкодливо пытается дырочку затереть.
Как-то спрыгнули они с этой истории. Дураки дураками, а удалось следы запутать. Так никто и не знал, что это был их подвиг, пока мы не накопали.
И вообще – по жизни такая им везуха шла, что всё в масть. Вот стройка идёт на территории аэродрома. Идиоты сидят и курят у газосварочного арата. К самому аппарату отношение имеют только такое, что бычки о него тушат.
Подходит местный азербайджанец и интересуется:
- Э, солдат, твой аппарат?
Тот возьми и брякни:
- Конечно.
- Продай!
- Как можно?
- Двадцать пять рублей дам.
- Давай.
Берут у аборигена деньги. Тот забирает аппарат. И все такие довольные и счастливые. Одни с деньгами, другой со сварочным аппаратом, первый парень в ауле.
Идиотам и дальше везло. Потому что наш помощник прокурора тогда маху дал. Начал перебирать материалы дела. И ему показалось, что доказухи маловато. Могут в суде вопросы возникнуть. Тогда он использует старый следственный приём. Берёт самую главную сволочь, а остальных переводит в свидетели, чтобы они на него показали.
Я был против. Мне казалось, что можно было всех в суд загнать. Но помпрокурора был опытным сотрудником, десятки дел таких закончил с обвинениями. Так что принял такое вот решение.
А у нас судья военного трибунала был, известный на весь Союз. Попал в печатный обзор Управления военных трибуналов. Мол, в судебном заседании орал на свидетелей и обвиняемых, в грубой форме выбивал показания, угрожал. Отрицательный пример, мол, такими не должны быть наши судьи.
Дело всё в том, что судья-майор в угрозыске раньше трудился. И все замашки оттуда остались. И просто вести судебное заседание ему было как-то неинтересно. Душа боя жаждала.
Вот он на суде по ИПГ показал он себя во всей красе. Наехал на двух идиотов со всей пролетарской ненавистью. Только об стенку их не бил - публики стеснялся. А орал как бизон. Они возьми и расколись. И на себя показания дали, и друг на друга.
Итог – дело на дополнительное расследование. Помпрокурора, конечно, влетел. По тем временам дослед автоматически означал выговор со всеми причитающимися служебными потерями.
А идиотам их идиотское счастье тогда крупно изменило. Уехали по всем эпизодам.
Правда, сварочный аппарата им не вменили.
Ни азербайджанца, ни аппарата так и не нашли. Да и списан он был давно…
