Газета «Коммерсант» под заголовком «Россия будет находиться в состоянии конфронтации с Западом еще довольно длительное время». Директор Московского центра Карнеги Дмитрий Тренин о новом балансе сил в мире» опубликовала интервью директора Московского центра Карнеги Дмитрия Тренина.Дмитрий Тренин (с) Глеб Щелкунов / Коммерсантъ
У известного российского эксперта-международника, директора Московского центра Карнеги Дмитрия Тренина вышла книга «Новый баланс сил: Россия в поисках внешнеполитического равновесия». Это, пожалуй, его наиболее полный и монументальный труд, который, как надеется автор, даст толчок широкой общественной дискуссии по внешней политике страны. В интервью корреспонденту “Ъ” Елене Черненко Дмитрий Тренин рассказал, что, по его мнению, не так с нынешней моделью развития России, какие внешнеполитические ошибки власть допустила в прошлом и как стоит вести себя России на международной арене в будущем.
— В вашей книге сказано, что нынешняя политическая и экономическая модель России все больше исчерпывает себя. Что на это указывает?
— Существующая модель позволила решить две главные задачи: сохранить единство страны и вернуть ей положение великой державы на международной арене. В то же время задачи развития страны оказались ей не под силу. Для этого необходимо государство в полном смысле слова, которое в России еще только предстоит создать. У нас существует относительно стабильный политический режим, но его устойчивость в решающей степени зависит от способности первого лица легитимировать политико-экономическую систему в глазах большинства населения и одновременно являться непререкаемым арбитром во внутриэлитных спорах. Эта способность, однако, не передается вместе с постом президента.
Другая сторона проблемы заключается в том, что нынешняя политическая элита в основном состоит из людей, которые прежде всего заботятся о собственном интересе. Есть исключения, конечно, но они не преобладают. Значительная часть «государевых слуг» служат самим себе, своим частным или клановым интересам, а не России. Это проявляется в характере экономики, которую никак не удается переориентировать на цели развития.
Исчерпание ресурсов существующей модели логически ведет либо к загниванию и деградации, либо к попыткам трансформации установившегося политического режима в полноценное государство.
— А что для этого необходимо?
— Я употребляю термин «политический режим» не в уничижительном смысле. Отличие режима от полноценного государства в том, что в рамках режима господствуют негласные договоренности вместо единых для всех законов. Поскольку такие договоренности часто завязаны на определенных личностей, а межличностные отношения подвижны, основные усилия действующие лица прилагают к тому, чтобы оставаться в обойме, а главная задача режима — даже помимо субъективного желания его номинального главы — сводится к самовоспроизводству.
При всем этом существующий в стране режим — это большой прогресс по сравнению с тем хаосом, который был в 1990-е годы и из которого он вырос. Правда, не надо забывать, что последнее десятилетие прошлого века было не только временем разрушения остатков прежнего общественного и политического строя, но и временем, когда были заложены основы современного общества. Поднимаясь на новую ступеньку по винтовой лестнице эволюции, не стоит отвергать предыдущую.
От хаоса к режиму и дальше к государству — вот траектория эволюции Российской Федерации.
Ключевая роль на этом пути принадлежит элите, качество которой является неудовлетворительным, но решающее значение, в том числе с точки зрения качества элиты, имеет зрелость общества в целом. На этом уровне, однако, процессы созревания проходят медленно.
— В книге вы пишете, что единство России сталкивается со множеством вызовов: «Резкое социальное расслоение, беспримерная в отечественной истории коррупция государственного аппарата, сращивание власти и собственности, триумф политических технологий над собственно политикой, превращение представительных органов в придаток власти, демонстративное моральное разложение верхов, их беспредельный цинизм, сосредоточенность на личном обогащении и равнодушие к проблемам большинства населения». Но буквально на следующей странице вы высказываете надежду на «становление национальной элиты, служащей народу и государству». При таком статус-кво откуда она возьмется?
— За 30 лет постсоветской истории Россия прошла большой путь. Поголовная монетизация сознания была во многом неизбежным следствием развала советской системы. Кто-то просто вынужден был выживать и для этого «крутиться». Для других внезапно открылись сказочные возможности, и они стали покупать и потреблять в невиданных для советского периода и явно избыточных количествах. Люди резко переместились в мир, где все продается и покупается, где все измеряется в деньгах. Это, однако, исторически не характерно для нашего общества. Идет время, задачи выживания становятся менее актуальными, достаток растет, и вместе с ним уровень самоуважения. Постепенно приходит понимание, что есть вещи важнее денег. Это осознание приходит прежде всего к успешным, материально обеспеченным людям.
— И доказательство тому?
— Например, появление и активное распространение волонтерского движения, возрождение благотворительности. Это означает, что некоторые люди уже готовы не только брать, но и отдавать, и это очень важный поворот в общественном сознании.
На госслужбе тоже встречается все больше людей, которые чувствуют себя служащими государству. Говоря словами вице-канцлера Алексея Бестужева из сериала «Гардемарины», они «служат России, и только потом — себе». Деловые амбиции могут быть сильнее страсти к наживе. Еще недавно это было редкостью.
Я не утверждаю, что трансформация режима в государство завершится быстро, но считаю, что сама надежда на это придает сил.
Отказываясь от надежд, мы, напротив, заранее обрезаем себе пути развития, ограничиваем себя. Надежда, в свою очередь, основывается на вере. Верой в самих себя, страну, человечество. В Россию нужно верить. Иначе мы загоняем себя в безвыходную ситуацию.
— Мне показалось любопытным, что, по вашему мнению, главный водораздел на уровне элит в России проходит между теми, кто видит оптимальную реализацию своих частных и корпоративных интересов через встраивание страны в глобальные связи при ограниченной и служебной роли государства («частниками»), и теми, кто в достижении своих личных целей делает ставку на государство как на главный инструмент («государственниками»). Чаще водораздел проводят по идеологическому принципу…
— У нас у всех групп интересов с идеологией слабо, что, может быть, и хорошо. Те, кто называется либералами, совершенно необязательно исповедают классический либерализм. То же самое относится и к консерваторам. Речь идет не об идеологическом противостоянии, а о конкуренции конкретных, чаще всего материальных интересов. Идеологический элемент здесь присутствует, но в служебном качестве.
Поэтому либералы, к примеру, считают неизбежным и желательным новый Брестский мир с Западом, в то время как консерваторы готовы не только дальше сражаться в «гибридной войне», но и обернуть конфронтацию себе на пользу. Главный же вопрос этого противостояния стоит так: чем станет Россия будущего — государством корпораций или государством-корпорацией?
— Но вы говорите, что это в любом случае борьба внутри правящей элиты, общество в такой картине практически отсутствует. При этом внешняя политика ведь и на жизнь самых обычных людей оказывает порой серьезное влияние.
— Да, и я как раз написал эту книгу во многом для того, чтобы пригласить более широкие группы людей к участию в дискуссии о внешней политике, чтобы люди условно в Омске, Владивостоке, Игарке и других местах имели более полное представление о тех международных процессах, которые так или иначе касаются их. Да, обычный россиянин, как и рядовой житель любой другой страны, практически никогда не вовлекается в процессы формирования внешней политики. Но задача в том, чтобы повысить уровень внешнеполитической грамотности, чтобы люди лучше представляли себе, как их практические интересы реализуются во внешнеполитическом курсе государства.
Тогда граждане приобретут способность задавать правильные вопросы — и пусть его адресатом будет лишь местный мэр или депутат — и оценивать ответы. Еще более актуален уровень внешнеполитической грамотности для бизнеса и различных профессиональных сообществ страны. Развитие диалога на эти темы — часть процесса превращения населения страны в корпус граждан.
Скажем, для России будущего, не «прекрасной», а реальной, будет наверняка важным мнение населения по вопросам миграции или, скажем, по вопросам практических отношений с соседями от Калининграда до Крыма и Приморья.
Можно, конечно, игнорировать местные настроения и вообще не заниматься ни убеждением людей, ни разъяснением принимаемых решений. Но это неправильно, особенно вдолгую. Вопросы будут копиться, недоверие будет нарастать. Этого можно избежать при помощи диалога с обществом. При этом такое взаимодействие будет эффективным, если все участники процесса будут в достаточной степени информированы.
Это особенно важно, с учетом того, что в какой-то момент неотвратимо начнется транзит власти, в ходе которого, вероятно, будет уже не до спокойного анализа и серьезных обсуждений. Моя книга — это в какой-то степени приглашение к тому, чтобы использовать имеющееся пока время на осмысление пройденного пути и формулирование выводов на будущее. Был бы очень рад, если бы она стимулировала общественное обсуждение внешнеполитического курса страны, причем не на политизированной основе (условно «сторонники (президента РФ Владимира.— “Ъ”) Путина» против «строителей прекрасной России будущего»), а на основе национальных интересов в быстро меняющемся мире. Если это случится, то, надеюсь, у нас будут немного более благоприятные условия для принятия продуманных решений.
— В книге много говорится об отношениях России и Запада. Меня удивил пассаж о том, что нынешняя конфронтация — это не столько результат многочисленных ошибок обеих сторон, как многие считают, а едва ли не неизбежный итог развития событий.
— Я сам когда-то верил в возможность интеграции России в западный мир. Позже, однако, я пришел к заключению, что для российской элиты и, что еще более важно, для российского общества такая интеграция неприемлема, главным образом по причине того, что Россия не признает чьего-то внешнего руководства над собой. Об этом я пишу и в новой книге.
— «Чьего-то» — это в данном случае американского, да?
— Да. Признание Россией лидерства США должно было стать входным билетом в Западное сообщество. Странам, которые приобретают такой входной билет, приходится впоследствии выполнять многие требования, чтобы серьезно трансформироваться, но без входного билета процесс интеграции просто не запустится.
Украина такой билет купила. Она, конечно, будет еще долго находиться в «предбаннике» западных институтов, оставаясь не вполне «своей», но, с точки зрения Запада, теперь это государство правильной ориентации.
Мне когда-то казалось, что Россия может рассчитывать на частичную интеграцию партнерского типа, стать «своей», не отдавая своего суверенитета. Я считал, что нам не нужно входить в НАТО и ЕС, но можно заключить с ними своего рода вечный мир (демилитаризовать отношения), сблизиться, насколько это возможно без утраты идентичности. Но этого не случилось. Вину за это я долгое время возлагал на Запад. Думал, что там не «дотумкали», какую потенциальную пользу для себя они могли бы извлечь, включив Россию в свою орбиту, но при этом уважая ее самостоятельность и интересы.
Уже значительно позже, в середине нулевых годов, я пришел к выводу, что Запад на самом деле был не близорук, а дальновиден.
(Экс-премьер Великобритании.— “Ъ”) Маргарет Тэтчер написала в своих мемуарах (они вышли как раз в начале 2000-х), что Россия никогда не сможет стать частью Запада, потому что у нее всегда будут свои отдельные интересы и Западу с ней в общем-то не по пути.
И действительно. Если бы произошло то, чего многие русские либералы хотели в 1990-е годы, и Россия стала бы полноправным членом НАТО, то альянс вскоре перестал бы существовать в том виде, в котором его строили США. Россия наверняка стала бы блокироваться с другими странами, прежде всего с Германией и Францией, и НАТО перестало бы существовать как американский клуб, как инструмент американской внешней политики. Так что американцы были, на мой взгляд, дальновидны, что Россию не пустили. И они ее не просто не пустили в «клуб», они сделали так, что разрекламированное российско-натовское партнерство было выстроено так, чтобы Россия всегда имела дело с единой позицией стран НАТО во главе с Соединенными Штатами Америки. Но за эти решения сегодня приходится платить цену.
— Какую?
— История XIX–XX веков свидетельствует, что мир в Европе никогда не был прочным, если новый порядок не включал в себя побежденную державу на условиях, которые она считала для себя приемлемыми. Было понятно, что, как только Россия окрепнет, как только она снова почувствует себя великой державой и будет действовать соответственно, вся эта конструкция — то есть система безопасности Европы, основанная на доминировании НАТО, в которое Россия не входит,— окажется нежизнеспособной.
Вспомните случаи в европейской истории, когда побежденную державу включали в новый миропорядок: например, Францию после наполеоновских войн, и Западную Германию после Второй мировой войны. Мы также знаем другие примеры, когда побежденные державы в новый порядок не включались: это Германия и Россия после Первой мировой войны, а теперь и Россия после Холодной войны. Я не утверждаю, что международные отношения развиваются по железным законам, но игнорировать прошлый опыт рискованно.
Нынешнее соперничество и даже враждебность в отношениях Запада и России — это и есть цена за решение не только не допускать Россию внутрь Евро-Атлантических институтов, но и не выстраивать безопасность Европы, как предлагала Москва, на двух основаниях — западной (натовской) и восточной (российской).
— А что могли или должны были сделать власти России иначе, чтобы не допустить дело до нынешнего уровня конфронтации?
— Можно было иначе поступить с Украиной, я подробно пишу об этом в книге. И Россия, и Евросоюз совершили грубейшие ошибки, которые способствовали украинскому кризису. В случае с Россией речь идет не о действиях в Крыму, которые стали реакцией на переворот в Киеве, а прежде всего о логике поведения Москвы на протяжении предыдущих двух десятилетий, которая не позволила ей предотвратить украинский кризис 2014 года. Именно этот кризис стал переломным моментом во всей внешней политике России постсоветского периода.
— В чем Москва ошиблась?
— Помимо сильно завышенного, на мой взгляд, страха перед продвижением НАТО на восток причина ошибок коренилась в неверном представлении Кремля об устремлениях украинских элит и о характере украинского общества. Попытка Москвы включить Украину в состав Евразийского союза была не просто напрасной. Если бы эта попытка удалась, это с самого начала создало бы проблемы для России, потребовало бы огромных дополнительных затрат.
И, главное, в конце концов эта затея все равно бы провалилась. Украинский политический проект в принципе не совместим ни с какой степенью интеграции Украины с Россией, даже чисто культурной и языковой, я уже не говорю об экономической и тем более политической. Как только вы снимаете барьеры между двумя странами, то «украинство» оттесняется на задний план, а сама Украина становится частью большого пространства с центром в Москве. В рамках замышлявшегося в начале 2010-х годов тесного интеграционного образования Украина становилась бы важной частью единого целого. «Самостийность» в условиях этого проекта означала бы региональную культурную автономию. Прекрасных украинских песен, «вышиванок» и всей украиноязычной литературы не хватило бы в тех условиях для создания современной государственности.
— Зато на размежевании с Россией это вполне получается.
— Да, но это уже не культурная конкуренция, а чистая политика. В любом случае борьба между Россией и Западом за Украину была деструктивной.
— А как стоило Москве вести себя в 2013–2014 годах?
— Можно было бы предоставить событиям на Украине идти своим чередом и использовать их результаты с пользой для себя. Отправной точкой, с опорой на исторический опыт, включая весь постсоветский период, могла бы стать убежденность, что украинской элите нельзя доверять ни в коем случае, что у России на Украине нет и не может быть надежных политических союзников. Строя свою политику на этом основании, Москва в 2013 году могла бы решить: пусть Украина, если она того желает, в полной мере хлебнет европейской ассоциации. После этого там неизбежно разовьются социально-политические процессы, которые Россия, не вмешиваясь в них, будет внимательно отслеживать и использовать в своих интересах.
Главный ресурс, который Россия могла бы приобрести на Украине,— это квалифицированные кадры в научно-технической и производственной сферах.
Можно было бы предположить, что в результате сближения с Евросоюзом распались бы многие производственные цепочки, заточенные на сотрудничество с Россией (что в итоге и произошло), и квалифицированные специалисты остались бы без работы. Вот их нужно было бы приглашать на работу и постоянное жительство в Россию. Нам такие кадры очень нужны.
Но что случилось, то случилось. В результате Крым стал частью Российской Федерации. На мой взгляд, в соответствии с волей подавляющего большинства жителей.
— Тогда было решено любой ценой предотвратить ассоциацию Украины и ЕС, перекупить (тогдашнего президента Виктора.— “Ъ”) Януковича.
— Это было большой ошибкой. На Януковича нельзя было полагаться, это человек совершенно без принципов, без внутреннего стержня. Абсолютно продажный криминальный тип.
— Вы говорите, что страх России перед продвижением НАТО к ее границам неоправдан. Поясните.
— Я считаю, что Россия могла бы относиться к этому процессу спокойнее. Не стоило, к примеру, пытаться удерживать Черногорию или Северную Македонию от вступления в альянс. С точки зрения обеспечения безопасности России эти страны не играют особой роли, в то время как попытки противодействия этому процессу негативно повлияли на отношения России с этими двумя государствами, как уже было ранее с другими странами Восточной Европы.
— Но Украина не Черногория…
— Именно так. Для большинства наших с вами сограждан и для 100% тех, кто занимается внешней и оборонной политикой страны, вступление Украины в НАТО абсолютно недопустимо. Фактически оно означает войну. На мой взгляд, в какой-то момент стоило попытаться договориться с Западом о закреплении нейтрального статуса Украины. О таком варианте еще в феврале 2014 года, выступая на Мюнхенской конференции по безопасности, говорил (бывший советник президента США по нацбезопасности.— “Ъ”) Збигнев Бжезинский. Мне кажется, для нас это был бы лучший вариант.
— Но для этого НАТО должно было бы отказаться от «политики открытых дверей».
— Да, США должны были бы по сути признаться, что через 25 лет после окончания Холодной войны перед ними есть какие-то ограничения. Наверное, это было бы очень трудно, но в случае Украины с США, как мне представляется, Россия могла бы договориться. Страны НАТО боятся быть автоматически привязанными к любому негативному развитию событий между Россией и ее ключевым постсоветским соседом, которого они полностью не контролируют. Страны Прибалтики и Польша для Запада предсказуемы. Но не Украина со всеми ее «Азовами» («Азов» — запрещенный в РФ украинский добровольческий батальон.— “Ъ”) и ультранационалистами. Тут могут быть неприятные сюрпризы. Запад не хочет за них расплачиваться. Поэтому я думаю, что Украину в НАТО и не включат.
— И Грузию?
— И Грузию. Публично в этом не признаются, конечно: западная политика по своей сути лицемерна. Но такое публичное признание и не требуется.
— По-вашему, конфронтация с Западом будет усиливаться? Возможно ли прямое военное столкновение?
— Конфронтация, вероятно, будет и дальше усиливаться, и негативные сценарии возможны. Посмотрите, что произошло в апреле на российско-украинской границе. Как я понимаю, президент Украины (Владимир.— “Ъ”) Зеленский решил по внутриполитическим причинам поиграть мускулами, солдат немного подвигать в сторону Донбасса. В Москве подумали, что киевское руководство может заиграться. И решили послать ему и его вашингтонским кураторам сигнал. Потому и сосредоточили большое количество войск по всей границе от Брянска до Крыма. Сигнал Киеву был в духе известных слов Путина, что если вы начнете войну на Донбассе, будете пытаться силой восстановить территориальную целостность Украины на этом участке, то тогда ваша государственность может оказаться под вопросом. Сигнал Вашингтону был такой: не забывайте про (экс-президента Грузии Михаила.— “Ъ”) Саакашвили, который в 2008 году тоже понадеялся на США, считал, что вы ему обещали военную помощь, и пошел ва-банк.
Это было грубо и цинично, но посылало абсолютно ясные сигналы. Российская политическая культура в целом достаточно цинична, в то время как западная лицемерна. Это не критика, а наблюдение. Я предпочитаю нашу, поскольку она не вводит в заблуждение. Зеленскому был послан сигнал, что не будет ни тебя, ни майданной Украины, если ты двинешься, а американцам сигнал — смотрите за клиентом, он может втянуть вас в войну.
— И есть шанс, что втянул бы?
— Если бы российские войска в ответ двинулись на Киев, то риск задеть американцев был. На Украине есть американские советники и инструкторы. ВМС США часто присутствуют у украинских берегов, а самолеты американских ВВС совершают полеты над Украиной. Как бы отреагировало правительство США? Трудно сказать. США вряд ли стали бы защищать Украину, но игнорировать удары по своим военнослужащим они не смогли бы. В определенных обстоятельствах ситуация могла бы выйти из-под контроля.
Риски прямого столкновения есть и в Сирии, где идет война и на одной территории действуют вооруженные силы Америки и России — на разных сторонах или по крайней мере не на одной стороне. Механизм деконфликтинга, который до сих пор не давал серьезных сбоев, может в какой-то момент не сработать, и ситуация может эскалировать.
Третий сценарий прямого столкновения — это инцидент, скажем, в небе над Балтикой или Черным морем. Ведь чем ближе натовские самолеты подлетают к российской территории, тем ближе самолеты ВКС России подлетают к самолетам НАТО. И когда расстояние между машинами 5–6 метров, то всякое может произойти. Или, скажем, если российский военный самолет, низко пролетая над каким-то кораблем НАТО, врежется прямо в надстройку военного корабля и там погибнет большое количество моряков. Подобные инциденты, если они не будут купированы, могут привести к эскалации и даже непреднамеренному развязыванию вооруженного конфликта.
Если конфликт не удастся немедленно погасить, он может вылиться в локальную или даже региональную войну, а та может подвести стороны к ядерному порогу.
Эффективным ответом на расширение НАТО и особенно на развертывание инфраструктуры альянса у российских границ является приобретение способности к созданию такой же угрозы для США. Это и есть равновесие в военной сфере. Лучше, конечно, достигать равновесия, снижая уровни взаимных угроз.
— Про войну поговорили, а какой должна быть внешняя политика Россия в мирное в общем-то время?
— Россия находится в состоянии конфронтации с Западом и будет находиться в этом состоянии еще довольно длительное время. Поэтому задача внешней политики не в том, чтобы прекратить конфронтацию, потому что, на мой взгляд, это на данном этапе невозможно. Но ею можно управлять. Для этого нужно, чтобы обе стороны четко знали, где проходят красные линии оппонента. Здесь не должно быть никакой двусмысленности.
— Например? Какие красные линии, с вашей точки зрения, у российского руководства?
— Решение о вступлении Украины в НАТО, как я понимаю, означало бы войну. То есть прежде чем Украина вступит в НАТО, Россия, как и в случае попытки украинского наступления в Донбассе, о котором публично предупреждал президент Путин, вмешается с целью свержения нынешней украинской власти.
В Белоруссии, с точки зрения Кремля, не может быть никакого режима, кроме пророссийского.
В Европе не должны быть размещены американские системы средней дальности, которые могут обезглавить военно-политическое руководство России. Если такие системы будут развернуты, то Москва либо поставит под прицел аналогичные центры управления и командования США, либо изменит подход к применению ядерного оружия.
Если США будут вмешиваться во внутренние дела России, российская сторона ответит асимметрично, например, при помощи кибертехнологий.
У американцев со своей стороны есть свой список красных линий.
Если обе стороны понимают, где проходят красные линии друг друга и не переходят их, конфронтация становится управляемой.
Противоборство с США — это надолго. В таких условиях есть смысл искать внутренние ресурсы развития в самых разных областях и одновременно решительно устранять все, что мешает развитию, проводя санацию. В истории России периоды конфронтации с Западом не раз стимулировали модернизацию отечественной экономики, развитие научно-технического потенциала, причем не только в оборонной области.
— Как такая санация возможна без политического переобустройства, которое не предвидится?
— В обозримом будущем в России, вероятно, сохранится персоналистский режим. По этому поводу можно сокрушаться, но такой режим соответствует традиционной политической культуре. На данный момент реальная альтернатива режиму личной власти в России — это либо олигархия, либо хаос. И то и другое — временные состояния, которые в конце концов неизбежно вновь приведут к верховной власти одного лица. Задача состоит не в том, чтобы децентрализовать модель правления, а в том, чтобы эту модель модернизировать. Для того чтобы она не мешала развитию, а стимулировала его. Это — не упование на «продвинутого» царя, а надежда на постепенную трансформацию элиты и взросление общества.
— На какие исторические примеры вы ориентируетесь в своих надеждах?
— В отечественной истории — на деятельность Петра Столыпина, консерватора и жесткого противника революции. В мировой истории — на Ататюрка, успешно модернизировавшего Турцию, или на Ли Куан Ю, превратившего захолустный Сингапур в процветающее современное государство. Оба правителя были явными авторитариями, абсолютными государственниками.
В 2020-х годах и дальше российская политика, опираясь на достижения первых двух десятилетий начавшегося столетия, должна быть сосредоточена на идее развития самой России. Основным двигателем этого развития в российских условиях может выступать только государство. Следовательно, главной политической задачей должно стать, на мой взгляд, строительство государства развития.
— В книге вы много говорите о важности сбалансированной внешней политики. Как это должно выглядеть на практике? Приведите пример.
— Прежде всего Россия должна отойти на безопасное расстояние от главного противоречия современных международных отношений — конфликта между Китаем и США. Это для россиян чужой спор, втягиваться в него нельзя. С Китаем у России хорошие отношения, Москва должна их поддерживать и развивать, но таким образом, чтобы не превращаться в придаток, вассала Пекина. Это, конечно, не значит, что Россия должна подыгрывать Америке и занимать ее сторону в этом противоборстве, ни в коем случае.
На международной арене Россия должна оставаться независимым игроком глобального уровня. Москва должна стремиться к равновесию в отношениях с соседями в Европе и Азии, на востоке и на западе, севере и юге. Это способность уверенно стоять на своих ногах, не прогибаясь ни под кого, не склоняясь ни в чью сторону — ни под угрозами, ни из-за посулов. Это также отказ принимать чужих врагов или друзей как своих. Речь не идет о равноудаленности, а о недопущении перекосов и шатаний.
Важно, чтобы внешняя политика не расходилась с общей стратегией развития страны, не только не противоречила ей, но была бы полностью встроена в нее. Соответственно, важнейший вопрос для внешней политики: что она может дать для внутреннего развития. В международном плане, вернув себе статус великой державы, Россия стоит перед вопросом: какую роль ей выгодно и по силам играть в глобальном мире. Формула, которая представляется наиболее целесообразной, звучит примерно так: не Россия для мира, а мир для России.
Тренин Дмитрий Витальевич
Личное дело
Родился 11 сентября 1955 года в Москве. Окончил Военный институт Министерства обороны СССР, сегодня — Военный университет Министерства обороны РФ (1977). Служил в вооруженных силах СССР и Российской Федерации с 1973 по 1993 год.
Был офицером связи в Отделе внешних сношений Группы советских войск в Германии, г. Потсдам (1978–1983), участвовал в советско-американских переговорах по ядерным и космическим вооружениям в Женеве как член делегации СССР (1985–1991).
Работал старшим преподавателем Военного института с 1983 по 1993 год. В 1993 году назначен старшим научным сотрудником Военного колледжа НАТО в Риме, с 1993 по 1997 год — старший научный сотрудник Института Европы РАН.
С 1994 года — ведущий научный сотрудник Московского центра Карнеги, с декабря 2008 года — его директор. Является председателем научного совета центра и руководителем программы «Внешняя политика и безопасность». Член ряда профессиональных ассоциаций и организаций: Международного института стратегических исследований, Российского совета по международным делам, Российской ассоциации международных исследований и др.
Кандидат исторических наук. Автор книг на русском и английском языках, в том числе «Новый баланс сил: Россия в поисках внешнеполитического равновесия» (М.: Альпина Паблишер, 2021), «What Is Russia Up To in the Middle East?» (Polity, 2017), «Should We Fear Russia?» (Polity, 2017), «Россия и мир в XXI веке» (М.: «Эксмо», 2015).
Павел Цуканов
— В вашей книге сказано, что нынешняя политическая и экономическая модель России все больше исчерпывает себя. Что на это указывает?
— Существующая модель позволила решить две главные задачи: сохранить единство страны и вернуть ей положение великой державы на международной арене. В то же время задачи развития страны оказались ей не под силу. Для этого необходимо государство в полном смысле слова, которое в России еще только предстоит создать. У нас существует относительно стабильный политический режим, но его устойчивость в решающей степени зависит от способности первого лица легитимировать политико-экономическую систему в глазах большинства населения и одновременно являться непререкаемым арбитром во внутриэлитных спорах. Эта способность, однако, не передается вместе с постом президента.
Другая сторона проблемы заключается в том, что нынешняя политическая элита в основном состоит из людей, которые прежде всего заботятся о собственном интересе. Есть исключения, конечно, но они не преобладают. Значительная часть «государевых слуг» служат самим себе, своим частным или клановым интересам, а не России. Это проявляется в характере экономики, которую никак не удается переориентировать на цели развития.
Исчерпание ресурсов существующей модели логически ведет либо к загниванию и деградации, либо к попыткам трансформации установившегося политического режима в полноценное государство.
— А что для этого необходимо?
— Я употребляю термин «политический режим» не в уничижительном смысле. Отличие режима от полноценного государства в том, что в рамках режима господствуют негласные договоренности вместо единых для всех законов. Поскольку такие договоренности часто завязаны на определенных личностей, а межличностные отношения подвижны, основные усилия действующие лица прилагают к тому, чтобы оставаться в обойме, а главная задача режима — даже помимо субъективного желания его номинального главы — сводится к самовоспроизводству.
При всем этом существующий в стране режим — это большой прогресс по сравнению с тем хаосом, который был в 1990-е годы и из которого он вырос. Правда, не надо забывать, что последнее десятилетие прошлого века было не только временем разрушения остатков прежнего общественного и политического строя, но и временем, когда были заложены основы современного общества. Поднимаясь на новую ступеньку по винтовой лестнице эволюции, не стоит отвергать предыдущую.
От хаоса к режиму и дальше к государству — вот траектория эволюции Российской Федерации.
Ключевая роль на этом пути принадлежит элите, качество которой является неудовлетворительным, но решающее значение, в том числе с точки зрения качества элиты, имеет зрелость общества в целом. На этом уровне, однако, процессы созревания проходят медленно.
— В книге вы пишете, что единство России сталкивается со множеством вызовов: «Резкое социальное расслоение, беспримерная в отечественной истории коррупция государственного аппарата, сращивание власти и собственности, триумф политических технологий над собственно политикой, превращение представительных органов в придаток власти, демонстративное моральное разложение верхов, их беспредельный цинизм, сосредоточенность на личном обогащении и равнодушие к проблемам большинства населения». Но буквально на следующей странице вы высказываете надежду на «становление национальной элиты, служащей народу и государству». При таком статус-кво откуда она возьмется?
— За 30 лет постсоветской истории Россия прошла большой путь. Поголовная монетизация сознания была во многом неизбежным следствием развала советской системы. Кто-то просто вынужден был выживать и для этого «крутиться». Для других внезапно открылись сказочные возможности, и они стали покупать и потреблять в невиданных для советского периода и явно избыточных количествах. Люди резко переместились в мир, где все продается и покупается, где все измеряется в деньгах. Это, однако, исторически не характерно для нашего общества. Идет время, задачи выживания становятся менее актуальными, достаток растет, и вместе с ним уровень самоуважения. Постепенно приходит понимание, что есть вещи важнее денег. Это осознание приходит прежде всего к успешным, материально обеспеченным людям.
— И доказательство тому?
— Например, появление и активное распространение волонтерского движения, возрождение благотворительности. Это означает, что некоторые люди уже готовы не только брать, но и отдавать, и это очень важный поворот в общественном сознании.
На госслужбе тоже встречается все больше людей, которые чувствуют себя служащими государству. Говоря словами вице-канцлера Алексея Бестужева из сериала «Гардемарины», они «служат России, и только потом — себе». Деловые амбиции могут быть сильнее страсти к наживе. Еще недавно это было редкостью.
Я не утверждаю, что трансформация режима в государство завершится быстро, но считаю, что сама надежда на это придает сил.
Отказываясь от надежд, мы, напротив, заранее обрезаем себе пути развития, ограничиваем себя. Надежда, в свою очередь, основывается на вере. Верой в самих себя, страну, человечество. В Россию нужно верить. Иначе мы загоняем себя в безвыходную ситуацию.
— Мне показалось любопытным, что, по вашему мнению, главный водораздел на уровне элит в России проходит между теми, кто видит оптимальную реализацию своих частных и корпоративных интересов через встраивание страны в глобальные связи при ограниченной и служебной роли государства («частниками»), и теми, кто в достижении своих личных целей делает ставку на государство как на главный инструмент («государственниками»). Чаще водораздел проводят по идеологическому принципу…
— У нас у всех групп интересов с идеологией слабо, что, может быть, и хорошо. Те, кто называется либералами, совершенно необязательно исповедают классический либерализм. То же самое относится и к консерваторам. Речь идет не об идеологическом противостоянии, а о конкуренции конкретных, чаще всего материальных интересов. Идеологический элемент здесь присутствует, но в служебном качестве.
Поэтому либералы, к примеру, считают неизбежным и желательным новый Брестский мир с Западом, в то время как консерваторы готовы не только дальше сражаться в «гибридной войне», но и обернуть конфронтацию себе на пользу. Главный же вопрос этого противостояния стоит так: чем станет Россия будущего — государством корпораций или государством-корпорацией?
— Но вы говорите, что это в любом случае борьба внутри правящей элиты, общество в такой картине практически отсутствует. При этом внешняя политика ведь и на жизнь самых обычных людей оказывает порой серьезное влияние.
— Да, и я как раз написал эту книгу во многом для того, чтобы пригласить более широкие группы людей к участию в дискуссии о внешней политике, чтобы люди условно в Омске, Владивостоке, Игарке и других местах имели более полное представление о тех международных процессах, которые так или иначе касаются их. Да, обычный россиянин, как и рядовой житель любой другой страны, практически никогда не вовлекается в процессы формирования внешней политики. Но задача в том, чтобы повысить уровень внешнеполитической грамотности, чтобы люди лучше представляли себе, как их практические интересы реализуются во внешнеполитическом курсе государства.
Тогда граждане приобретут способность задавать правильные вопросы — и пусть его адресатом будет лишь местный мэр или депутат — и оценивать ответы. Еще более актуален уровень внешнеполитической грамотности для бизнеса и различных профессиональных сообществ страны. Развитие диалога на эти темы — часть процесса превращения населения страны в корпус граждан.
Скажем, для России будущего, не «прекрасной», а реальной, будет наверняка важным мнение населения по вопросам миграции или, скажем, по вопросам практических отношений с соседями от Калининграда до Крыма и Приморья.
Можно, конечно, игнорировать местные настроения и вообще не заниматься ни убеждением людей, ни разъяснением принимаемых решений. Но это неправильно, особенно вдолгую. Вопросы будут копиться, недоверие будет нарастать. Этого можно избежать при помощи диалога с обществом. При этом такое взаимодействие будет эффективным, если все участники процесса будут в достаточной степени информированы.
Это особенно важно, с учетом того, что в какой-то момент неотвратимо начнется транзит власти, в ходе которого, вероятно, будет уже не до спокойного анализа и серьезных обсуждений. Моя книга — это в какой-то степени приглашение к тому, чтобы использовать имеющееся пока время на осмысление пройденного пути и формулирование выводов на будущее. Был бы очень рад, если бы она стимулировала общественное обсуждение внешнеполитического курса страны, причем не на политизированной основе (условно «сторонники (президента РФ Владимира.— “Ъ”) Путина» против «строителей прекрасной России будущего»), а на основе национальных интересов в быстро меняющемся мире. Если это случится, то, надеюсь, у нас будут немного более благоприятные условия для принятия продуманных решений.
— В книге много говорится об отношениях России и Запада. Меня удивил пассаж о том, что нынешняя конфронтация — это не столько результат многочисленных ошибок обеих сторон, как многие считают, а едва ли не неизбежный итог развития событий.
— Я сам когда-то верил в возможность интеграции России в западный мир. Позже, однако, я пришел к заключению, что для российской элиты и, что еще более важно, для российского общества такая интеграция неприемлема, главным образом по причине того, что Россия не признает чьего-то внешнего руководства над собой. Об этом я пишу и в новой книге.
— «Чьего-то» — это в данном случае американского, да?
— Да. Признание Россией лидерства США должно было стать входным билетом в Западное сообщество. Странам, которые приобретают такой входной билет, приходится впоследствии выполнять многие требования, чтобы серьезно трансформироваться, но без входного билета процесс интеграции просто не запустится.
Украина такой билет купила. Она, конечно, будет еще долго находиться в «предбаннике» западных институтов, оставаясь не вполне «своей», но, с точки зрения Запада, теперь это государство правильной ориентации.
Мне когда-то казалось, что Россия может рассчитывать на частичную интеграцию партнерского типа, стать «своей», не отдавая своего суверенитета. Я считал, что нам не нужно входить в НАТО и ЕС, но можно заключить с ними своего рода вечный мир (демилитаризовать отношения), сблизиться, насколько это возможно без утраты идентичности. Но этого не случилось. Вину за это я долгое время возлагал на Запад. Думал, что там не «дотумкали», какую потенциальную пользу для себя они могли бы извлечь, включив Россию в свою орбиту, но при этом уважая ее самостоятельность и интересы.
Уже значительно позже, в середине нулевых годов, я пришел к выводу, что Запад на самом деле был не близорук, а дальновиден.
(Экс-премьер Великобритании.— “Ъ”) Маргарет Тэтчер написала в своих мемуарах (они вышли как раз в начале 2000-х), что Россия никогда не сможет стать частью Запада, потому что у нее всегда будут свои отдельные интересы и Западу с ней в общем-то не по пути.
И действительно. Если бы произошло то, чего многие русские либералы хотели в 1990-е годы, и Россия стала бы полноправным членом НАТО, то альянс вскоре перестал бы существовать в том виде, в котором его строили США. Россия наверняка стала бы блокироваться с другими странами, прежде всего с Германией и Францией, и НАТО перестало бы существовать как американский клуб, как инструмент американской внешней политики. Так что американцы были, на мой взгляд, дальновидны, что Россию не пустили. И они ее не просто не пустили в «клуб», они сделали так, что разрекламированное российско-натовское партнерство было выстроено так, чтобы Россия всегда имела дело с единой позицией стран НАТО во главе с Соединенными Штатами Америки. Но за эти решения сегодня приходится платить цену.
— Какую?
— История XIX–XX веков свидетельствует, что мир в Европе никогда не был прочным, если новый порядок не включал в себя побежденную державу на условиях, которые она считала для себя приемлемыми. Было понятно, что, как только Россия окрепнет, как только она снова почувствует себя великой державой и будет действовать соответственно, вся эта конструкция — то есть система безопасности Европы, основанная на доминировании НАТО, в которое Россия не входит,— окажется нежизнеспособной.
Вспомните случаи в европейской истории, когда побежденную державу включали в новый миропорядок: например, Францию после наполеоновских войн, и Западную Германию после Второй мировой войны. Мы также знаем другие примеры, когда побежденные державы в новый порядок не включались: это Германия и Россия после Первой мировой войны, а теперь и Россия после Холодной войны. Я не утверждаю, что международные отношения развиваются по железным законам, но игнорировать прошлый опыт рискованно.
Нынешнее соперничество и даже враждебность в отношениях Запада и России — это и есть цена за решение не только не допускать Россию внутрь Евро-Атлантических институтов, но и не выстраивать безопасность Европы, как предлагала Москва, на двух основаниях — западной (натовской) и восточной (российской).
— А что могли или должны были сделать власти России иначе, чтобы не допустить дело до нынешнего уровня конфронтации?
— Можно было иначе поступить с Украиной, я подробно пишу об этом в книге. И Россия, и Евросоюз совершили грубейшие ошибки, которые способствовали украинскому кризису. В случае с Россией речь идет не о действиях в Крыму, которые стали реакцией на переворот в Киеве, а прежде всего о логике поведения Москвы на протяжении предыдущих двух десятилетий, которая не позволила ей предотвратить украинский кризис 2014 года. Именно этот кризис стал переломным моментом во всей внешней политике России постсоветского периода.
— В чем Москва ошиблась?
— Помимо сильно завышенного, на мой взгляд, страха перед продвижением НАТО на восток причина ошибок коренилась в неверном представлении Кремля об устремлениях украинских элит и о характере украинского общества. Попытка Москвы включить Украину в состав Евразийского союза была не просто напрасной. Если бы эта попытка удалась, это с самого начала создало бы проблемы для России, потребовало бы огромных дополнительных затрат.
И, главное, в конце концов эта затея все равно бы провалилась. Украинский политический проект в принципе не совместим ни с какой степенью интеграции Украины с Россией, даже чисто культурной и языковой, я уже не говорю об экономической и тем более политической. Как только вы снимаете барьеры между двумя странами, то «украинство» оттесняется на задний план, а сама Украина становится частью большого пространства с центром в Москве. В рамках замышлявшегося в начале 2010-х годов тесного интеграционного образования Украина становилась бы важной частью единого целого. «Самостийность» в условиях этого проекта означала бы региональную культурную автономию. Прекрасных украинских песен, «вышиванок» и всей украиноязычной литературы не хватило бы в тех условиях для создания современной государственности.
— Зато на размежевании с Россией это вполне получается.
— Да, но это уже не культурная конкуренция, а чистая политика. В любом случае борьба между Россией и Западом за Украину была деструктивной.
— А как стоило Москве вести себя в 2013–2014 годах?
— Можно было бы предоставить событиям на Украине идти своим чередом и использовать их результаты с пользой для себя. Отправной точкой, с опорой на исторический опыт, включая весь постсоветский период, могла бы стать убежденность, что украинской элите нельзя доверять ни в коем случае, что у России на Украине нет и не может быть надежных политических союзников. Строя свою политику на этом основании, Москва в 2013 году могла бы решить: пусть Украина, если она того желает, в полной мере хлебнет европейской ассоциации. После этого там неизбежно разовьются социально-политические процессы, которые Россия, не вмешиваясь в них, будет внимательно отслеживать и использовать в своих интересах.
Главный ресурс, который Россия могла бы приобрести на Украине,— это квалифицированные кадры в научно-технической и производственной сферах.
Можно было бы предположить, что в результате сближения с Евросоюзом распались бы многие производственные цепочки, заточенные на сотрудничество с Россией (что в итоге и произошло), и квалифицированные специалисты остались бы без работы. Вот их нужно было бы приглашать на работу и постоянное жительство в Россию. Нам такие кадры очень нужны.
Но что случилось, то случилось. В результате Крым стал частью Российской Федерации. На мой взгляд, в соответствии с волей подавляющего большинства жителей.
— Тогда было решено любой ценой предотвратить ассоциацию Украины и ЕС, перекупить (тогдашнего президента Виктора.— “Ъ”) Януковича.
— Это было большой ошибкой. На Януковича нельзя было полагаться, это человек совершенно без принципов, без внутреннего стержня. Абсолютно продажный криминальный тип.
— Вы говорите, что страх России перед продвижением НАТО к ее границам неоправдан. Поясните.
— Я считаю, что Россия могла бы относиться к этому процессу спокойнее. Не стоило, к примеру, пытаться удерживать Черногорию или Северную Македонию от вступления в альянс. С точки зрения обеспечения безопасности России эти страны не играют особой роли, в то время как попытки противодействия этому процессу негативно повлияли на отношения России с этими двумя государствами, как уже было ранее с другими странами Восточной Европы.
— Но Украина не Черногория…
— Именно так. Для большинства наших с вами сограждан и для 100% тех, кто занимается внешней и оборонной политикой страны, вступление Украины в НАТО абсолютно недопустимо. Фактически оно означает войну. На мой взгляд, в какой-то момент стоило попытаться договориться с Западом о закреплении нейтрального статуса Украины. О таком варианте еще в феврале 2014 года, выступая на Мюнхенской конференции по безопасности, говорил (бывший советник президента США по нацбезопасности.— “Ъ”) Збигнев Бжезинский. Мне кажется, для нас это был бы лучший вариант.
— Но для этого НАТО должно было бы отказаться от «политики открытых дверей».
— Да, США должны были бы по сути признаться, что через 25 лет после окончания Холодной войны перед ними есть какие-то ограничения. Наверное, это было бы очень трудно, но в случае Украины с США, как мне представляется, Россия могла бы договориться. Страны НАТО боятся быть автоматически привязанными к любому негативному развитию событий между Россией и ее ключевым постсоветским соседом, которого они полностью не контролируют. Страны Прибалтики и Польша для Запада предсказуемы. Но не Украина со всеми ее «Азовами» («Азов» — запрещенный в РФ украинский добровольческий батальон.— “Ъ”) и ультранационалистами. Тут могут быть неприятные сюрпризы. Запад не хочет за них расплачиваться. Поэтому я думаю, что Украину в НАТО и не включат.
— И Грузию?
— И Грузию. Публично в этом не признаются, конечно: западная политика по своей сути лицемерна. Но такое публичное признание и не требуется.
— По-вашему, конфронтация с Западом будет усиливаться? Возможно ли прямое военное столкновение?
— Конфронтация, вероятно, будет и дальше усиливаться, и негативные сценарии возможны. Посмотрите, что произошло в апреле на российско-украинской границе. Как я понимаю, президент Украины (Владимир.— “Ъ”) Зеленский решил по внутриполитическим причинам поиграть мускулами, солдат немного подвигать в сторону Донбасса. В Москве подумали, что киевское руководство может заиграться. И решили послать ему и его вашингтонским кураторам сигнал. Потому и сосредоточили большое количество войск по всей границе от Брянска до Крыма. Сигнал Киеву был в духе известных слов Путина, что если вы начнете войну на Донбассе, будете пытаться силой восстановить территориальную целостность Украины на этом участке, то тогда ваша государственность может оказаться под вопросом. Сигнал Вашингтону был такой: не забывайте про (экс-президента Грузии Михаила.— “Ъ”) Саакашвили, который в 2008 году тоже понадеялся на США, считал, что вы ему обещали военную помощь, и пошел ва-банк.
Это было грубо и цинично, но посылало абсолютно ясные сигналы. Российская политическая культура в целом достаточно цинична, в то время как западная лицемерна. Это не критика, а наблюдение. Я предпочитаю нашу, поскольку она не вводит в заблуждение. Зеленскому был послан сигнал, что не будет ни тебя, ни майданной Украины, если ты двинешься, а американцам сигнал — смотрите за клиентом, он может втянуть вас в войну.
— И есть шанс, что втянул бы?
— Если бы российские войска в ответ двинулись на Киев, то риск задеть американцев был. На Украине есть американские советники и инструкторы. ВМС США часто присутствуют у украинских берегов, а самолеты американских ВВС совершают полеты над Украиной. Как бы отреагировало правительство США? Трудно сказать. США вряд ли стали бы защищать Украину, но игнорировать удары по своим военнослужащим они не смогли бы. В определенных обстоятельствах ситуация могла бы выйти из-под контроля.
Риски прямого столкновения есть и в Сирии, где идет война и на одной территории действуют вооруженные силы Америки и России — на разных сторонах или по крайней мере не на одной стороне. Механизм деконфликтинга, который до сих пор не давал серьезных сбоев, может в какой-то момент не сработать, и ситуация может эскалировать.
Третий сценарий прямого столкновения — это инцидент, скажем, в небе над Балтикой или Черным морем. Ведь чем ближе натовские самолеты подлетают к российской территории, тем ближе самолеты ВКС России подлетают к самолетам НАТО. И когда расстояние между машинами 5–6 метров, то всякое может произойти. Или, скажем, если российский военный самолет, низко пролетая над каким-то кораблем НАТО, врежется прямо в надстройку военного корабля и там погибнет большое количество моряков. Подобные инциденты, если они не будут купированы, могут привести к эскалации и даже непреднамеренному развязыванию вооруженного конфликта.
Если конфликт не удастся немедленно погасить, он может вылиться в локальную или даже региональную войну, а та может подвести стороны к ядерному порогу.
Эффективным ответом на расширение НАТО и особенно на развертывание инфраструктуры альянса у российских границ является приобретение способности к созданию такой же угрозы для США. Это и есть равновесие в военной сфере. Лучше, конечно, достигать равновесия, снижая уровни взаимных угроз.
— Про войну поговорили, а какой должна быть внешняя политика Россия в мирное в общем-то время?
— Россия находится в состоянии конфронтации с Западом и будет находиться в этом состоянии еще довольно длительное время. Поэтому задача внешней политики не в том, чтобы прекратить конфронтацию, потому что, на мой взгляд, это на данном этапе невозможно. Но ею можно управлять. Для этого нужно, чтобы обе стороны четко знали, где проходят красные линии оппонента. Здесь не должно быть никакой двусмысленности.
— Например? Какие красные линии, с вашей точки зрения, у российского руководства?
— Решение о вступлении Украины в НАТО, как я понимаю, означало бы войну. То есть прежде чем Украина вступит в НАТО, Россия, как и в случае попытки украинского наступления в Донбассе, о котором публично предупреждал президент Путин, вмешается с целью свержения нынешней украинской власти.
В Белоруссии, с точки зрения Кремля, не может быть никакого режима, кроме пророссийского.
В Европе не должны быть размещены американские системы средней дальности, которые могут обезглавить военно-политическое руководство России. Если такие системы будут развернуты, то Москва либо поставит под прицел аналогичные центры управления и командования США, либо изменит подход к применению ядерного оружия.
Если США будут вмешиваться во внутренние дела России, российская сторона ответит асимметрично, например, при помощи кибертехнологий.
У американцев со своей стороны есть свой список красных линий.
Если обе стороны понимают, где проходят красные линии друг друга и не переходят их, конфронтация становится управляемой.
Противоборство с США — это надолго. В таких условиях есть смысл искать внутренние ресурсы развития в самых разных областях и одновременно решительно устранять все, что мешает развитию, проводя санацию. В истории России периоды конфронтации с Западом не раз стимулировали модернизацию отечественной экономики, развитие научно-технического потенциала, причем не только в оборонной области.
— Как такая санация возможна без политического переобустройства, которое не предвидится?
— В обозримом будущем в России, вероятно, сохранится персоналистский режим. По этому поводу можно сокрушаться, но такой режим соответствует традиционной политической культуре. На данный момент реальная альтернатива режиму личной власти в России — это либо олигархия, либо хаос. И то и другое — временные состояния, которые в конце концов неизбежно вновь приведут к верховной власти одного лица. Задача состоит не в том, чтобы децентрализовать модель правления, а в том, чтобы эту модель модернизировать. Для того чтобы она не мешала развитию, а стимулировала его. Это — не упование на «продвинутого» царя, а надежда на постепенную трансформацию элиты и взросление общества.
— На какие исторические примеры вы ориентируетесь в своих надеждах?
— В отечественной истории — на деятельность Петра Столыпина, консерватора и жесткого противника революции. В мировой истории — на Ататюрка, успешно модернизировавшего Турцию, или на Ли Куан Ю, превратившего захолустный Сингапур в процветающее современное государство. Оба правителя были явными авторитариями, абсолютными государственниками.
В 2020-х годах и дальше российская политика, опираясь на достижения первых двух десятилетий начавшегося столетия, должна быть сосредоточена на идее развития самой России. Основным двигателем этого развития в российских условиях может выступать только государство. Следовательно, главной политической задачей должно стать, на мой взгляд, строительство государства развития.
— В книге вы много говорите о важности сбалансированной внешней политики. Как это должно выглядеть на практике? Приведите пример.
— Прежде всего Россия должна отойти на безопасное расстояние от главного противоречия современных международных отношений — конфликта между Китаем и США. Это для россиян чужой спор, втягиваться в него нельзя. С Китаем у России хорошие отношения, Москва должна их поддерживать и развивать, но таким образом, чтобы не превращаться в придаток, вассала Пекина. Это, конечно, не значит, что Россия должна подыгрывать Америке и занимать ее сторону в этом противоборстве, ни в коем случае.
На международной арене Россия должна оставаться независимым игроком глобального уровня. Москва должна стремиться к равновесию в отношениях с соседями в Европе и Азии, на востоке и на западе, севере и юге. Это способность уверенно стоять на своих ногах, не прогибаясь ни под кого, не склоняясь ни в чью сторону — ни под угрозами, ни из-за посулов. Это также отказ принимать чужих врагов или друзей как своих. Речь не идет о равноудаленности, а о недопущении перекосов и шатаний.
Важно, чтобы внешняя политика не расходилась с общей стратегией развития страны, не только не противоречила ей, но была бы полностью встроена в нее. Соответственно, важнейший вопрос для внешней политики: что она может дать для внутреннего развития. В международном плане, вернув себе статус великой державы, Россия стоит перед вопросом: какую роль ей выгодно и по силам играть в глобальном мире. Формула, которая представляется наиболее целесообразной, звучит примерно так: не Россия для мира, а мир для России.
Тренин Дмитрий Витальевич
Личное дело
Родился 11 сентября 1955 года в Москве. Окончил Военный институт Министерства обороны СССР, сегодня — Военный университет Министерства обороны РФ (1977). Служил в вооруженных силах СССР и Российской Федерации с 1973 по 1993 год.
Был офицером связи в Отделе внешних сношений Группы советских войск в Германии, г. Потсдам (1978–1983), участвовал в советско-американских переговорах по ядерным и космическим вооружениям в Женеве как член делегации СССР (1985–1991).
Работал старшим преподавателем Военного института с 1983 по 1993 год. В 1993 году назначен старшим научным сотрудником Военного колледжа НАТО в Риме, с 1993 по 1997 год — старший научный сотрудник Института Европы РАН.
С 1994 года — ведущий научный сотрудник Московского центра Карнеги, с декабря 2008 года — его директор. Является председателем научного совета центра и руководителем программы «Внешняя политика и безопасность». Член ряда профессиональных ассоциаций и организаций: Международного института стратегических исследований, Российского совета по международным делам, Российской ассоциации международных исследований и др.
Кандидат исторических наук. Автор книг на русском и английском языках, в том числе «Новый баланс сил: Россия в поисках внешнеполитического равновесия» (М.: Альпина Паблишер, 2021), «What Is Russia Up To in the Middle East?» (Polity, 2017), «Should We Fear Russia?» (Polity, 2017), «Россия и мир в XXI веке» (М.: «Эксмо», 2015).
Павел Цуканов
0
А вы говорили в России нет других Лидеров... Есть. И когда они станут у руля, наши "партнёры" будут вспоминать Темнейшего, как самого доброго в мире Санту!