"Можем ли мы сделать лучше? Высокомерие и проверка боем на Украине"

Последним свидетельством некомпетентности России является уничтожение частей, пытавшихся форсировать реку Северский Донец в Донбассе на востоке Украины [имеется в виду поражение российских частей при попытке форсирования Северского Донца у Белогоровки в Луганской области 8-9 мая 2022 года. - bmpd]. Министерство обороны Украины (необъективный источник в этих вопросам) сообщило, что подразделения русской бригады, обнаруженные воздушной разведкой, понесли большие потери: «В результате артиллерийских ударов ВСУ сожжено 70 единиц российской бронетехники... Из 550 военнослужащих российской бригады погибло 485».

Или так нам говорят. Но так ли это на самом деле?

Западные комментаторы в целом удовлетворены этим повествованием и набросились на фиаско с переправой через реку как на еще одно свидетельство того, что русские вооруженные силы продолжают борьбу с решительным сопротивлением хорошо обученных и мотивированных украинских сил. В статье в "The Wall Street Journal" военные эксперты анализировали недостатки России, объясняя их неудачи главным образом неадекватной подготовкой и плохим руководством. Они говорят, что эта неудача — одна из многих, которые «указывают на проблемы больше в цепи командования, чем на уровне поля боя, и, вероятно, указывают на то, что высшее руководство стремится к достижениям, к которым войска не готовы». Таким образом, «Россия предлагает миру уроки, как нельзя делать, говорят западные ветераны боевых действий».

А что, если уроки Украины аналитики видят неправильно, через линзы, преломленные собственными предубеждениями и высокомерием? Что, если ключевой переменной является не профессионализм русских военных, а характер этой войны?

Как мы увидим, американские и русские доктрины аналогичны по операциям по форсированию рек и многим другим видам тактических и оперативных маневров. Если неудача России связана с неудачами личного состава, то война не бросает вызов существующим военным концепциям и возможностям США, если их используют профессионалы. Если проблема не в кадрах, то подходы США могут быть признаны недействительными. Отсюда вопрос: будут ли силы США лучше действовать в такой войне, как на Украине?

Учимся «рулить»

Это махание пальцами неуклюжим русским военным является новым. Многие, если не большинство, военных аналитиков считали, что война на Украине быстро закончится со свершившимся фактом победы России. Красная Армия в городе — сопротивление бесполезно!

Многие из этих оценок были основаны на прогнозировании военных действий с участием Прибалтийских стран — уязвимого восточного фланга НАТО. Оно показывало, что русские будут в Таллине (Эстония) и Риге (Латвия) в течение 60 часов. Считалось, что именно здесь русские представляют наиболее серьезную угрозу безопасности, и в ходе игр западные военные стремились понять, какое увеличение численности сил НАТО обеспечит их сдерживание.

Учитывая географическое положение и скромное присутствие войск в Прибалтийских странах, эти выводы были правдоподобными. Расстояние от границы с Россией до Риги составляет всего около 130 миль, а три прибалтийских государства представляют собой, по сути, довольно узкую полосу непосредственно на границах России и Белоруссии. Также у русских есть милитаризованный анклав в Калининграде, создавая угрозу по обе стороны Сувалкского прохода, который контролирует сухопутный доступ из Польши в Прибалтику. Кроме того, силы НАТО в этих странах, на том уровне, который используется в военных играх, будут значительно уступать по численности и вооружению любым силам русского вторжения.

Вторжение в Украину явно идет не так, как ожидало западное аналитическое сообщество, а тем более русские. Однако не следует забывать, что Украина — это не Прибалтика. Украина обладает стратегической глубиной и значительными вооруженными силами, которые реорганизовывались и тренировались под наблюдением НАТО после русского вторжения в 2014 году. Она также получает массированную и практически беспрепятственную материальную поддержку с Запада.

Тем не менее, западные военные аналитики теперь перешли от подавленности русской военной мощью к ее недооценке вследствие действий на Украине. Возможно, пора сделать глубокий вдох и просто «выдохнуть».

Почему Россия оказалась в тупике?

Большая часть анализа сейчас сосредоточена на выявлении причин неожиданных неудач России, пытаясь выискать объяснения тому, почему русские не могут эффективно использовать свои изощренные инструменты. Ответ, по-видимому, заключается в принципиальном отличии: русские не такие, как мы.

Недавняя оценка, проведенная Институтом современной войны в Вест-Пойнте, символизирует широко распространенное в настоящее время единодушное мнение о том, что логистические неудачи и неспособность вести эффективные общевойсковые операции являются ахиллесовой пятой русских вооруженных сил. Отчасти это связано с отсутствием подготовки и боевого опыта. Более того, это происходит из-за того, что их солдаты плохо руководимы и не имеют унтер-офицерского корпуса и достаточных полномочий для младших командиров, которые характерны для вооруженных сил США и других западных стран. Таким образом, преимущество Украины заключается в том, что она «пытается моделировать свои вооруженные силы по стандартам НАТО и США, в том числе создает свой собственный сержантский корпус посредством участия в таких программах, как Программа повышения оборонного образования НАТО».

Следовательно, по словам одного анализа, "русская армия, которую многие считают второй сильнейшей в мире, имеет серьезные ограничения. Она оказалось фасадом из блестящих новых танков и самолетов, скрывающим все отмеченные выше проблемы с качеством и командованием, пока им не пришлось сражаться".

Короче говоря, у России «потемкинская армия».

Что делать, если диагноз ошибочен?

С симптомами русского перформанса спорить сложно, но что делать, если поставлен неверный диагноз? А что, если западные военные страдают похожей болезнью, но не замечают ее из-за поверхностных оценок русских?

В этом отношении особенно показателен эпизод с форсированием реки [Северского Донца]. Все комментаторы в статье "The Wall Street Journal" подчеркивали сложность таких операций. Комментарии отставного бригадного генерала армии США Питера ДеЛука показательны: «Все боевые действия должны быть тщательно срежиссированным балетом кинетического насилия, людей, транспортных средств и самолетов… а форсирование реки — один из самых сложных маневров». Следовательно, продолжает он, «все это должно быть скоординировано, чтобы быть эффективным, и мы вообще не видели, чтобы русские делали это на Украине». Британский инженер-коммандос Тони Спамер также высказал свое мнение, основываясь на своем опыте в Афганистане. «Мы бы никогда сходу не выехали и не предприняли бы попытку». Вместо этого он объяснил, что «его подразделения будут проводить до семи медленных репетиций на своей базе, а затем тренироваться на скорость, каждый раз сокращая опасные операции на несколько минут, прежде чем развертываться в боевых действиях».

Военные профессионалы, упомянутые в статье, подробно рассказывают о том, как они могли бы провести эту операцию по-другому: тщательная разведка, сначала обеспечение безопасности на противоположном берегу реки, обман с использованием нескольких ложных мест форсирования, использование дымовых завес для сокрытия операции, и прочие общеочевидные доктринальные принципы форсирования реки. По иронии судьбы, в статье отмечается, что это также русская доктрина: «Русские войска, похоже, проигнорировали свою собственную военную доктрину и боевые уставы, предприняв поспешную попытку маневра, который требует тщательного планирования, обширных ресурсов и строгого контроля». Вероятная причина русской катастрофы на Северском Донце: «высшее руководство требует успехов, к которым войска не готовы».

Однако русские осуществили несколько успешных переправ через реку Северский Донец, чтобы перебросить силы для наступательных операций далее Изюма. Эти переправы позволили русским расположить силы для наступательных операций в районе к югу от реки.

Эти форсирования, как и другие успешные русские операции, почти не освещаются в СМИ. Украинские неудачи также не занимают заметного места в репортажах с войны. Скорее всего, это результат изощренной украинской информационной кампании, подкрепленной положительными историями журналистов, доступ для которых тщательно контролируется украинским правительством. Этот контроль над информацией подкрепляется отличной оперативной безопасностью их вооруженных сил. Действительно, именно украинское правительство распространило видео неудачной переправы через реку Северский Донец.

Неудачное форсирование реки преподносится как еще одно свидетельство того, что неудовлетворительные действия России на Украине на сегодняшний день являются следствием провала руководства, усугубленного недостаточно обученными неопытными солдатами с неуклонно снижающимся боевым духом.

Этого и следовало ожидать от украинцев, которые, в конце концов, вовлечены в, возможно, экзистенциальный для них конфликт, в котором нарративы международных СМИ играют ключевую роль в обеспечении их поддержки. Однако тем, кто увлечен историями о неудачах России, следует хорошенько подумать, почему так происходит, возможно, потому, что они должны подтвердить свою личную компетентность и компетентность вооруженных сил своей страны.

Утешительный диагноз неправильного недуга

Что утешительного в обвинении в неудачах России ее практики, а не ее доктрины, так это то, что это освобождает западных военных от необходимости тщательно изучать свою собственную доктрину. Это важно, потому что, как отмечается в различных статьях, доктрина форсирования рек одинакова для всех вооруженных сил.

Доктрина форсирования рек в значительной степени основана на с трудом извлеченных уроках Второй мировой войны в Европе, когда все армии столкнулись с проблемой форсирования рек и другими препятствиями для маневра. Действительно, переправа через реку навстречу противнику всегда была одной из самых сложных в исполнении операций. Возможно, самым печально известным примером является попытка форсировать реку Рапидо в январе 1944 года во время итальянской кампании. Эта операция провалилась ввиду решительного немецкого сопротивления и привела к большим потерям американцев. Были и удачные примеры, в первую очередь ночная переправа 22 марта 1945 года на лодках через Рейн в Нирштейне 5-й пехотной дивизией из состава 3-й армии генерала Джорджа Паттона — «первое пересечение реки Рейн на лодках армией вторжения со времен Наполеона Бонапарта». Более известным примером был более ранний захват моста Людендорфа через Рейн в Ремагене 7 марта 1945 года.

Вторая мировая война была последним случаем, когда армия США или русская армия фактически переправлялись через реку против компетентного, хорошо вооруженного противника. Операции в Афганистане, как правило, носили частный характер, и переправы через реки, хотя и были сложными, не встречали там особого сопротивления. Они также не были критическим компонентом успеха операции, тогда как во Второй мировой войне они были таковыми, а на Украине они являются таковыми и сейчас. Отсюда и русское стремление к быстрым действиям.

Какова болезнь?

История с форсированием реки подчеркивает реальную болезнь, поразившую как русских, так и их западных наблюдателей: хроническую неопытность в наступательных боях против компетентного противника, способного, согласно сегодняшнему описанию, оспорить все сферы в затяжной войне, которая приводит к большому количеству жертв. Ни у России, ни у Запада не было оперативного или боевого опыта, похожего на войну на Украине, на протяжении более чем одного поколения, если не со времен Второй мировой войны.

Под боевым опытом я имею в виду практику развертывания, маневрирования и обеспечения крупных многоэшелонированных соединений в совместных действиях против грамотного, хорошо вооруженного противника, настроенного на борьбу и способного на это. В обеих армиях есть лидеры-ветераны с многолетним боевым опытом. Россия давала боевой опыт своим военным с 1990-х годов в Чечне, Грузии, Крыму, Украине и Сирии, а также в других странах со своими военными подрядчиками "группы Вагнера". Соединенные Штаты и многие их союзники по НАТО участвовали в боевых действиях в Афганистане, а американские и британские вооруженные силы получили обширный опыт в Ираке. Однако операции «Щит пустыни»/«Буря в пустыне» (1990-1991 годы) и операция «Иракская свобода» (2003 год) стали последними крупномасштабными боевыми кампаниями США, причем обе они велись против противников, над которыми имелось значительное превосходство, и происходили в обстановке, в которой Соединенные Штаты обладали господством в воздухе и полным контролем на море.

Украинский вызов отличается от того, с чем ранее сталкивались русские. Украинцы обороняются, и у них есть большой опыт такого рода операций на Донбассе с момента вторжения в 2014 году. Смогут ли они перейти в наступление любого масштаба в будущем, пока неизвестно.

Русско-украинской войне по состоянию на 24 мая всего три месяца, что по меркам любой крупной войны мало. Можно вспомнить, что с 7 июля по 26 сентября 1941 года немецкое нападение на Советский Союз в рамках операции «Барбаросса» достигло взятия Киева. Нынешняя война, похоже, превращается в затяжную войну на истощение. Таким образом, русская стратегия ограниченного маневра и сильной опоры на огневые позиции еще может быть разумной. Похоже, они учатся, как отметил аналитик по России Майкл Кофман в недавнем подкасте "War on the Rocks". Такое затягивание крупных боевых операций также находится за пределами опыта находящихся сейчас на службе западных офицеров.

В начале войны действующий личный состав и основные системы вооружения, выделенные Россией для вторжения, значительно превосходили по численности украинские -  почти в два раза. Точные данные о потерях личного состава и техники получить сложно, особенно на Украине, где эти данные по понятным причинам считаются государственной тайной. Тем не менее, если цифры, сообщаемые каждой из противоборствующих сторон, прнять как некое приближение, то эти текущие оценки показывают, что обе стороны страдают от значительного истощения, особенно по личному составу.

Если это правда, то у Украины могут быть серьезные проблемы, если война будет продолжаться намного дольше. Наблюдение Карла фон Клаузевица так же верно сейчас, как и в XIX веке: «Конечно, в природе вещей, что при сравнении относительной силы двух армий, меньшая сила будет исчерпана раньше, чем большая; она не сможет двигаться так долго, и поэтому радиус ее театра военных действий неизбежно будет ограничен». Еще неизвестно, сможет ли Россия с ее неиспользованной, но в значительной степени неподготовленной живой силой поддерживать пригодные для боевого использования силы в полевых условиях дольше, чем Украина, которая также мобилизует свои резервы и добровольцев.

Западные вооруженные силы также подвержены тому, что Джеффри Рекорд называет «фобией потерь». Он связывает это явление с войной во Вьетнаме, но отмечает, что его современные последствия проявились в операции Allied Force в Косово. Его тезис состоит в том, что американские политики и высокопоставленные офицеры считают, что «при применении силы в ситуациях ограниченного вмешательства мы должны быть готовы пожертвовать даже оперативной эффективностью ради предотвращения потерь» и что в войне против Сербии «защите своих сил был предоставлен приоритет над выполнением задач». Чтобы поддержать этот вывод, Рекорд цитирует тогдашнего председателя Объединенного комитета начальников штабов США генерала Хью Шелтона, который поддерживает этот вывод: «Главный урок, извлеченный из операции Allied Force, заключается в том, что безопасность наших людей должна оставаться нашим главным приоритетом».

Следовательно, западные вооруженные силы в значительной степени сосредоточились на "защите своих сил" ("force protection"). Это стало возможным из-за ограниченного характера большинства операций - типа кампаний, с которыми большинство военнослужащих почти исключительно сталкивались в течение своей карьеры. Кроме того, за большинством оперативных решений всегда стоит опасение, что воспринимаемое общественное неприятие жертв может расстроить политику. Это не означает, что "нерегулярные" войны в Афганистане и Ираке не были жестокими и смертоносными. Они, безусловно, были настоящими на уровне солдат, отделений, взводов и рот. Тем не менее, операции там редко включали использование батальона или более крупных соединений в общевойсковых операциях.

За более чем 20 лет войны в Афганистане в боях не было потеряно ни одной взводной позиции. Уровень потерь был чрезвычайно низким даже по стандартам войны во Вьетнаме, а медицинская помощь была быстрой и всесторонней. Наконец, бой был смертоносным только на земле; самолеты в основном безнаказанно действовали вне досягаемости ограниченной ПВО противника. Потери авиации были в маловысотных действиях и почти исключительно в вертолетах.

Война на Украине наглядно продемонстрировала высокие человеческие жертвы крупномасштабных и высокоинтенсивных боевых действий. Потери русских на реке Северский Донец и в других сражениях показывают, что это войны, в которых роты, батальоны и даже более крупные соединения могут быть уничтожены в мгновение ока, что приводит к большому количеству солдат, убитых в бою и раненых, а также к значительным материальным потерям.

Следовательно, на Украине мы наблюдаем возвращение императива сохранения сил, а не их защиты. В настоящее время это находится за пределами сознания западных военных и нынешних возможностей оказания помощи раненым.

Изменение мышления с «защиты сил» на «сохранение сил» граничит с ересью в нынешней западной военной культуре. На Украине Россия усваивает необходимость сохранения сил на собственном горьком опыте — в неумолимом горниле боя. Разумный вопрос заключается в том, подготовлены ли западные правительства, а тем более их граждане, к конфликту, который может привести к тысячам смертей и гораздо большему количеству жертв всего за несколько недель. Как подействует мясорубка на настроения народа, являющегося частью троицы в труде Карла фон Клаузевица «О войне» [три элемента войны Клаузевица - правительство, народ и армия], даже в странах, где существуют добровольческие вооруженные силы? Сможет ли такой уровень жертв бросить вызов политике, если не разрушить ее?

Тот факт, что русские восстанавливают части из свежих войск и остатков частей, уничтоженных в бою, является реальностью затяжных, высокоинтенсивных боев. Наша собственная история времен Второй мировой войны показывает потенциальную цену войны с равным противником. 1-я пехотная дивизия армии США за 443 дня боев в Северной Африке, на Сицилии и в Европе потеряла 20659 человек. Эта цифра превышает штатную численность пехотной дивизии США времен Второй мировой войны в 15000 человек.

Важно отметить, что такие уровни потерь в войне на Украине также ставят под вопрос способность западных армий поддерживать адекватную боевую мощь в любых ситуациях, кроме коротких войн со скромными потерями. Можно видеть, что русские полагаются на поспешно мобилизованные резервы для возмещения потерь. По иронии судьбы, как это было продемонстрировано со времен Наполеоновских войн, levée en masse [массовая мобилизация] является требованием для затяжной государственной войны на этом уровне. И у русских, и у украинцев есть системы призыва своих граждан; от этой практики отказались вместе с поддерживающей ее инфраструктурой в большинстве западных стран. Возможно, это на самом деле [с русской стороны] случай благоразумной подготовки, а не акт отчаяния?

Эта война такая же, но другая

Хотя многие аспекты Украинской войны перекликаются с прошлыми крупными войнами, такими как Вторая мировая война и, в меньшей степени, война в Корее, есть несколько новых аспектов. Одна из них, вероятно, объясняет фиаско на переправе через Северский Донец: повсеместное наблюдение за полем боя. Украинцы сообщили, что они обнаружили русскую переправу с помощью воздушной разведки. Потенциальные источники такой информации сейчас намного разнообразнее и многочисленнее, чем даже в самых последних конфликтах. Они включают в себя широкий спектр беспилотных летательных аппаратов, имеющиеся в продаже коммерческие спутниковые снимки, разведывательные данные из западных источников и другие средства.

Эта новая реальность, по сути, означает, что относительно большим соединениям негде спрятаться. Внезапность, особенно при ограниченном количестве потенциальных мест форсирования реки, может оказаться невозможной. Таким образом, все типы действий по скрытности и маскировке также могут быть бессмысленными. Наконец, учитывая сложность многих датчиков, дымовые завесы могут быть менее полезными, чем в прошлом.

Эта новая реальность делает тех, кто критикует русских, не только неправыми, но и опасными. Они цепляются за доктрину, которая может быть полностью устаревшей в нынешних оперативных условиях. То, что они настаивают на том, что русская некомпетентность в основном связана с неподготовленными и плохо мотивированными солдатами, возглавляемыми коррумпированными и некомпетентными лидерами, дает им удобный ответ, который не обесценивает их опыт или их нынешние методы.

Почему это опасно?

Понятно, что военные эксперты смотрят на войну через призму собственного опыта: своих войн. Поскольку война на Украине выходит за рамки их непосредственного опыта, многие американские наблюдатели полагаются на аналогии с тем, что им известно, например, с операцией «Буря в пустыне» или начальным этапом операции «Иракская свобода». К их взглядам справедливо обращаются, учитывая скудость знаний о военных операциях среди большинства гражданских политиков и широких слоев населения. Таким образом, преобладает их мнение о том, что русские неудачи связаны с исполнением, а не с доктриной.

Эти эксперты также делают утешительные выводы: хорошие парни, похожие на нас, с нашей помощью побеждают плохих парней. Это праведная война. Мы бы отлично справились. Это также опасные выводы с двух точек зрения.

Во-первых, они подтверждают нынешние подходы США, не выходя за рамки первоочередных объяснений неадекватности России, чтобы извлечь из них уроки. С точки зрения того, как американские военные разбирают происходящее — доктрину, организацию, обучение, материальную часть, руководство, людей, объекты и политику — русские вооруженные силы в большинстве этих областей похожи на вооруженные силы США, за двумя вопиющими исключениями — их очевидными недостатками: в руководстве и личном составе. Это показывает обоснованность нашей доктрины, организации, обучения и техники — как имеющихся, так и разрабатываемых для соперничества и потенциального конфликта с Китаем и Россией. Нет необходимости заглядывать за эти двери, если реальная проблема заключается в людях и лидерах.

Верно?

Возможно, у русских нет профессиональных военных, состоящих исключительно из добровольцев, сильного унтер-офицерского корпуса или командно-ориентированных руководителей, которые берут на себя инициативу. Действительно ли этот последний пункт верен в вооруженных силах США — учитывая свидетельства неприятия риска в Афганистане и Ираке — но внутри самой системы твердо верят, что так оно и есть. Однако есть и сомневающиеся. По словам тогдашнего начальника штаба армии США генерала Марка Милли : «Я думаю, что мы чрезмерно централизованы, чрезмерно бюрократизированны и чрезмерно не склонны к риску, а это противоположно тому, что нам понадобится при любом типе войны”.

Армия США в 1970-х и 1980-х годах обращалась к Вермахту времен Второй мировой войны за уроками того, как бороться с численно превосходящим Советским Союзом и побеждать. Ведь немцы реально воевали с Красной Армией. Бывшие нацистские офицеры, такие как генерал Герман Бальк и генерал Фридрих фон Меллентин, объясняли свою систему и ее важность на конференциях и встречах с американскими офицерами и официальными лицами. Были приняты американизированные версии немецкой практики профессионального военного образования, офицерского профессионализма и поощрения инициативы подчиненных через Auftragstactik, которая стала "mission command" [русского эквивалента термина нет, в отношении немецкого прообраза иногда используется перевод "тактика поручений" - bmpd] в армии США в качестве передовой практики. Но мы должны хорошо помнить, что тот же тип Красной Армии уничтожил хваленый нацистский Вермахт во время Второй мировой войны в долгой, изматывающей войне на истощение, якобы страдая от тех же болезней централизованного руководства и наспех обученных солдат, как и сегодня.

Кроме того, немцы распространяли ревизионистскую историю, мало чем отличающуюся от повествования «Потерянного дела» о поражении Конфедерации в Гражданской войне в США. Роберт Читтино писал, что они "описывали Советскую армию как безликую и безмозглую орду, где офицеры терроризируют своих людей, заставляя их подчиняться, а диктатор Иосиф Сталин терроризирует офицеров. В ней не было изящества. Ее идея военного искусства заключалась в том, чтобы сокрушать все на своем пути с помощью числа, грубой силы и огромных размеров".

Таким образом, как и в армии юнионистов в Гражданской войне в США, «количество восторжествовало над качеством». Другими словами, лучшая армия проиграла, а «элитные силы исчезли под превосходством толпы».

Эти представления сформировали взгляды США на русские вооруженные силы во время Холодной войны и, несмотря на то, что они были опровергнуты в 1990-х годах, сегодня находят отражение в оценках. Как сказал полковник армии в отставке и дипломат Джоэл Рэйберн в интервью "The New Yorker", «Плохой армии приказали сделать глупость». Хотя сейчас офицеров продвигают по службе на основе покровительства, это не так уж сильно отличается от требования политической благонадежности в руссских вооруженных силах во время Второй мировой войны. Что нужно было учитывать тогда и сейчас, так это то, почему немецкие войска были разгромлены таким слабым противником? Возможно, достаточное количество людей, техники и неукротимая воля к бою, несмотря на лишения и неудачи, — это именно то, что действительно необходимо, чтобы выстоять и победить в войне равных. По иронии судьбы, именно эти качества продемонстрировали сами американские военные во Второй мировой войне, когда они внесли свой вклад в победу над державами Оси. Это также те русские черты, о которых писал Толстой, и которые превзошли одну из самых прославленных армий в истории: Великую Армию Наполеона. Они могут объяснить постоянную поддержку русским народом войны, вопреки западной пропаганде, которую Путин представил как войну Запада против Матушки-России и называя украинцев «нацистами», чтобы еще больше спровоцировать параллели с Великой Отечественной войной.

Это приводит ко второй опасности: высокомерию. Негласный вывод из западного анализа заключается в том, что мы добились бы большего успеха, чем русские, потому что мы лучше их.

Мы?

Слова генерала Джеймса МакКонвилля, когда он вступил в должность начальника штаба армии США в августе 2019 года, — это не просто публичные фразы, в них глубоко верят в армии США и других видах вооруженных сил США как в  самохарактеристику: «Наша армия — регулярная, Национальная гвардия и резерв — это наиболее подготовленные, оснащенные и управляемые сухопутные войска, которые когда-либо выходили на поле боя». МакКонвилл также привел основную причину, почему это так: «Люди всегда являются моим приоритетом номер один: люди нашей армии — наша самая большая сила и наша самая важная система вооружения». Учитывая эти глубоко укоренившиеся убеждения, неудивительно, что считается, что военные, не разделяющие подходы США, потерпят неудачу на поле боя.

Эти взгляды опасны в западных оценках украинских военных. В настоящее время преобладает мнение, что украинское преимущество заключается в том, что они превратились в современные западные вооруженные силы, более десяти лет обученные западным методам. Они профессионалы. Поэтому они будут преобладать. Как и мы. Опять же, здесь нечему учиться.

Однако фактические доказательства неясны; оценки военной мощи Украины могут быть выдачей желаемого за действительное и высокомерием. Название статьи в "The Wall Street Journal" олицетворяет эту точку зрения, говоря, что все сводилось к «годам обучения в НАТО».

Следует напомнить, что западные инициативы по реформированию украинских вооруженных сил даже не начались до русского вторжения в 2014 году. Хотя они и продвинулись вперед, многие из старших офицеров были воспитаны в советской системе. Когда я посетил Национальный университет обороны в Киеве в 1996 году по обмену в качестве директора по академическим вопросам нашего Национального университета обороны, все высшие руководители были бывшими советскими офицерами. Некоторые из них также были гражданами России, которые предпочли остаться на Украине, потому что в России им некуда было возвращаться домой после распада Советского Союза.

Следовательно, глубоко укоренившиеся в советском стиле бюрократия и модель обучения пронизывали украинские вооруженные силы. Таким образом, их реабилитация, по сути, представляет собой комплексную перестройку институтов и изменение культуры, на что потребуется время. В частности, инициативы по созданию компетентного офицерского и унтер-офицерского корпуса, основанного на заслугах, — это многолетние усилия, которые только укореняются на низовом и среднем уровнях украинской армии. Следовательно, многие из тактик на уровне выше стрелкового отделения выглядят больше русскими, чем американскими, как и большая часть техники.

Признаком того, что мало что вышло за пределы  учений с НАТО, является малое число свидетельств того, что украинцы проводят совместные и общевойсковые наступательные операции. Эта способность будет важна для них при переходе от обороны к попыткам наступательных операций по возвращению захваченных Россией территорий. Кроме того, похоже, что Украина также уступает позиции на Донбассе медленному, упорному наступлению России.

Следовательно, анализ войны на Украине должен ответить на еще один незаданный вопрос: что, если представление о том, что качественные люди и лидеры являются наиболее важным компонентом современной войны, неверно? Что, если Сталин был прав, что количество само по себе имеет качество? Если это так, то украинцам может понадобиться гораздо большая помощь, если они хотят выжить в изматывающей войне на истощение в русском стиле.

Кроме того, поскольку Соединенные Штаты планируют, как они будут соперничать и потенциально сражаться с Китаем и Россией в будущем, подход должен характеризоваться смирением и сильным желанием бросить вызов существующим предположениям, концепциям и возможностям, а не подтверждать существующие подходы.

То, что случилось с Россией, может случиться и с нами, и нам нужно полностью понять, что же произошло.