Принято считать, что консерватизм был изначально враждебен националистическим идеям, так как выступал за сохранение политических форм XVIII века. Как известно, термины «правые» и «левые», впервые появились во французском Национальном собрании времен Великой французской революции, где справа сидели противники революции, сторонники конституционной монархии, которые желали сохранить существующее положение вещей. Собственно понятия «консерватор» и «либерал» также зародились и вошли в общественно-политический обиход именно во Франции.Однако ряд исследователей придерживаются мнения, что консерватизм представляет собой национальный феномен, в противоположность интернациональным идеологиям либерализма и социализма, и поэтому универсальные определения консерватизма затруднительны. В частности, французский консерватизм, и взгляды Жозефа де Местра и Франсуа Рене де Шатобриана служат тому подтверждением, имел более традиционалистский, религиозно-мистический уклон. Это мнение имеет под собой основания, поскольку реальность такова, что к концу XIX века многие классики европейского консерватизма выступали одновременно и как классики национализма. Одним из таких представителей национал-консервативного лагеря был французский социолог Гюстав Лебон. В историографии лебоновское наследие изучено достаточно слабо. Как отмечает историк Алексей Фененко в своей монографии «Национальная идея французских консерваторов XIX века», вплоть до начала 1970-х годов работы Гюстава Лебона вызывали интерес главным образом как «настольные произведения» крупнейших диктаторов ХХ века. Подобный подход господствовал и в советской историографии, где в анализе взглядов французского консерватора доминировали ортодоксально-марксистские позиции (непосредственно работы Лебона при СССР вообще не издавались). В 2000-е годы вышли несколько работ, заслуживающих внимание, однако и их нельзя назвать беспристрастными. Впрочем, может ли историография быть совсем беспристрастной? Сам Гюстав Лебон считал, что нет, и скептически относился к истории как науке:
«к историческим сочинениям надо относиться как к произведениям чистой фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными позднее. Разве мы знаем хоть одно слово правды о жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории человечества…
В сущности, впрочем, действительная жизнь их для нас имеет мало значения; нам интересно знать этих великих людей только такими, какими их создала народная легенда [1]».
В данном материале мы постараемся проанализировать философско-политические взгляды Гюстава Лебона и его социологические исследования, которые по-прежнему не теряют своей актуальности. Гюстав Лебон (Gustave Le Bon) родился в 1841 году в городке Ножан-ле-Ротру, что в 100 км к юго-западу от Парижа. В Ножан-ле-Ротру Гюстав с братом Жоржем и родителями прожил всего 8 лет, но там есть улица, названная в его честь. Отец семейства, Жан-Мари-Шарль Лебон, был чиновником, мать, Аннет-Жозефин – домохозяйкой [4]. Они принадлежали к среднему классу, имели бретонские и бургундские корни, их гербы датировались 1698 годом [6]. После окончания классического лицея Густав Лебон начал изучать медицину в Парижском университете. Он получил хорошее медицинское образование, что позволило учёному впоследствии развивать свои научные знания в сфере антропологии и психологии. Получив медицинскую лицензию, Лебон решил не ограничиваться лечением больных, а достигнуть академических высот и общественного признания. Отметим, что наука второй половины ХIХ века представляла собой просторное поле со множеством невспаханных участков, а медицинское образование было таким, что могло служить основой для изысканий в антропологии, психиатрии и других дисциплинах [4]. Темой первой публикации Г. Лебона (1862) были болезни людей, живущих в болотистых местностях. Затем он написал несколько статей о лихорадке и асфиксии, а первая его большая книга «Очевидная смерть и преждевременные захоронения» (1866) показалась медикам того времени более чем странной, ведь умерший есть умерший, каждый знал это, а тем более – врачи. А Лебон доказывал, что многие пациенты, считавшиеся умершими, фактически таковыми не были, и предлагал приемы сохранения и восстановления жизни, ряд из которых практическая медицина стала рассматривать только с 70-х годов XX века [4]. В «Психологии поколения», написанной в самом конце 1860-х годов, и в некоторых других работах на медицинскую тему Лебон совершенствует свой стиль и постепенно связывает свою научную карьеру с патологией и диагностикой заболеваний. Надо отметить, что, невзирая на разнообразные интересы в различных областях знания, Лебон всегда рассматривал их с медицинской точки зрения. При этом уже в 1860-е годы Лебон начал расширять поле своих диагнозов, включая в него определенные категории жизни французов, в частности – растущие показатели потребления алкоголя и падения рождаемости. Для Лебона, как и для многих думающих французов, контраст при сравнении аналогичных показателей Франции и Германии свидетельствовал об экономическом и демографическом отставании республики [4]. Отставание Франции от Германии явно проявилось во время франко-прусской войны. Лебон, живший тогда в Париже, добровольно поступил на медицинскую службу и организовал военное отделение карет скорой помощи. В качестве главного врача он наблюдал за поведением военных в наихудших условиях. Вооружившись же практическими знаниями о ведении войны, военной дисциплине и изучив поведение человека в состоянии сильного стресса, он написал трактаты о руководстве военными действиями, которые, будучи одобрены генералами, изучались в военных академиях. В конце войны Лебон получил звание кавалера Почетного легиона [4].Лебон был свидетелем не только франко-прусской войны, но и Парижской коммуны. Он видел, как революционеры жгли дворец Тюильри, библиотеку Лувра, городской зал и театр Ренессанса, часть Дворца правосудия и другие невосстановимые произведения архитектуры. Как отмечает историк Николай Лепетухин, эти события укрепляли его личный пессимизм и усилили уверенность в разложении французской нации.Гюстав Лебон продолжал свою публицистическую деятельность, совмещение популярной науки и социального комментария было его сильной стороной. Вскоре к Лебону пришел и коммерческий успех. Уже к 1875 году он был одним из немногих ученых, которые могли жить публикациями своих работ. В это время Лебон особенно увлеченно углубляется в проблемы психологии и активно занимается антропологией, изучая черепные параметры различных человеческих рас. Большое влияние на Гюстава Лебона оказали научные работы по теории эволюции Ч. Дарвина, они были для него, по мнению Р. Ная, «самой лучшей заменой религии, надежным, консервативным, практичным, совершенно неписаным божеством» [7]. Самой известной и покупаемой работой Лебона стала «Психология толп» («Психология народов и масс», 1895) – за 14 лет (1895–1909) вышло 14 ее изданий. В этой работе автор рассматривал две темы: расовую психологию и психологию масс.
Научная деятельность Гюстава Лебона и формирование его взглядов
«Психология народов и масс» – фундаментальное сочинение французского социолога
Книга «Психология народов и масс» («Психология толп») не только оказала большое влияние на основателей социальной психологии и первых социологов, но вышла за пределы академической среды – в политическую и военную сферы [5]. Лебон по праву считается основателем социологии масс. Он фактически основал такое важное направление современных социально-политических исследований, как «социология массовой коммуникации» – изучение «институтов и персонажей массовой коммуникации» и их взаимодействие в рамках массмедиа [2].«Психология народов и масс» состоит из двух приблизительно равных книг. Первая книга – «Психология народов» – является по сути почти дословным пересказом «Психологических законов эволюции народов», которые Лебон публиковал несколькими годами ранее. Вторая книга «Психологии толп», наиболее ценимая в науке, носит название «Психология масс» и состоит из трех разделов (13 глав). Рассмотрим некоторые основные тезисы данной работы.Во-первых, французский социолог указывал, что жизнь народа, его учреждения, верования и искусства суть только видимые продукты его невидимой души, и для того чтобы народ преобразовал свои учреждения, свои верования и искусство, «он должен сначала переделать свою душу». По мнению Лебона, судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие.
«Ни революции, ни конституции, ни деспоты не могут давать какому-нибудь народу тех качеств характера, какими он не обладает, или отнять у него имеющиеся качества, из которых проистекают его учреждения. Каждый народ имеет ту форму правления, какую он заслуживает [1]»,
– считал Лебон. В более поздней работе «Психология социализма» (1898) французский социолог выдвигает собственную концепцию этнического сознания, которое, с его точки зрения, подразделяется на два пласта. Безусловной опорой нации автор считает «врожденные представления» ее членов – «наследство расы, завещанное далекими или ближайшими предками, наследство, воспринимаемое человеком при самом рождении его и направляющее его поведение [3]». Далее следует пласт «приобретенных или умственных представлений», под которыми Лебон понимает те черты, которые человек приобрел под влиянием собственной социальной среды [2]. Именно от передающихся по наследству «врожденных представлений» зависит характер данного народа, то есть та причина, по которой республиканские институты США процветают, а республики Латинской Америки находятся в состоянии упадка. Основатель «социологии масс» видит основу человеческого поведения не в социальных традициях, но в некоем этническом подсознании, завещанном предками и не поддающемся рациональному контролю [2]. К этому вопросу мы еще вернемся позже.Во-вторых, Лебон, будучи идеалистом, утверждает, что миром правят идеи, а сильные личности, которые их распространяют, играют громадную роль в истории.
«История происхождения идей, их господства, отживания, преобразований и исчезновения может быть убедительно изложена, только когда подтверждаешь ее многочисленными примерами. Если бы мы могли входить в детали, то показали бы, что каждый элемент цивилизации: философия, религия, искусство, литература и т. д., подчинен очень небольшому числу руководящих идей, развитие которых чрезвычайно медленно. Сами науки не избегают этого закона...
Будет ли это научная, художественная, философская, религиозная, одним словом, какая бы то ни была идея, распространение ее совершается всегда одинаковым способом. Нужно, чтобы она сначала была принята небольшим числом апостолов, которым сила их веры или авторитет их имени дают большой престиж. Они действуют тогда более внушением, чем доказательствами [1]»,
– полагает Лебон.Лебон отмечает, что не изобретатели и теоретики, а сильные личности и фанатики, которые увлекают за собой толпу, пишут историю.
«Изобретатели играют важную роль в развитии цивилизации, но никакой непосредственной роли – в политической истории народов. Великие люди, которым от плуга до телеграфа, составляющими общее достояние человечества, никогда не обладали качествами характера, необходимыми для основания религии или для завоевания империи. По призыву какого-то Петра Пустынника миллионы людей устремились на Восток; слава человека, страдавшего галлюцинациями, как Магомет, создала силу, необходимую для того, чтобы восторжествовать над старым греко-римским миром; какой-то неизвестный монах Лютер предал Европу огню и крови. Гениальные изобретатели ускоряют ход цивилизации. Фанатики и страдающие галлюцинациями творят историю [1]».
Схожие мысли уже много лет позднее развивал немецкий философ Освальд Шпенглер, в своем «Закате Западного мира», который отмечал, что громадное заблуждение теоретиков заключается в том, что они полагают, будто их место на вершине, а не в обозе великих событий.
«В историографии западноевропейского мышления можно обойтись и без имени Наполеона, но в реальной истории Архимед со всеми своими научными открытиями имел меньшее значение, чем солдат, который убил его при штурме Сиракуз [8]»,
– писал Шпенглер. Гюстав Лебон делает вывод:
«идеи, а, следовательно, и те люди, которые их воплощают и распространяют, руководят миром. Их торжество обеспечено с того момента, как они имеют в числе своих защитников страдающих галлюцинациями и убежденных. Для силы их действия мало имеет значения, истинны ли они или ложны. История нам даже показывает, что наиболее нелепые идеи всегда сильнее фанатизировали людей и играли наиболее важную роль».
В-третьих, французский социолог делает важные открытия в области социологии масс. В частности, у Лебона появляется выражение «коллективная душа». Это понятие он применяет в отношении рас, наций, народностей и в отношении толпы, которая появляется и исчезает [9].
«Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер...
Собрание в таких случаях становится тем, что я назвал бы, за неимением лучшего выражения, организованной толпой или толпой одухотворенной, составляющей единое существо [1]».
Этот комментарий связывает мысли Лебона с конструкциями теории швейцарского психолога Карла Густава Юнга, который пишет о том же самом в работе о синхронистичности. Представления о коллективном духе и влиянии наследственности на причину поведения человека, очевидно близки с представлениями Юнга об архетипическом составе коллективного бессознательного (Юнг считал, что коллективное бессознательное выражается через универсальные архетипы – знаки, символы или модели мышления или поведения, унаследованные от наших предков). В своем анализе чувств и нравственности толпы Лебон исходит из того, что она управляется бессознательным. Толпа не рассуждает, она не обладает способностью подавлять свои рефлексы, она повинуется самым различным импульсам от самой жестокой кровожадности до абсолютного героизма, ибо она находится под минутным возбуждением. Поэтому одним из свойств толпы является ее изменчивость и импульсивность. Толпа в силу своей многочисленности осознает себя могущественной, не терпящей возражений и препятствий, более того, чувствующей себя безнаказанной.Далее мы рассмотрим концепцию борьбы рас и цивилизаций, которая вытекает из понимания Гюставом Лебоном национальной идеи.
Концепция борьбы рас и народов Г. Лебона
Как уже было указано ранее, французский социолог выдвинул собственную концепцию этнического сознания и считал, что наследственные факторы играют преобладающую роль в характере народов. Тем самым, как отмечает А. Фененко, он произвел настоящей переворот в структуре национальной идеи и трансформировал всю систему базовых ценностей европейской политической философии XIX столетия. Фактически в рамках лебоновской социологии произошла замена «классического национализма» новым понятием «национально-расовой идентичности». В социологической системе Лебона все государственные институты поставлены в прямую зависимость от «национального духа» [2].Национальная теория Лебона полностью разрывает с традициями Руссо и Великой французской революции. Политическим институтам – основе национального государства в политической мысли ХХ века – отводится в ней второстепенное место. Говоря о классификации народов, французский исследователь подчеркивает, что ее основой не могут служить ни язык, ни среда, ни «политические группировки» [2]. Такой основой может служить только психология, поскольку именно она показывает, «что позади учреждений, искусств, верований, политических переворотов каждого народа находятся известные моральные и интеллектуальные особенности, из которых вытекает его эволюция» [1]. Анализируя мировоззрение Г. Лебона, нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что в его работах понятия «народ» и тем более «нация» используются неизмеримо реже, чем понятие «раса». Уже на страницах «Психологии толп» он вводит две категории: «раса биологическая», основанная на общих антропологических признаках; и «раса историческая», объединенная лишь общими психологическими признаками.Использование Лебоном понятия «историческая раса» показывает его глубокую зависимость от предшествующего пласта французского национализма и консерватизма и придает его теории совершенно неожиданный ракурс. Фактически автор «Психологии народов и масс» выступил как наследник длительной традиции историографии XIX века. В ее рамках понятие «борьбы рас» было доминирующим лейтмотивом анализа европейской истории [2]. Теория «борьбы рас», как основа всей европейской истории, зародилась еще в английской общественно-политической мысли середины XVII века и достигла своего расцвета во Франции эпохи Реставрации. В те годы во французском обществе проходила напряженная полемика по поводу итогов революционных событий и Наполеоновских войн [2].В лебоновских работах понятия «нация» и «раса» отнюдь не тождественны друг другу. Французский мыслитель не отрицает «национальной теории» своих предшественников: он только выводит ее на качественно новый этап, добавляя в нее элементы иррационализма. В основе его национальной теории лежит иррациональное самовосприятие нации, присущее всем ее членам. Такая теория близка классической «национальной идее» французского консерватора Алексиса де Токвиля, хотя основное внимание переносится с рациональных политических институтов на иррациональные наследственные представления.Поскольку представители различных рас живут и думают, основываясь на разных ценностях и нормах, они неминуемо вступают в борьбу между собой: войны, которые расы вели между собой на протяжении столетий, обусловлены несовместимостью их характеров. Различные расы не могут чувствовать, думать и действовать одинаково и, следовательно, не могут понять друг друга [5].
«Борьба, на которую обречены природой все существа, созданные ею, происходит всюду и всегда. Везде, где нет борьбы, не только нет движения вперед, а наоборот, замечается быстрое движение назад…
Борьба между расами, а не призрачное их согласие составляло всегда в истории преобладающий факт. Народы пребывали в постоянной борьбе, и с начала мира право сильного было всегда единственным вершителем их судеб. Законы природы человек не может изменить, они действуют со слепой правильностью механизма, и тот, кто сталкивается с ними, всегда терпит поражение [3]»,
– констатирует Лебон в «Психологии социализма». Все это дало основания французскому философу Пьер-Андре Тагиеффу в своей книге La couleur et le sang: Doctrines racistes à la française вслед за левым социологом Питиримом Сорокиным зачислить Гюстава Лебона в ряды социал-дарвинистов.Таким образом, делая упор на наследственный детерминизм коллективного бессознательного, Лебон оказывается в политическом пространстве консерватизма: в развитии народов первичными являются устойчивость и повторяемость. Так как эволюция и адаптация протекают по необходимости медленно, все попытки ускорить их революциями или слишком быстрыми реформами обречены на провал. Самые опасные, по мнению французского социолога, политические утопии, основывающиеся на «уравнительных теориях»: анархизм, коммунизм, социализм, феминизм [5].
Политические прогнозы французского социолога
Французскому социологу, как никому из его современников, удалось спрогнозировать неизбежность большой войны за передел мира и предсказать неотвратимость установления в Германии режима, основанного на милитаризме и социальном популизме [2]. В «Психологии социализма» уже заметно возрастающее ощущение нестабильности, как в мировом масштабе, так и на Западе. Лебон отмечает стремительный прорыв вперед стран Востока, расы которых составляют все большую конкуренцию для народов Запада. Наиболее опасным ему кажется вступление Китая на путь промышленного развития. В этом случае гигантские природные ресурсы, многочисленное население и дешевизна рабочей силы сделают Поднебесную империю «регулятором рынков, а пекинская биржа будет устанавливать цены на все мировые товары» [2].Кроме того, Лебон на страницах «Психологии социализма» пытается осмыслить стремительный прорыв вперед кайзеровской Германии и последствия этого для всей остальной Европы. Для Лебона и кайзеровская Германия, и немецкий социализм неразрывно связаны с милитаризмом и общей воинской повинностью, которые не только создали колоссальную промышленность, организацией которой восхищается автор «Психологии социализма» (по его мнению, она уже опередила английскую и способна конкурировать с американской), но и изменили сам дух германской расы. Французский исследователь считает, что в недалеком будущем Германия начнет открытую борьбу за пересмотр существующего статус-кво. При этом латинская раса приближается к опасному порогу, вслед за которым Испания, Италия и Франция перестанут быть мощными государствами. На первое место выдвинутся или англосаксонские государства, или же Германская империя [2].Анализируя данные процессы, французский исследователь делает вывод о неизбежном росте милитаристских тенденций в наступающем ХХ веке. Изучение работ создателя «социологии масс» дает основание для более широких выводов: Лебон попытался отразить в своей концепции некоторые общеевропейские политические процессы, которые стали причиной кризиса классического национализма.Обострение экономической борьбы и установление в Германии авторитарного националистического режима (в перспективе видящегося Лебону в форме милитаризированного социализма) создает, по мнению французского консерватора, качественно новую внешнеполитическую ситуацию [2]. Лебон постоянно фиксировал постепенный переход европейских стран от простой концепции баланса интересов (поиска компромиссов или локальных войн) к стратегии силового сдерживания, которая неизбежно усиливает гонку вооружений. Французский консерватор указывает, что эта политика все больше связывается с жизненно важными экономическими интересами. На этой основе он делает достаточно верный прогноз, что
«ближайшие войны между нациями будут настоящей борьбой за существование, которая будет оканчиваться едва ли не полным уничтожением одной из воюющих сторон» [3].
Заключение
«Любые политические партии и средства массовой информации используют принципы, рецепты и приемы Лебона в своей работе с массовой аудиторией. Пропагандистские приемы политических партий, зондирование и формирование общественного мнения, рекламные уловки – все это элементы массовой стратегии Лебона, базирующейся на иррациональности масс. Но им-то внушают как раз обратное. Поэтому, учтиво кланяясь общественному мнению, политики разных мастей поворачиваются спиной к своему наставнику [4]»,
– пишет историк Н. Лепетухин, считая, что именно это, наряду с антипарламентаризмом и расизмом Лебона, является одной из причин умолчания его имени в публичном поле. Тем не менее влияние Гюстава Лебона на цивилизованный мир действительно велико – все те, кто делал революции, зачастую читали его работы о психологии масс. Кроме того, критика французским социологом современной ему демократии привела к пересмотру сути понятия «национальная идея». Лебон указывает, что по своему душевному складу именно толпа и является самой стойкой хранительницей традиционных идей и противится их изменению. Однако эта традиционность целиком зависима от выдающихся личностей, которые должны обеспечивать мирное развитие массового общества [2].Можно было бы предположить, что в будущем, после долгой работы, толпа сможет стать группой сознательных граждан, способных принимать самостоятельные решения. Но для Лебона такой сценарий кажется маловероятным. Гораздо более вероятным ему представляется повторение римской истории: восстание масс, завершающееся установлением диктатуры и деспотизма. Предотвратить такое восстание и установление военно-полицейского режима может только опора на традиции и естественный консерватизм. Тем самым французский консерватор-традиционалист завершил свою ревизию идеалов Просвещения: в его концепции человек не рождается как «чистый лист бумаги», а находится целиком под властью собственной наследственности и врожденных способностей. Поэтому, отвергая теорию «естественного равенства» Вольтера и Дидро, Лебон неизбежно подверг сомнению и постулаты 1789 года о праве народа на верховное осуществление политической власти. В лебоновской социологии право на верховную власть имеют только выдающиеся личности, а само национальное единство обеспечивается бессознательной наследственностью, что роднит его теорию с радикально-националистическими теориями первой половины ХХ века [2].
