Огневая позиция у Верхнекальмиуского водохранилища на Картах Google 2014. При желании, на поляне в нижней части карты можно разглядеть две боевые машины, сориентированные на северо-запад. По масштабу они соответствуют САУ 2С9 "Нона-С" (длина порядка 6 м). С большой степенью вероятности можно утверждать, что мы видим самоходки нашего артдивизиона (1-й или 2-й батареи ‒ не такая уж большая разница)
Вторая попытка
Мой "отпуск по болезни" продолжался около трёх недель (07-25.08.2014). Нового паспорта я дожидаться не стал и поехал со временным удостоверением личности, благо по нему можно было купить билет на поезд (правда, случались проблемы при проверках на блокпостах ‒ документы такого рода мало кому были знакомы). Главной проблемой выздоровления оказался даже не отёк ног, а то, что я стёр их донельзя, когда имел глупость выйти из рейсового автобуса на подъезде к Саратову, чтобы поймать попутку (для тех, кто планирует путешествие автостопом по России ‒ забудьте, это практически невозможно), а потом пройти по этому "длинному", вытянувшемуся вдоль Волги городу, из конца в конец (не менее 15 км до автовокзала), сняв ставшие слишком тугими ботинки и надев шлёпанцы!
Для тех, кому интересно: несмотря на неработающий "автостоп", проехать без документов по России вполне возможно ‒ водители междугородних автобусов охотно берут "левых" пассажиров (проблем с этим не было вообще), известные неудобства причиняют нестыковки расписания, когда приходится ждать до полусуток, и то, что некоторые автовокзалы закрываются на ночь ‒ в этом случае приходилось спать на лавочках, что приемлемо только в тёплое время года и неизменно привлекает внимание полиции. Что касается стёртых ног, то ссадины никак не хотели заживать, боль при ходьбе была мучительная, я перепробовал все мази, но так и поехал в бинтах ‒ ждать не было времени, т. к. укры начали новое наступление.
Дорога до границы была калькой с первой попытки: поездом до Каменска-Шахтинского, автобусом до российского Донецка, звонок координатору. Отличие состояло в том, что присланный им человек отвёз меня на небольшой пункт пропуска с упрощённы режимом, обустроенный специально для тех, у кого был родственники в приграничных украинских населённых пунктах. Пришлось подождать Абхаза, который некоторое время уговаривал офицера на КПП пропустить меня: "Одно ведь дело делаем, брат!" ‒ говорил ополченец майору погранслужбы. Прошёл с провожатым метров 150 до блокпоста ВС ЛНР, с удовлетворением отметив весьма основательный, хорошо видный со всех сторон, указатель "Республика Новороссия". Это была уже не украинская граница.
Около часа пробыл на блокпосту, ожидая какой-нибудь оказии, чтобы продолжить путешествие. Видел сторожевую вышку и наблюдателя на ней ‒ границу охраняли (её ни в коем случае нельзя было позволить заблокировать украм). Видел бойцов Бэтмена с летучей мышью на шевронах ‒ подходили, здоровались со всеми братским рукопожатием (даже со мной, одетым по гражданке). Заметил, что ужесточился контроль за мужчинами призывного возраста, направлявшимся к российской границе ‒ пропускали только тех, у кого была уважительная причина подтверждённая документально (хотя, насколько мне известно, мобилизация так и не была объявлена). Когда понял, что надо поторапливаться (светлого времени суток оставалось всё меньше), попросил парней договориться с кем-нибудь из проезжавших блокпост в западном направлении, чтобы подбросили меня до Донецка или хотя бы Св'ердловска. Довольно скоро выяснилось, что лучшее, на что я могу рассчитывать ‒ это Краснодон.
Двое мужчин, которые согласились подбросить меня до Краснодона (отказать бойцу на блокпосту было затруднительно, на что и был мой расчёт), ездили в Россию за деньгами, т. к. банковская система в ЛНР не функционировала, причём одному из них снять деньги со счёта так и не удалось (если мне не изменяет память, у него была проблема с паспортом, а получить новый украинский в Донбассе было нереально). Ехали с шиком на синих "Жигулях". По пути водитель сделал остановку у продуктового магазинчика, взял тайм-аут и распил в одиночестве (мне предлагали, но я отказался) 0,25 л водки, после чего, как ни в чём не бывало, снова сел за руль. ГИБДД де-факто в Луганской республике отсутствовала (было не до этого), машин на дороге практически не наблюдалось, поэтому подвыпивший водитель не представлял особого повода для беспокойства. Я вышел на перекрёстке у автобусной остановки, где меня ожидал неприятный сюрприз ‒ автобусы из Краснодона в Св'ердловск (откуда я планировал уехать в Донецк) не ходили и, пройдя квартал, я стал ловить попутку на дорожной развилке.
Так получилось, что оба раза, когда я ехал в Донецк, шли активные боевые действия (по сути ‒ на выживание обеих республик), и автомобильное движение замирало ‒ можно было ехать днём по весьма просторной магистрали и за полчаса не встретить ни одной встречной машины. По той же причине мне удалось остановить попутку (ехавшую на юг), наверное, только через час. Водитель надеялся немного заработать, но денег у меня почти не было (чтобы уехать в Донбасс, мне пришлось залезть в долги), тем не менее, он взял меня и бесплатно довёз сначала до автовокзала в Св'ердловске (с нулевым результатом ‒ в отличие от прошлого раза автобусы в Донецк не ходили), а потом и до развилки на Ровеньки, где начинался южный тракт, ведущий на запад. Там был маленький придорожный магазин с пустыми полками (такого я не видел со времён позднего СССР) ‒ ни пирожков, ни хлеба, только плавленые сырки с символическим названием "Дружба".
Машины не останавливались, рейсовые автобусы были ближнего радиуса действия. Было далеко за полдень, и шансы попасть в Донецк к вечеру таяли на глазах. Я встал на остановке и стал спрашивать у водителей изредка подходивших автобусов, не идут ли они мимо какого-нибудь блокпоста. Наконец таковой нашёлся. Я купил билет за несколько гривен (супруга водителя, подбросившего меня "за спасибо" до Св'ердловска любезно поменяла мне немного рублей) и, когда автобус остановился для досмотра, нагло вышел прямо на блокпосту. Крику было много: "Ты чего?! Зачем вышел?" и пр. Я сказал, что я из ополчения, направляюсь в Донецк к месту службы и без их (ополченцев) помощи никогда до него не доберусь. Меня, разумеется, обыскали, с недоверием изучили временное удостоверение личности и поначалу относились почти как к украинскому шпиону, какового они, якобы, задержали накануне. По ходу дела отношение несколько улучшилось, потом подъехал кто-то из командиров, меня посадили в машину и мы тронулись в нужном мне направлении ‒ на запад.
Сокращённая версия изложенного в первых трёх частях воспоминаний не произвела на сидевших в машине впечатления достоверной истории, и мне сказали, что повезут меня в контрразведку к Мотороле. Познакомиться с легендой повстанческого движения в Донбассе было в высшей степени интересно, и я искренне порадовался такому повороту дела. К сожалению, подразделения Моторолы не оказалось на месте (в штатном расположении) ‒ оно убыло брать Мариуполь (на дворе было 27.08.2014). Мало-помалу отношение ко мне начало теплеть и потеплело настолько, что меня отвели в столовую, дали поесть, подвезли до следующего (поближе к Донецку) блокпоста и оставили дожидаться попутной машины.
Завершение того дня совершенно не соответствовало обстановке военного времени, серьёзности момента (украинского наступления) и моему тогдашнему мироощущению. Сначала я оказался в красивом загородном доме с прудом, лебедями и журавлями, где собирались жарить только что подстреленного кабана и вообще вели себя как на каком-то пикнике. Потом двое из присутствовавших там людей (родные братья) решили поехать домой (в Снежн'ое) и взяли меня с собой, чтобы утром отвезти в Донецк, т. к. один собирался туда с товаром (или за товаром). Братья не служили в ополчении, но были как-то связаны с ним (точно не помню, но, скорее всего, занимались снабжением). Мужчины в Донбассе были четырёх сортов: 1) те, кто служил в ополчении (воевал); 2) те, кто помогал ополчению; 3) те, кто не помогал ополчению, и продолжал жить привычной жизнью, как будто ничего не произошло; 4) те, кто бежал от войны за границу. О пропорциях судить не берусь, но боюсь, что третьих и четвёртых было достаточно много. С братьями пили водку под хорошую закуску (тот самый кабан), говорили о том, о сём. Один из них читал мне стихи Шевченко в оригинале ‒ красивый певучий язык (не тот нацистский лай, который мы слышим по телевизору). Выехали рано, ещё не успел протрезветь и опасался, что это будет замечено и повлияет на отношение ко мне со стороны командования бригады, но Бог миловал.
Назначение
Знакомые ворота, родная "четвёрка". В наряде у ворот ‒ мальчишка с автоматом допризывного возраста, как оказалось ‒ детдомовец ("сын полка"). Дождался провожатого, дошли до казармы. Из знакомых ‒ только Медведь, теперь ‒ командир учебной роты. Чика ‒ в зелёнке, на передовой (о чём мечтал), командует боевым подразделением. Медведь, озабоченный новой должностью (не тот расслабленный оружейник, каким был раньше), не слишком разговорчивый, сообщил, что Чика бывает на базе почти каждый день, и, если повезёт, увидимся ближе к вечеру. Чика был нужен мне, чтобы отчитаться за "самоволку", и чтобы похлопотал за меня в штабе о назначении в часть.
Часы ожидания прошли незаметно. Это было тревожное ожидание ‒ самую малость, но тревожное. Я по-прежнему не знал, что будет со мной вечером, завтра, через неделю, и это придавало течению жизни непривычную остроту. Из случайных собеседников запомнился армянин с географически сложной биографией, который, как помнится родился на Кавказе, жил где-то здесь, на Юго-Востоке, а на войну приехал из России. Он был далеко не единственным из знакомых ополченцев, живших когда-то в Донбассе и вернувшихся туда в нелёгкий час.
Показавшаяся странной безлюдность двора казармы сменилась столпотворением ‒ рота вернулась с занятий. Желающих послужить Новороссии не убавлялось, и это радовало. Встретил Арчи (одного из своей "самосвально-полигонной" десятки) ‒ по форме, с оружием, уже обстрелянного (и, как узнал позже ‒ отчаянного корректировщика, не кланявшегося "градам"). От взаимной неприязни времён полевого лагеря (чего греха таить) не осталось и следа, вместо этого ‒ обмен улыбками, рукопожатиями, планами на ближайшее будущее (я собирался в артиллерию, Арчи ‒ из артиллерии в разведку). Попрощавшись, вспомнил навыки разборки и сборки автомата, послушал, что говорят новобранцы, а потом приехал Чика.
Было приятно слышать, что он рад меня видеть. Объяснил, как смог, конфуз, случившийся со мной на полигоне. Чика рассказал, что, как и собирался, поездил по шахтам и весьма успешно провёл там агитационную кампанию за службу в ополчении. Забегая вперёд, скажу, что служба эта всегда была делом сугубо добровольным: захотел ‒ записался, захотел ‒ уволился (если только ты не на "боевых"). В штаб, куда меня привёл Чика, после очередного рассказа о моих похождениях был вызван командир артиллерии бригады, который сказал, что есть вакансия на должность командира самоходного орудия "Нона-С". Разумеется, я обеими руками ухватился за эту возможность, и через каких-то четверть часа уже разговаривал с Юниором ‒ командиром своей батареи, которая совсем недавно (на прошлом боевом выезде) понесла потери, попав под огонь "градов" ‒ к счастью, ранеными (один ‒ тяжело, трое ‒ легко).
Юниор был действительно юн, но мужественен, собран и выглядел как офицер ‒ офицер французского Иностранного легиона (эта мысль пришла мне в голову позже, на позиции). Первое, что он спросил: "Готовы воевать?", второе (после утвердительного ответа на первый вопрос): "Поедете с нами?" (имелось в виду: на позицию и прямо сейчас). У меня не было личного оружия и формы. Вопрос с формой решить быстро было нереально, а вот лишний ствол у Юниора как раз был (как оказалось впоследствии, автомат принадлежал Манго ‒ заряжающему, который за дисциплинарную провинность был посажен "в подвал" (на гауптвахту). Это было моё первое боевое оружие не только в Новороссии, но и в жизни (на полигоне мне выдали АК-74, но без патронов, и его пришлось вскоре сдать, а тут целых четыре рожка ‒ 120 "молний Зевса"!). Юниор попросил меня разобрать и собрать оружие (сказал, что он должен быть уверен), после чего я помчался за вещами, попрощался с Медведем и Чикой и спустя короткое время уже сидел в кузове внедорожника начальника штаба артдивизиона.
Первый выезд
Мы ехали на "зелёнку" (в бригаде "зелёнкой" называли расположение артдивизиона из-за растительности вокруг, где базировалась часть техники, стояли лагерем некоторые подразделения и иногда ‒ к сожалению, очень редко ‒ проводились учения). В крытом кузове джипа кроме меня сидел Юниор и ещё один боец с РПК (если я правильно помню его оружие), в кабине ‒ водитель, он же замначштаба (позывной "Доброполье") и начальник штаба Киря. Киря выезжал практически на все стрельбы батарей дивизиона (в крайнем случае, командовал по телефону) и был, наверное, самым грамотным артиллерийским офицером бригады.
По прибытии Юниор ушёл в батарею, а Киря, который знал меня как недоучившегося СОБа, задал мне вопрос по специальности, на который я не смог ответить. Было видно, что он недоволен мной, но ещё больше был недоволен собой я сам ‒ несмотря на то, что я не собирался быть СОБом, не готовился быть СОБом, но всего лишь командиром орудия ("попугаем и считалкой", как впоследствии охарактеризовал мою должность мой юный наводчик). Тем не менее, я должен был знать, какими соображениями руководствуется командир батареи, отдавая мне ту или иную команду, в чём собственно и заключалась причина моего раздражения собственной персоной. Впрочем, всё это было на втором плане. На первом ‒ волнение пополам с воодушевлением (чистый адреналин) от предстоящего прямо сейчас ночного выезда на боевую работу.
Вышли три "Ноны-С" ("единица", "тройка" и четвёрка"), и мы тронулись. Выехали за ворота, построились в походный порядок с выключенными фарами, но с включёнными габаритами, и двинулись в неизвестном мне направлении. На шоссе случилась небоевая потеря ‒ у "тройки" полетел фрикцион (поломка, которую невозможно устранить в полевых условиях), и дальнейшее движение мы продолжили с двумя САУ. У нужного нам поворота джип встал поперёк полосы, и "Ноны" свернули на просёлок. Одновременно произошёл забавный инцидент: часть шедшей в одном направлении с нами большой военной колонны из тентованных КамАЗов, "градов" и пр. (своего рода олицетворения возросшей военной мощи ВС ДНР), которая разворачивалась в обратном направлении чуть дальше в разрыве разделительной полосы, стала поворачивать вслед за нашими "Нонами", приняв их "за своих". Ошибка выяснилась довольно скоро, в результате чего какое-то время на просёлке царила изрядная толчея.
Далее мы ехали с выключенным габаритами в кромешной тьме, и я до сих пор не понимаю, как нам удалось добраться до места. Я ехал в кузове джипа, но мог смотреть в лобовое стекло и не видел там вообще ничего ‒ ни дороги, ни травы, ни кустов, ни деревьев, ни даже неба (такое может быть только в комнате без окон с плотно запертой дверью). Тем не менее, Доброполье вёл машину медленно, но уверенно безо всяких приборов ночного видения ‒ каким-то непостижимым шестым чувством. Одной из "Нон" повезло меньше (это была моя будущая "четвёрка") ‒ она выкатилась на обочину, съехала боком в кювет и заглохла. Каким образом обнаружилось её отсутствие в строю: тем же самым шестым чувством Доброполья иди Кири, или командир орудия просто позвонил по сотовому кому-то из них ‒ мне не ведомо. "Единица" подцепила "четвёрку" тросом и вытащила на дорогу, в процессе чего представилась возможность выйти из машины, размять ноги и подышать свежим воздухом. Далее ехали при той же полной светомаскировке и с личным оружием наизготовку. Спустя некоторое время, уже глубокой ночью, остановились на огневой позиции.
Ночь на позиции
Установили буссоль с подсветкой и построили орудия в параллельный веер (при моём участии в качестве наблюдателя). Помню, как Штык (наводчик "единицы") ругался, что хождения с фонариками вокруг прибора мешают ему навестись в буссоль. Затем пошли (спустились) в зелёнку (не путать с базой артдивизиона), где позже был разбит лагерь. Сели на снарядные ящики (позиция, как ни странно, функционировала на постоянной основе), поели тушёнки, познакомились. Кроме Штыка, там был Мадьяр (служил в группе советских войск в Венгрии), Индеец, Кащей и другие. Назначили караульных: первым дежурил Кащей, потом я. Там была палатка (любезно оставленная предыдущей батареей), в которой я и расположился на короткий ночлег. Часа через четыре, но, скорее всего, раньше меня разбудил, и я заступил в первый в своей жизни караул.
Тёмная ночь в зелёнке. Видимость ноль, зато море всевозможных звуков ‒ шелест листвы, потрескивание веток, дуновение ветра. Обладая известными навыками бесшумного передвижения по лесистой местности и прибором ночного видения, подкрасться сзади и перерезать горло не составляло особого труда. При всём желании я не смог бы выделить чью-то лёгкую поступь и шелест задеваемых при ходьбе кустов на фоне естественного шума леса. Позже, когда я нашёл нашу позицию на карте, оказалось, что от занятой украми Авдеевки до нас было всего каких-то шесть километров ‒ полтора часа ходу разведывательно-диверсионной группы, которая легко могла вырезать всю батарею. РДГ и снайперов лично я в глубине души боялся больше всего (при том, что страха как такового я не испытывал вовсе), часто думал о них, старался принимать меры (например, передвигаться перебежками по открытой местности), но, как и все остальные, временами совершенно забывал об опасности и вёл себя по-детски беспечно.
Между тем, ночь подходила к концу, и, по мере того как светало, неуверенность и беспокойство уходили прочь, уступая место прямо противоположным чувствам (назовём их подъёмом боевого духа). Окрестности моего наблюдательного пункта хорошо просматривались, я контролировал ситуацию, был вооружён и занят благородным делом ‒ охранял отдых моих товарищей по оружию. Сделав обход, я обнаружил, что мой НП расположен у подножия ската просёлочной дороги, отделявшей поляну, на которой находилась огневая позиция, от зелёных насаждений, простиравшихся, как оказалось позже, до южного берега Верхнекальмиуского водохранилища. Некоторое время спустя на поляне показался шедший в мою сторону человек небольшого роста в камуфляже и шлемофоне, которого я окликнул положенным по уставу "Стой, кто идёт?". Это был Индеец, ставший вскоре моим первым механиком-водителем.
Самоподготовка
Индеец разжёг костёр, вскипятил воду, угостил меня чаем. Отличный специалист и просто хороший человек, с которым было комфортно общаться ‒ мне искренне жаль, что наше знакомство длилось недолго. Постепенно подтянулись остальные. Мы прибыли на позицию в рамках ротации, никаких срочных задач с утра пораньше перед нами не стояло ‒ мы должны были просто быть там и ждать команды, поэтому не было и особой суеты. Познакомился с теми, с кем разминулся ночью ‒ с Балу и Шарапом (командирами орудий №1 и №4), совсем молоденьким наводчиком Андрюшей Громом и заряжающим Варой, ставшим впоследствии моим вторым (после Свата) разочарованием в людях, служивших (точнее ‒ оказавшихся) в ополчении. С учётом того, что все другие случаи относились, скорее, к недопониманию с тем или другим человеком или к его самобытности, статистика выглядит не такой уж скверной.
Спрашивали, что побудило приехать. Отвечал, что желание помочь отбиться от укров и остановить продвижение НАТО на восток, послужить Новороссии и России одновременно. Снарядные ящики образовывали некое подобие гостиной по одну сторону костра. Они были и стульями, и столом, и шкафами для провизии, а если было надо ‒ то и дровами, и лежанками, и ступенями для лестницы, ведущей к дороге и далее на позицию, а наполненные землёй ‒ укрытиями на брустверах окопов. С окопом вышла промашка. Мы со Штыком и Мадьяром начали копать его с самого утра, причём из-за малосовместимости моей хлипкой обуви (берцы ещё не выдали) с шанцевым инструментом они по очереди вскапывали землю штыковой лопатой, а я выбрасывал её на бруствер совковой. Окоп получился вполне сносный ‒ на троих и даже больше, не считая бродячих собак, которые во время обстрелов прятались там вместе с нами, но расположен он был не поперёк линии огня украинской артиллерии, а вдоль (точнее ‒ под острым углом). Не сориентировались.
Я прибыл на позицию стажёром и должен был как можно быстрее освоить должностные обязанности. События неожиданно ускорились тем фактом, что в первый же день батарею покинули Шарап и Вара. У первого сдали нервы после обстрела "градами" (когда были ранены четыре бойца, ни один из которых после ранения не вернулся в строй) ‒ такое бывает, у второго ‒ скорее всего тоже, но официальной причиной было осложнение после перенесённой ещё в мирное время хирургической операции. Таким образом, САУ №4 осталась без командира и заряжающего, место первого из которых надлежало немедленно занять мне. При этом я понимал, что учить меня (нянчиться со мной) никто не будет ‒ моё будущее целиком и полностью было в моих руках (если бы я не справился, меня в лучшем случае назначили бы заряжающим, в худшем ‒ прогнали из артиллерии пинком под зад). У меня был весьма приличный (правда, несколько сумбурный) багаж знаний, который мне надо было привести в соответствие с порядками, заведёнными в батарее. Для этого я начал дёргать за рукав всех, кто попадался мне на глаза и мог хоть как-то помочь решить проблему: Юниора, Балу, Грома, Штыка, Индейца.
Юниора я принудил продиктовать мне команды, которые он подаёт командирам орудий, и, поскольку до того, как стать комбатом, он был командиром орудия ‒ должностные обязанности номеров расчёта. Балу, который не слишком охотно шёл на контакт (думаю, просто было лень напрягаться), мне удалось проинтервьюировать касательно команд, которые он подаёт номерам расчёта, и тех же самых должностных обязанностей (по принципу: лишний раз не помешает). У Грома и Штыка я взял начальные уроки наведения орудия на цель с закрытой позиции (освоил позднее ‒ в перерыве межу первым и вторым выездами), душка Индеец очень обстоятельно рассказал и показал мне, как управлять машиной (разумеется, на стопе ‒ мы стояли в параллельном веере), про боеприпасы, их подготовку к заряжанию и само заряжание.
Затем я начал мучить машины (заниматься любовью с "Нонами"). Сначала это была машина Балу (№1), в которой я просто посидел и посмотрел по сторонам, потом ‒ моя "четвёрка", с которой я обошёлся примерно так же, как ранее с АК-74 ‒ излазил до полного привыкания. Для начала научился быстро забираться на броню: руками за бронещитки смотровых приборов командира, правую ногу ‒ на второй левый опорный каток, левую ‒ на щиток над гусеницей, правую ‒ на броню рядом с башней, левую ‒ рядом. Готово. Нырять в люки и вылезать из них ‒ проще пареной репы, сложнее ‒ перебираться из подбашенного отделения на место командира или механика, не выходя наружу, но освоил и это. Научился лёгким нажатием носка правой ноги включать массу, без которой не работает электрика (кроме освещения), замерять уровень топлива в трёх топливных баках (обязанности механика-водителя), включать и заряжать на ходу пневмосистему, устанавливать взрыватели на снарядах, укладывать снаряды в стеллажи, крепить их ремнями, доставать пеналы с зарядами, прикреплять заряд к снаряду, заряжать орудие (обязанности заряжающего), снимать со стопора и стопорить башню и ствол, открывать щиток панорамы (обязанности наводчика) и кое-что другое.
Призн'аюсь, что когда снова и снова выходил на "огневую поляну", чтобы залезть в "Нону", я кожей чувствовал опасность. Южнее поляны на несколько километров простиралось поле ‒ степь с высокой травой, которая заканчивалась терриконом (горой извлечённой из шахты породы ‒ характерной особенностью донбасских пейзажей). До террикона было далеко, а обустраивать снайперскую позицию в голой степи вряд ли разумно, но дело было не в снайперах. Мы стояли на одном месте по пять суток (и не просто стояли, а стреляли!), над нами кружили беспилотники, укры наверняка располагали американскими спутниковыми снимками местности, в хорошую оптику мы должны были наблюдаться с террикона, наконец, несмотря на охранение, пеших лазутчиков тоже нельзя было исключать. Мины, снаряды, РСы могли прилететь в любую минуту. Почему укры столь наплевательски относились к контрбатарейной борьбе (в нашем конкретном случае), а наше командование ‒ к смене позиций, мне непонятно до сих пор. Между тем, приехал Киря, и по команде "Орудия к бою!" мы начали готовиться к стрельбе.
Боевая работа
Ночью, перед тем, как навод'иться в буссоль, механики опустили машины на днище. Это была обязательная процедура, т. к. "Нона-С" ‒ по сути, гаубично-миномётный лёгкий танк на шасси БТР-Д (БМД-1) с орудием большого калибра (120 мм), и в противном случае отдача наверняка повредила бы ходовую часть. Наводка в буссоль заключается в следующем: сначала (перед тем, как лечь на днище) орудия устанавливаются на глаз стволами в определённом направлении (по указанию комбата: "вон между теми ветками"), затем комбат наводит буссоль в панорамы машин, считывает угломеры и командует их командирам орудий, а те транслируют наводчикам (например: "Первое ‒ 57-03, второе 54-07. Навестись в буссоль"). Наводчики устанавливают угломеры и, вращая башни, совмещают перекрестия панорам с буссолью. Процедура повторяется не менее двух раз, т. к. при довороте башен могут измениться угломеры панорам на буссоли. В результате, если всё сделано правильно, стволы орудий, построенных в параллельный веер, смотрят строго в одном направлении (основном направлении стрельбы). При стрельбе по конкретным целям стволы орудий могут отклоняться от основного направления в обе стороны на угол, который позволяет их кинематика (у "Ноны" ‒ 35 град.).
Сразу после построения параллельного веера даётся команда "Самостоятельно отметиться по основной и запасной точкам наводки. Угломеры доложить". Мы работали с закрытой позиции (не видя цели), поэтому требовался ориентир, от которого можно было бы отсчитывать доворот на цель. Такими ориентирами и были точки наводки ‒ любые удалённые (не ближе 200 м) расположенные где угодно (сзади, слева, справа) предметы с прямолинейными вертикальными очертаниями (столбы, деревья, опоры ЛЭП, углы зданий). Наведение на цель производилось при стволе, сориентированном в основном направлении и перекрестии панорамы, совмещённом с основной точкой наводки (как правило, ствол и панорама смотрели в разные стороны).
По команде "Расчёты, к орудиям" наводчики и заряжающие занимали свои места в боевых отделениях машин, а командиры ‒ снаружи, слева-сзади от них (чтобы было легче докричаться до наводчиков). Сделав кое-какие расчёты, комбат командовал довороты для каждого орудия (вправо со знаком плюс или влево со знаком минус), командиры орудий высчитывали угломеры, наводчики устанавливали их на прицелах, перекрестия панорам уходили в сторону от точек наводки, и наводчики доворотом башен (приводы которых сопряжены с прицелами) возвращали их на прежнее место. Тут важно было не перепутать, скажем, одно дерево с другим ‒ иначе снаряд улетел бы совсем в другую сторону. Зная, сколько ошибок может быть допущено всеми участниками артиллерийской стрельбы, начиная с СОБа и заканчивая наводчиком, совсем не удивительно слышать об обстрелах прифронтовых жилых кварталов. Я не собираюсь оправдывать укров, пришедших с войной в Донбасс, но склонен считать, что известная часть имевших место разрушений городской инфраструктуры была вызвана не злой волей, а ошибками в наводке.
Командир батареи командовал данные для стрельбы громким голосом от дороги (чтобы кто-то пользовался для этой цели рациями, я не видел), а командиры орудий записывали их карандашом в заранее приготовленные таблицы (они называются записями стрельбы), которые рисовали кто как умел. Сначала давались данные для всей батареи, потом ‒ для конкретных орудий. По правилам надо было называть номер и характер цели (пехота укрытая, миномётная батарея и пр.), тип снаряда, заряд, взрыватель и много чего ещё, но на практике дело ограничивалось прицелом, доворотом и количеством выстрелов (боеприпасы в боекомплекте были только осколочно-фугасные, заряд всегда использовался полный, а для снятия защитных колпачков и установки взрывателей зачастую попросту не было приспособлений).
Звучало примерно так: "Батарея! Прицел 640. Пять снарядов приготовить. Первое ‒ от основной правее 0-05, четвёртое ‒ от основной правее 0-07". Командир орудия транслировал прицел наводчику (который начинал его устанавливать), количество снарядов заряжающему (который начинал их готовить, т. е. доставал из тубусов заряды и присоединял их к снарядам), а сам считал угломер (прибавляя его к угломеру основной точки наводки или отнимая от него), после чего кричал его комбату, получал подтверждение и приказ "Пять снарядов, беглым, зарядить", командовал наводчику и заряжающему и, наконец, докладывал "Четвёртое готово". Комбат, в свою очередь, получив доклады о готовности от всех орудий кричал: "Батарея! Триста тридцать три!". Гремел залп.
Залп именно гремел. Если, стоя рядом с машиной, я не успевал заткнуть уши, то неизменно получал лёгкую контузию, т. е. до вечера в ушах стоял звон, а собственный голос казался доносившимся из динамика рации или голосом робота. После первого выстрела экипаж работал на автомате (без команд) до расходования последнего снаряда в очереди. Я должен был считать выстрелы, перечёркивая заранее нарисованные палочки, после чего доложить: "Четвёртое! Стрельбу закончил, расход пять". Затем, как правило, следовала команда "Расчёты, в укрытие!". Укрытия имелись и на огневой позиции, но они были неглубокие и предназначены на тот случай, если "ответка" прилетит слишком быстро, поэтому по окончании стрельбы мы бежали (шли быстрым шагом) в "зелёнку" и располагались рядом с нормальными окопами полного профиля.
Чаще всего выпускали очередь, не меняя прицела и угломера, т. е. ‒ в одну точку (с учётом эллипса рассеивания), но один раз довелось наблюдать (к сожалению, стреляло не моё орудие), как более 20 снарядов выпустили по площади (почти как РСЗО), устанавливая после каждого выстрела новый прицел и угломер. Штатного боекомплекта той машине (№1) не хватило, и мне пришлось поделиться частью своего. Воспользовавшись статусом временно безработного, с разрешения командира стрелявшего орудия взобрался на машину, чтобы посмотреть сверху, через люки, как работают наводчик и заряжающий. Зрелище было впечатляющим и познавательным ‒ парни действовали грамотно и быстро. Проблема заключалась в том, что при выстреле, даже лёжа на днище, "Нона" дёргалась и сильно откатывалась назад (наверное, где-то на метр), и мне надо было умудриться закрыть уши руками и, одновременно, удержаться на броне.
Ещё одним элементом боевой работы была погрузка боезапаса. Нельзя сказать, что мы стреляли слишком интенсивно, но однажды за одну стрельбу моя машина выпустила 20 снарядов (личный рекорд). По причине отсутствия заряжающего и моей малоопытности, один раз мне помогал Юниор, другой раз ‒ Кащей (про Индейца, которому по штату было положено исполнять обязанности заряжающего, почему-то никто и не вспомнил, а сам он к машине не вышел ‒ не буду говорить за всех, но среди механиков нашего артдивизиона бытовало подобное отношение к работе на позиции). Короче говоря, заниматься пополнением боекомплекта приходилось. Довольно большое количество снарядов и зарядов лежало метрах в 50 от орудий прямо на обочине дороги, скорее всего ‒ из предыдущего подвоза, но их то ли не успели, то ли не захотели разместить подобающим образом. Для снарядов мы сделали углубление ("схрон"), пеналы с зарядами сложили более аккуратно.
Если некомплект после стрельбы был большой, грузили всем экипажем, если не очень ‒ справлялся один (для практики, для зарядки и чтобы лишний раз не напрягать "подчинённых" ‒ подчинённость на самом деле была условная). Снаряды весили по 20 кг ‒ я носил их по одному, нежно прижав к груди, довольно лёгкие пеналы ‒ по два, на плечах (с тех пор 120-мм снаряд стал для меня своеобразным эталоном веса). Уезжая с позиции в последний раз, чуть не забыли про "схрон". Слава Богу, кто-то вспомнил и привёл веский аргумент: если вдруг мы сюда больше не вернёмся, брошенные нами снаряды и заряды могут стать смертельно опасными игрушками для местных ребятишек. Разумеется, всё увезли, разделив боеприпасы между машинами примерно поровну и погрузив их на полики боевых отделений. Мой боекомплект вырос на восемь выстрелов и достиг немыслимых для "Ноны" 36 снарядов и зарядов.
Нам никогда не докладывали, по кому мы стреляем, а мы не спрашивали. Думал ли я о том, что выпущенный мной снаряд может в клочья разорвать человека, убить и покалечить нескольких? Нет. Служба в артиллерии тем и хороша, что ты не видишь результатов своей работы и не терзаешься лишними (ложными) угрызениями совести. Тем не менее, два года спустя я всё-таки надеюсь, что никого не убил, но устрашил противника, удержал его от каких-либо агрессивных действий против ДНР. По большому счёту, моя совесть чиста, т. к. при неблагоприятном стечении обстоятельств результаты своей работы я мог увидеть и у себя на позиции в виде прилетевшей с той стороны смертоносной "ответки", но Бог миловал.
"Ответки"
"Ответки" были, но я назвал бы их, скорее, странными, а не страшными (хотя временами было, конечно, страшновато). Странность прилетавших на нашу голову "ответок" заключалась в том, что они предназначались не нам и падали гораздо ближе к "зелёнке", где был разбит наш лагерь, нежели к огневой позиции, где стояли "Ноны". Чаще всего случалось так: ночью приезжали наши "грады", становились таким образом, что мы оказывались между ними и противником, давали залп и, как и положено у нормальных людей, сразу же уезжали, а украинская "ответка", прилетавшая, как правило, с недолётом, ложилась вблизи нашего расположения ‒ то, что в обиходе принято называть подставой.
Вспоминаются два случая. Однажды ночью мы со Штыком и Мадьяром лежали на термоизолирующих туристических ковриках рядом с нашим окопом и, уже наговорившись, кажется, дремали. Неожиданно Мадьяр крикнул "Вспышка!" (как потом выяснилось ‒ от реактивных двигателей подлетавших РСов), после чего полыхнуло и громыхнуло раза четыре подряд совсем близко, на северной стороне. Парни среагировали быстро и метнулись к окопу, я замешкался, и когда надел обувь и схватил автомат, вокруг уже ничего не было видно, и я не мог понять, где находится вход в убежище. Попросил подать голос, подполз на карачках к окопу и нырнул в него головой вниз. Не помню, были ли в ту ночь ещё разрывы, но те фиолетово-бело-красные всполохи и грохот стоят перед глазами и в ушах до сих пор. Утром оказалось, что снаряды легли в ста метрах от нас, а думалось ‒ в десяти. Настроение до обеда было какое-то подавленное, потом прошло и больше не повторялось.
В другой раз мы со Штыком укрылись в окопе, когда ни с того, ни с сего, средь бела дня, укры начали класть мины по две, начав издалека. Сели, прикрыв, как обычно, головы импровизированными "противоосколочными" щитами из снарядных ящиков, стали ждать продолжения. Парные разрывы продолжались и, что самое неприятное, приближались ‒ две следующие мины ложились к нам ближе двух предыдущих (при том, что, как уже говорилось, окоп был сориентирован не поперёк, а вдоль линии стрельбы). Остроты ощущений добавлял тот факт, что мины летели по относительно пологой траектории (возможно, стреляли из "Василька") и, входя в кроны деревьев "зелёнки", две-три секунды шелестели листвой. Неожиданно начавшись, игра на наших нервах длилась несколько долгих минут, после чего так же неожиданно прекратилась.
На самом деле, во время первого выезда (в разгар боевых действий в Донбассе) стреляли довольно часто ‒ и наши (помимо нас), и укры. Наши ‒ с востока-северо-востока, укры ‒ с запада-юго-запада. Зная примерное расположение наших батарей, мы совершенно перестали реагировать на залпы с тех направлений (стреляли, в основном, "гвоздики" и "грады"), за исключением некоторых особо нервных бойцов, которые бросались в укрытия, едва заслышав звуки выстрелов. Ни я, ни другие так и не научились различать на слух залпы и далёкие разрывы (по этому поводу чуть ли не каждый раз возникала дискуссия), близкие разрывы, разумеется, различались чётко и заставляли спускаться в окоп (по принципу "бережёного Бог бережёт" и "лучше перебдеть, нежели недобдеть"). Тем не менее, старался не злоупотреблять окопом и не прятаться при первом разрыве ‒ пример тут подавал Балу, демонстративно пренебрегавший личной безопасностью, стоя при артналёте, близком к накрытию, в полный рост, как Андрей Болконский на Бородинском поле (под конец нашего пребывания на позиции я всё же увидел его в окопе ‒ надо полагать, решившего, что лимит везения исчерпан, и что не стоит более искушать судьбу).
Ночью, когда "послеградовые ответки" (да и немотивированные обстрелы) были особенно вероятны, многие предпочитали ложиться спать рядом с окопами на свежем воздухе, некоторые ‒ в окопах, несколько бойцов облюбовали для ночлега неизвестно откуда взявшийся в "зелёнке" бетонный колодец, а оригинал Балу (когда ещё был командиром орудия) спал в своей "Ноне" на полике боевого отделения. Второй окоп, обустроенный Юниором и Индейцем на другом конце лагеря, отличался от нашего гораздо большей основательностью ‒ это был настоящий блиндаж, прикрытый сверху по всей длине ящиками с землёй и камнями. Не уверен, что он выдержал бы прямое попадание 122-мм снаряда, но от сколь угодно близкого разрыва защищал гарантированно. Что касается меня, то после одной или двух ночей, проведённых возле укрытия в обуви и на ветру ("зелёнка" была не слишком густой, и по ней гулял ветер), я перебрался в четырёхместную палатку и спал там в одиночестве на свой страх и риск ‒ крепко и без сновидений.
Лагерный быт
Быт в полевом лагере, как и везде, состоял из питания, водоснабжения, удобств, ночлега и досуга. Скажу сразу, что питание на позиции было куда лучше, нежели в казарме, потому что чаще всего готовили сами и готовили с душой. Продукты и питьевую воду, а иногда и кое-что из вещей (например, одеяла, когда начало холодать) снабженцы привозили на микроавтобусе практически ежедневно. И ещё сигареты, которых всегда не хватало, что всегда вызывало плохо скрываемое недовольство. Я не курил, но сигареты получал и отдавал экипажу (некурящих было совсем мало ‒ единицы). Из продуктов привозили консервы (в основном ‒ тушёнку), макароны, картошку, сахар, чай, кофе, хлеб. Пищу готовили на костре, который разжигали порохом из зарядов. Поварами, как правило, выступали те, у кого был к этому талант, помогали все. Блюда получались вкусными и сытными (с тушёнкой на позиции обычно не было проблем (чего не скажешь о столовой в расположении). Иногда привозили что-нибудь вкусненькое, например, конфеты "Роше", от чего меня поначалу коробило, но потом я стал воспринимать их как военные трофеи, и неприязнь исчезла (сейчас, в России, она проявляется снова и снова, когда я вижу на полках супермаркетов сладости от верховного главнокомандующего ВСУ).
Когда заканчивалась привозная вода, ходили с бут'ылями километра за два в восточном направлении в администрацию заповедника (как я понял), которым считалось водохранилище с прилегающими территориями. Дорога лежала в зоне обстрела украинской артиллерии, и об этом невольно помнилось. Умывальниками служили привязанные к деревьям пробкой вниз обычные пластиковые бутылки с обрезанным дном ‒ при неполностью отвинченной пробке вода текла, как из крана. Если с питьём и умыванием проблем не было никаких, стирку и мытьё приходилось откладывать до возвращения на базу. Можно было, разве что, вымыть ноги и поменять носки, засунув старые в полиэтиленовый пакет. Все удобства, разумеется, были в кустах. Не могу поручиться за остальных, но лично я, начитавшись в интернете о том, сколько людей было убито на войне за подобным приватным занятием, неизменно ходил в кусты с оружием (впрочем, АК и без того всегда был при мне).
Кроме того, что уже было сказано о ночлеге, стоит добавить, что ночью в палатке было абсолютно темно (фонарика у меня не было, но, если бы и был, пользоваться им не стоило во избежание демаскировки). Поэтому на случай боевой тревоги, да и вообще, следовало помнить, где лежит автомат (всегда справа, затвором кверху), где запасные рожки, где стоят берцы, что находится в левом кармане сумки, что в правом и т. д. Спал я на том самом туристическом коврике, подложив под голову дорожную сумку и укрывшись шерстяным одеялом. Когда похолодало, одеял стало два, но и это помогало мало. В термобелье, любезно выданном нам старшиной (хозяйственная должность в батарее), джемпере, верхней одежде (горке), под двумя одеялами я замерзал и не мог заснуть ‒ и это была только середина сентября. Честно говоря, плохо представляю, как бы я ночевал на позиции, если бы боевые действия продолжились, и я остался в Донбассе на зиму. Впрочем, наверное, как-нибудь справился бы.
Досуг ‒ время, свободное от боевой работы, изучения матчасти, приготовления и приёма пищи, уходило в основном на разговоры. Я больше слушал, но иногда и сам вставлял слово. Говорили о странности боевого применения нашей батареи (стояние неделями на одном месте без смены позиций), о помощи со стороны России (о том, что Россия "кинула" Новороссию и пытается решить свои геополитические проблемы руками ополченцев, я слышал, слава Богу, только от одного Мадьяра), рассказывали "мемуары" (Кащей, когда всё началось, оказывается, был на заработках на ж/д в Краснодарском крае, вернулся и вместе с младшим братом Громом записался в ополчение), часто ‒ о предыдущем боевом выезде, когда попали под "грады". Штык почти после каждой "ответки" говорил, что уйдёт нахрен из батареи на свой любимый "Утёс", Мадьяр читал длинные похабные стихи, а Балу рассказывал хохмы из своей довоенной жизни.
Помимо прозаического приёма пищи была и парочка праздничных застолий. Поводом для первого стал день рождения Балу, во время которого (уже поздно вечером, перед сном) на столе чудесным образом возникла бутылка водки ‒ позднее, когда знакомился с его машиной, я нечаянно обнаружил там небольшой "бар"! (сказанное категорически не означает, что на позиции царило пьянство ‒ два застолья были исключением, подтверждающим правило). На тех "именинах", извинившись перед виновником, я пить отказался ‒ не был готов, ехал в Донбасс в полной уверенности, что в ополчении строгий сухой закон. Однако, на следующих решил, что строить из себя праведника, противопоставлять себя остальным было бы неправильно, тем более, что вторым "именинником" оказался мой будущий наводчик Андрюша Гром, которому на позиции исполнилось 18 лет. Днём я долго думал, что ему подарить, и не нашёл ничего лучшего российской 50-рублёвой купюры с изображением Петербурга, где парнишка ни разу не был. Пожелав ему, помимо прочего, обязательно там побывать, вечером я выпил не только за его здоровье, но и из уважения к 18-летнему мальчику, пошедшему воевать ради своих убеждений и уже проявившему себя в боевой обстановке, спасая раненых под обстрелом украинских "градов".
В известной степени, к досугу можно отнести и стрельбы из личного оружия, которые мы устроили скорее для развлечения, нежели для боевой подготовки. Выйдя в степь за позицией и отсчитав 100 м (140 шагов), установили пустые тубусы от зарядов (диаметром порядка 150 мм и длиной где-то 0,6 м). Стреляли стоя одиночными выстрелами и короткими очередями. Мишени казались очень маленькими, ствол автомата безбожно гулял при прицеливании и стрельбе, к тому же (повторюсь) зрение на правый глаз оставляло желать много лучшего. Тем не менее, из выпущенных мною 13 пуль (патроны всё-таки надо было беречь) три попали в цель. 23% попаданий из непристрелянного оружия, не отличавшегося высокой кучностью, на мой взгляд ‒ не слишком плохой результат (возможно, каким-то непостижимым образом проявились мои давние стрелковые навыки). Наши "дикие" стрельбы закончились разносом, устроенным нам Рыжим ‒ командиром гаубичной батареи, исполнявшим обязанности командира боевого охранения. Его легко понять: если без предварительного согласования кто-то устраивает пальбу вблизи огневой позиции, издали её вполне можно принять за боестолкновение.
Своеобразным развлечением для нас стал и визит съёмочной группы 1-го канала (артиллерия бригады и раньше не была обделена вниманием телевидения ‒ Балу говорил, что был лично знаком с Поддубным. Ради репортажа устроили небольшой спектакль. Судя по ролику, орудия переставили и, разумеется, заново построили параллельный веер. Вживую я этого эпизода не видел и даже не припомню причину своего отсутствия, зато поучаствовал в стрельбе. Моё орудие выпустило пять снарядов на камеру ‒ очень хочется надеяться, что не в белый свет (не в чистое поле), а по заранее разведанной цели. В кадр попали Киря, Сват (не на нашей позиции), взяли короткие интервью у Грома и ветерана-афганца из реактивной батареи. Репортаж должны были пустить в эфир вечером в программе "Время", и я, отойдя на всякий случай метров на 300 от расположения, отправил SMS-сообщение домой и, только отправив, понял, что оно было излишне информативным (с учётом того, что у меня была украинская SIM-карта, и укры вполне могли отследить мой выход на связь). Честно говоря, при мысли о том, что координаты моего телефона могут послужить наводкой для артналёта на батарею (говорили, такое бывало), мне стало не по себе, и я поспешил в расположение. И снаряды ведь действительно прилетели! ‒ едва я успел дойти до места. Правда, их было всего несколько и разорвались они довольно далеко от лагеря (скорее всего, просто совпадение), но весь остаток дня я благодарил Бога за то, что не дал мне подвести товарищей по оружию.
Батарея, отбой
Незадолго до окончания наших боевых прислали нового заряжающего (позывной "Ефан"). Было любопытно посмотреть на себя недавнего со стороны ‒ ещё не освоившегося в новой обстановке (не в своей тарелке), внимательно слушающего, отвечающего на вопросы, но стесняющегося заговорить первым, не знающего что где взять и как вообще функционирует механизм под названием "артиллерийская батарея". Не могу сказать с уверенностью, но, по-моему, Ефан был первым, кто обратился ко мне "Командир" ‒ было приятно слышать, чего греха таить, но и налагало изрядную ответственность. Ефан прошёл курс начальной подготовки, но я должен был убедиться, что он всё правильно понял и готов применить полученные знания на практике. Дошли до машины, которую я, в отличие от других, покидая, неизменно запирал на ключ.
Отперев люки и спустившись с ним внутрь, показал и проконтролировал все действия заряжающего (и смежные) от начала и до конца: как включается масса; как включается, контролируется и заряжается пневмосистема; как ставится и снимается его сиденье; как достаются и крепятся пеналы с зарядами; какие бывают заряды и как самому собрать заряд; как снимаются со стеллажей и крепятся снаряды; как снимаются защитные колпачки и устанавливаются взрыватели (тогда у нас, слава Богу, были плоскогубцы подходящего размера и специальный ключ). В целом, Ефан был подготовлен достаточно хорошо, ознакомлен с особенностями машины (боеукладки "Нон", случалось, отличались друг от друга) и мог приступать к своим обязанностям хоть завтра. К сожалению, такой возможности ему не представилось.
По команде мы оставили позицию, построились и тронулись довольно быстро. На просёлке очень долго ждали кого-то ‒ наверное, Кирю. Вышли из машины, не глуша двигатель, поболтали о том, о сём. Уехав с базы стажёром, я возвращался командиром орудия, у меня была машина и экипаж ‒ наводчик Гром, заряжающий Ефан, мехвод Индеец. Всё, на что я надеялся, сбылось, и я мог быть вполне доволен собой (разумеется, приобретённые навыки нуждались в совершенствовании, но это было уже делом техники). Мой личный "триумф" слегка омрачил Юниор, который занял место командира орудия, и мне пришлось ехать на броне задом наперёд на площадке за башней, что также было непринципиально. Наконец, колонна взревела моторами, и спустя каких-то полчаса мы уже въезжали на базу, где нас ждал очень тёплый приём.
Источник: http://navy-korabel.livejournal.com
