Продолжение.
3.
Получив на руки регистрационное свидетельство, Чернопут торжественно объявил, что к тому же является президентом благотворительного фонда, и стало понятно, что первыми обладателями творческих грантов будут зареченские писатели и поэты, а литераторы из «материнского» Сарматова, считавшие Заречье городом-спутником, стали им завидовать. А чтобы не слыть пустозвоном, Герман Михайлович объявил конкурс на лучший рассказ и подборку стихотворений, решив напоследок ещё раз «хлопнуть» дверью. Когда после объявления о конкурсе на ТВ, в печати и на сайте «Город «С» стала известна сумма призовых, то многие ахнули. Миллионную выплату объявил Чернопут победителям, да плюс издание книги, а пятерым финалистам в каждой номинации по сто тысяч положил! Вот это размах, вот это почин! Понятно, что после этого члены «Высокого стиля» начали стремительно покидать Семибратова и перетекать к Чернопуту; многие навсегда, но некоторые острожные и дальновидные, не желая расставаться с прежней организацией, лишь на всякий случай запаслись новыми членскими билетами, надеясь быть на виду у руководителя фонда.
Одного такого ‒ Валентина Подберёзова ‒ он пригласил в загородный дом в Жаворонках. Здоровенный и неуклюжий Подберёзов, которого Герман называл Джонсоном за его спутанные рыжие волосы и слюнявый рот, потоптавшись у ворот и назвав себя в переговорное устройство, оказался на усадьбе, заваленной снегом, распухшим шапками на разлапистых соснах, фонарях освещения; но дорожки прилежно расчищены, а у стеклянных входных дверей демонстративно лежал простой полынный веник. Понимая, что это условность и чудачество хозяина, Подберёзов, заметив глазок видеонаблюдения, поправил маску, старательно обмахнул с обуви несуществующий снег и позвонил в дверь. Когда же она распахнулась, то, слегка пригнувшись, протиснулся внутрь, поздоровался с Чернопутом, попытался с ним обняться, изрядно для этого наклонившись. Продолжение встречи оказалось радушным, да и не могло оно быть иным, ведь когда-то он помогал Герману в издании книг, возглавляя солидное издательство, пока его бизнес не отжала банковская молодёжь ‒ тот бизнес, который и бизнесом-то по-настоящему не являлся, но молодёжь этого не знала.
‒ Ну, что, дорогой, давно мы с тобой книг не издавали? ‒ боевито спросил Чернопут, пригласив в кабинет, словно подстегнул. ‒ Не взбодрить ли нам себя, тем более что у моего фонда намечаются для этого некоторые возможности?! ‒ доложил он более подробно, словно от Подберёзова что-то зависело, и приглушил голос: ‒ Пользуясь случаем, хотел бы помочь тебе. Ведь ты-то мне помогал в трудные времена… Да сними маску-то?! Есть, с чем выйти к читателю?
‒ Роман лежит готовый. Рассказов да повестей изрядно накопилось.
Хотя и любезно разговаривал Герман с Подберёзовым, но давнюю обиду помнил, когда тот прикарманил его деньги на издание книги, сославшись на дефолт, хотя до дефолта было полгода. Денег у Чернопута тогда было не густо, поэтому и обидно показалось остаться в дураках. Но он никогда не показывал обид, а это совсем плохо для обидчика, если обиженный молча ждёт подходящего случая, чтобы расквитаться. Поэтому теперь, когда в фонд стали поступать значительные суммы от меценатов, Чернопут по-настоящему всё вспомнил.
‒ К тому же мы и литературный конкурс решили учредить. Чем не подходящий случай, чтобы отличиться. Сам же знаешь, что в наше время необходимо везде «светиться» и уметь подать себя, и, конечно, помогать творческим людям. Думаю, ты вполне можешь возглавить его. На днях читаю в газете, что один из семибратовских стал лучшим поэтом Азии! Вроде ранее и не слышал о нём, а его, оказывается, весь мир теперь знает.
‒ Есть такой… Пятиминутка, сквозняк! Насмотрелся я на них. Двадцать лет почти вёл конкурс в городской газете. И что-то не нашёл для себя особой пользы. Зато недоброжелателей нажил массу. Ведь все, кто ни пришлёт работы на конкурс, почему-то считают, что непременно именно их необходимо осчастливить, а не понимают того, что на мне чисто техническая роль: принять работы, подготовить к печати, если они достойны этого, а в конце года раздать жюри, чтобы его члены голосованием определили победителя.
‒ Ну, это обычная практика!
‒ Обычная. Да не совсем. Да и меньше становится соискателей, потому что премия в газете копеечная, а в последние годы она и вовсе иссякла.
‒ У нас другие возможности. Миллион можно получить!
‒ Значительная сумма. Из-за такой как раз все и передерутся.
‒ Это и хорошо! Ты сразу окажешься на виду, сразу станешь уважаемым. Ведь принцип «я ‒ тебе, ты ‒ мне» никто пока не отменял.
‒ Поздновато за славой гоняться.
‒ Ладно-ладно, не ворчи. Славы не бывает много. Да и не бесплатно будешь работать. К тому же, к тебе будет совсем иное отношение. В поездки начнут приглашать, в президиумы, а уж на рыбалку и шашлык-машлык ‒ это само собой. В первый год миллион не обещаю, а на будущий, думаю, не будет препятствий. А вот сотенку к редакторской зарплате, считай, уже имеешь в кармане.
‒ Можно, конечно, поработать… ‒ сдержанно улыбнулся Подберёзов. ‒ Весной начать, а осенью подвести итоги.
‒ Ну и чудак же ты! Да за два-три месяца никто толком и не узнает о конкурсе. Но если запустить его сейчас, то к следующей зиме сполна успеем насладиться вниманием и любовью соискателей.
‒ Да ладно. Все они хороши, особенно лауреаты. Когда объявят итоги, на другой день забывают о конкурсе и его координаторе, а уж жюри им и вовсе ни к чему. Знаем, проходили. Иной лауреат, отхватив деньгу, даже ждёт угощения, как один мордоворот из нашей области, а заезжий сибиряк стаканом чая отделался. И дело не в выпивке или богатом застолье, нет. Мужики же мы! Разве плохо отметить премию и выпить совместно по рюмашке-другой, поговорить ‒ это только сближает, раскрывает душу, ведь общее дело делаем. Ничего иного от них и не нужно, но доброе слово разве трудно сказать?! А то, бывает, иной все телефоны оборвёт, а как добьётся своего, то и сделает ручкой. Были и такие случаи, когда предлагали: мол, премию оставь себе, а мне звание и почёт. Но самые злобные ‒ это те, кто до объявления результатов безмерно лебезят, в надежде привлечь к себе внимание, а как премия мелькнула мимо, то становятся врагами: иногда явными, иногда скрытыми.
Рассказывал это Подберёзов, желая по-настоящему предостеречь, что из-за огромных призовых начнётся горячая война, потому что многие люди ‒ дрянь, из-за денег готовы из кожи вылезти, но упомянув об этом и сообразив, что хозяин не поддерживает его суждений, более не заводил подобных разговоров, понимая, что Герман не в том сейчас настроении, чтобы вызывать у него сомнения, когда, говоря о конкурсе, он отчаянно жестикулировал и закатывал горящие синевой глаза. Да и не его это дело, если появились такие деньжищи, тем более что обещал и его самого не обидеть. Как говорится, хозяин ‒ барин.
‒ Это всё мелочёвка, ‒ посмурнел Чернопут, словно прочитал мысли Валентина. ‒ У нас иной уровень и мы будем далеки от дрязг. Так что в ближайшее время начнём действовать. ‒ Он о чём-то задумался и, будто вспомнив важное, хлопнул в ладоши: ‒ Вот что… А не стать ли и тебе меценатом?! А я буду везде вещать, что, мол, простой редактор городской газеты пример подал ‒ внёс в благотворительный фонд из собственных сбережений, например, полмиллиона.
‒ Да откуда такие деньжищи-то?!
‒ Кредит возьми. Потом все деньги сторицей вернёшь. Обещаю!
‒ Всё равно это невозможно! Такой хомут на шею вешать, проценты платить… У меня в заначке есть сотенка тысяч, вот её могу спонсировать, а более ни-ни ‒ жена из дома выгонит, ‒ испуганно отказался Подберёзов и сильно покраснел от волнения. ‒ К тому же я надеялся хоть на какую-то премию!
‒ Ну, о премии рано заговорил. К тому же ты координатор.
‒ Координатор ‒ не член жюри, и приличия будут соблюдены. Вот получу премию, тогда на следующий год могу и в жюри поучаствовать.
‒ Как у тебя всё просчитано. Ладно, не переживай. Для почина хватит и твоей сотки, дело верное.
Поговорив и всё обсудив, они прошли в крытый бассейн, освежились в душе, поплавали, а потом сели за накрытый стол. Выпили коньячку и перекусили, в разговоре уточнили детали предстоящего конкурса. Когда же Валентин обсох и остыл, Герман вызвал для него машину и попросил водителя отвезти гостя туда, куда он укажет.
4.
На другой день Чернопуту позвонил Семибратов. Слышать этого толстяка и обжору Герман не хотел, но любопытство оказалось сильнее, и моментально созрел план разговора с недавним недоброжелателем.
‒ Герман Михайлович, рад, очень рад приветствовать вас и поздравить с прекрасным начинанием! Каюсь, я был не прав, когда уж слишком резко отзывался в ваш адрес… Все нервы расшатал, чтобы удержать в узде организацию. Некоторые прежние расхождения во взглядах мной устранены, и нам ничего не мешает вновь быть любезными друг другу, как в недавние времена… ‒ вкрадчиво говорил Семибратов.
‒ А я ничего и не помню такого. Как говорится, кто старое…
‒ Вот именно, вот именно. Поэтому очень хотелось бы поучаствовать в конкурсе. Ведь важно участие, а не победа, я так понимаю?
‒ Да и победа не помешает, тем более подкреплённая кругленькой суммой. Правда, сам конкурсом не занимаюсь, а ведёт его известный тебе Подберёзов. Посылай ему на электронную почту, указанную в объявлениях, а я, так уж и быть, если ты не злопамятный и с понятием, замолвлю за тебя словечко.
‒ Спасибо, дорогой человек! Я всегда знал, что ты настоящий. Злопамятные ‒ это слабаки. А ты ‒ сила, воин!
‒ Ну, перестань. Не об этом сейчас речь. Надо думать, как прославить наших писателей, чтобы о них знала вся страна, весь мир!
‒ У нас уже есть такой ‒ лучший поэт Азии!
‒ Ага, лучший поэт Азии и пустынных окрестностей… Не будем об этом, мы не из тех, кто любит бросаться высокими словами. Свяжись с Подберёзовым. Он всем пример подал: уже внёс деньги в фонд, но и ты не теряйся!
‒ И сколько же нужно внести?
‒ Пол-лимона внесёшь и будешь на коне!
‒ Не, такой подход не годится. Никакая мне тогда премия не нужна!
‒ Смотри сам, неволить не могу…
‒ Ладно, ты меня тоже извини… ‒ и положил трубку.
Не успел Герман подумать: «Вот скупердяй», как раздался звонок от Семибратова, и он негромко и через силу промолвил:
‒ Ладно, согласен… Пару сотен как-нибудь завезу.
‒ Вот это другой разговор! ‒ не показывая радости, по-деловому похвалил Герман Михайлович.
Разговор с Семибратовым рано или поздно должен был состояться. Это Чернопут точно знал, учитывая его характер, всегда держащего нос по ветру, не упускавшего и малейшей возможности поживиться. Это и хорошо, что позвонил и тем самым настроил на иронично-шутливый лад. Весёлые и каверзные мысли заполнили душу Германа, когда он возвращался в Жаворонки, где в этот пятничный день должна собраться семья по случаю его юбилея. Это не шутка ‒ 50 лет!
Официальный юбилей будет завтра, и будет его отмечать Герман с женой в кругу деловых людей, а пока они поужинают всей семьёй, а перед ужином Герман поиграет с пятилетней внучкой Виолой, побегает «лошадкой», катая её на спине, попрыгает вокруг пальмы зайчиком, и все будут улыбаться им и хлопать в ладоши: и жена Маргарита, и дочка Ксения да и зять, выпив водочки, перестанет хмуриться и разговорится, а то в последнее время он изменился: прежде обычным мужиком был, а теперь постоянно о чём-то думает. Спросит Герман: «О чём это ты?» ‒ ответит не сразу и туманно, даже скривится: «Не о чем мне думать». Но когда зять притащил домой военную форму с погонами, стало понятно, что связался с казаками. Дочь промолчала, будто давно всё знала, а Маргарита вцепилась:
‒ Ну, и зачем тебе всё это? За справу, как у них говорят, денег отвалил немеряно, а мы не такие уж богачи, чтобы ими разбрасываться.
‒ Я, между прочим, и сам работаю… ‒ вспылил зять, и у неё не нашлось слов возразить ему.
А недавно Маргарита услышала, как Семён просил денег у Германа для своей организации. Маргарита в это время случайно оказалась за дверью комнаты, где зять говорил с мужем, и чуть не упала, услышав сумму ‒ миллион! Она не утерпела, влетела в комнату, пригрозила мужу:
‒ Если отвалишь такие деньжищи на всяких ряженых, то оба катитесь из дома!
В тот раз Герман замял разговор, сказав жене, что и не собирается никому помогать ‒ ради чего? Но сам на другой день по-тихому отдал зятю сто тысяч и предупредил:
‒ Более не подходи ко мне с такими вопросами! И вообще зря ты с ними связался!
‒ Ну почему же? Они за Россию бьются, за её процветание!
‒ Мы все за неё бьёмся, только каждый по-своему. У них свой уклад, своя философия, во многом благодаря им Россия прирастала Сибирью и Дальним Востоком ‒ это так, но, с другой стороны, у них явно прослеживается своя особинка: волю они любят, ради неё готовы на многое. Царь в своё время дал им её, освободил от крепостничества, но, как известно, бесплатный сыр только в мышеловке. Так и с казаками: царь им волю, а они за него обязались жизнь положить. Почему Троцкий устроил крестовый поход на них после революции?! Да потому, что они демонстрации разгоняли, маёвки, а рабочих нагайками секли.
‒ Но и Родину защищали!
‒ Царя они защищали, участвуя в войнах, а хоть одно сражение самостоятельно выиграли? Всё в складчину, всё с кем-то. Конечно, не отнять их служение царю, но из-за этого гонения на себя навлекли. Доныне плачутся, что, мол, раскулачивали их нещадно! А что, разве крестьянам, а по-казачьи «мужикам», меньше досталось. Просто «мужики» терпеливые, и обиды особо не помнят. Так что всё сложно…
Семён промолчал, лишь подумал: «Тебя самого давно раскулачивать пора!».
Недавняя семейная стычка мало-помалу Германом забылась, да и не тот день сегодня, чтобы вспоминать негатив. Вот и теперь, когда застолье успокоилось, шумную Виолку ‒ белую и пушистую, родители отправили спать, вскоре и сами ушли отдыхать, а Маргарита, убрав со стола и перемыв посуду, не забыла укорить мужа, сказав в тысячный, наверное, раз, что давно пора завести горничную, на что Герман ответил в тысячу первый, что рано им показывать себя сильно обеспеченными людьми.
‒ Не показываешь ‒ спокойнее спишь, дорогая моя жёнушка.
‒ Ладно, это можно понять и согласиться, а зачем занимал осенью у двоюродного брата тысячу долларов? Что хотел этим показать?
‒ Что хотел, то и показал всей родне, которая, чуть что ‒ сразу с поклоном: «Герман Михайлович, помогите, одолжите…». И одалживал, и часто не получал возврата. А теперь несколько месяцев никто ничего не просит. А кто и попросит, то легко могу сказать, что сам в долг живу. Временно, но в долг. И напомню о брате, у которого занимал тысячу и пока не отдал.
Маргарита неопределённо покачала головой и отправилась в душ. Понежившись и освежившись, пошла к мужу; наклонившись к ночной лампе, тот читал финансовую газету и отложил её, увидев жену. Когда она улеглась рядом, обнял и вздохнул:
‒ Эх, Рита-Маргарита, роза ты моя благоухающая, неужели я дожил до таких лет?! Даже не верится! Будто вчера бегал по улицам родного села, и вот ‒ будьте любезны: полтинник!
‒ Самый зенит для мужчины. Ты многого добился, завтра все известные люди города будут поздравлять! Разве плохо?!
‒ Наоборот ‒ радостно и почётно! Именно на таких вечерах и сближаются, обрастают знакомствами, налаживают связи. К тому же многих привлекло создание фонда. Вдруг появились те, о ком ранее я и не слыхивал. В том числе из глубинки. Приезжают, просят принять, а после любезного разговора соглашаются стать меценатами. Понять их, конечно, можно. У всех есть родственники, всем хочется отметить либо отпрыска, либо племянника, а то и очень талантливую особу со стороны, чаще всего приближённую коллегу по работе.
‒ Это всегда так… Но ты помни, что у тебя семья. На всех халявщиков благоденствия не хватит.
Соглашаясь, он обнял Риту, поцеловал, прижался к ней и разговор оборвался сам собой.
Если накануне Чернопут был расслабленным, улыбчивым, то наутро сделался энергичным, зарядился крепким настроением, подчёркнуто праздничным. Связался с рестораном, уточнил, всё ли готово, сказал, если появятся вопросы, чтобы звонили незамедлительно. Потом напомнил нескольким гостям, чьё внимание ценил особенно, что без их присутствия торжество не имеет смысла. Когда же они с Ритой начали собираться, зная, что вскоре придёт машина, закапризничала внучка.
‒ Я тоже на ёлку хочу! ‒ плаксиво ныла Виолка. ‒ К Деду Морозу!
‒ Какой Дед Мороз?! Новый год давно прошёл.
Еле-еле уговорила Ксения дочку, пообещав катание на снегоходе, и тем самым дав возможность родителям спокойно отправиться на свою, как она считала, тусовку. То, что она у них особенная, Ксения поняла года три назад, когда её с мужем взяли с собой, а с Виолкой осталась приехавшая из провинции в гости свекровь. Ксения всего ожидала от собрания, но только не такой нудятины: скучные речи, пузатые мужики, тощие дамы и раздражавшие официанты, стоящие за спиной. Особенно один старался, наливавший и наливавший мужу. Сначала она толкала его коленом, а потом зло зашептала: «Он так и будет наливать тебе, пока под стол не свалишься… Поимей совесть!». И он «поимел» ‒ отправился в курительную комнату, а через десять минут звонит: «Я уже в такси, возвращаюсь домой!». Она ничего не ответила, лишь про себя подумала: «Свинья!». Дня два не разговаривала, но всё-таки смирилась: ну не гнать же его в общагу! Вообще вопросы к мужу всё более накапливались, и Ксения не понимала, как могла влюбиться в этого деревенского вахлака по имени Семён?! Жуть, а не имя! А вот втюрилась, и теперь сама была не рада.
После памятного похода в ресторан она перестала обременять родителей и всякий раз оставалась дома: сама занималась дочуркой, муж торчал у компьютера, редко пропуская футбольные трансляции, или пропадал у казаков.
Так уж получилось, но что бы теперь они ни делали, их это не сближало, а лишь расхолаживало, даже иногда отталкивало друг от друга, особенно, когда Ксения начинала ворчать на мужа.
‒ Ну, что ты всё шипишь-то? ‒ удивлялся Семён. ‒ Всё тебе не так, всё не по тебе! Не надоело? И кто ты такая есть, и что бы ты значила без отца?!
