Несколько дней Семён находился в расколотом состоянии: вроде он есть, существует, а вроде и нет его ‒ пустая оболочка без мыслей, без чувств. Почему-то не верилось в гибель Толяна, казалось, что произошла несуразная ошибка, кто-то что-то перепутал и сообщил о его гибели по недосмотру ли, по глупости или коварству. Хотя как не верить Антону, если он был свидетелем. Но даже и свидетелям иногда не хочется верить. Слушаешь его ‒ вроде всё правильно, а прошло время ‒ сомнение закрадывается. Эти сомнения и переживания тяжестью откладываются на душе, угнетают её. Семёна даже не радовали слова врача на недавней перевязке, когда тот самолично осмотрел заживление стопы и сказал медсестре:
‒ Можно накладывать сухую повязку! ‒ И, посмотрев на Прибылого, добавил: ‒ А вам, молодой человек, на следующей неделе пора готовиться к выписке. Залёживаться ‒ не лучший способ реабилитации. Вам теперь необходимо двигаться, будет боль, натёртости, а чтобы их было меньше, приобретите обувь на размер больше, желательно с меховой мягкой начинкой. Сейчас зима ‒ как раз по сезону будет.
‒ Спасибо, Виктор Алексеевич! ‒ обратился Семён по-граждански, хотя знал, что он капитан медслужбы. ‒ За внимательность и душевность. Обязательно воспользуюсь вашими рекомендациями и постараюсь в следующий раз по минам не бегать.
‒ Следующего раза не будет. Скорее всего, вас комиссуют, и отправитесь вы домой с чистой совестью.
‒ Как скажите… ‒ Он вздохнул.
Возвращался из перевязочной Прибылой в бодром настроении, чего уж скрывать. Сразу исчезли госпитальные переживания последних недель, отдалились окопные воспоминания ‒ теперь они представлялись одним большим эпизодом, а подробности возвращались лишь во снах, особенно первое время, когда он чуть ли не каждую ночь вновь и вновь «наступал» на мину и всякий раз просыпался, переворачивался на другой бок и долго не мог заснуть. Теперь всё это позади и надо смотреть вперёд. Он размечтался, воображение его рисовало картины возвращения домой, встречи с родителями, Виолкой, Ольгой. Почему-то с ней более всего хотелось увидеться, будто она могла внезапно исчезнуть. Вечером, когда они обычно созванивались, он обязательно поделится с ней новостью, обсудит… что именно, пока не знал. Ведь далеко не всё ясно в их отношениях, пока это лишь ничего не значащие слова: сейчас они одни, но могут в момент измениться. «Что ж, как сбудется, так и сбудется, ‒ думал Семён. ‒ От судьбы, как говорится, не уйдёшь, зато есть родители, Виолка. Разве этого мало?».
Перед обедом ему кто-то позвонил. Взял смартфон ‒ номер незнакомый, но ответил, сказав: «Вас слушают!» ‒ и сразу узнал Людмилу:
‒ Здравствуй, Семён!
‒ Здравствуй! Почему с чужого телефона звонишь?
‒ Ты же меня «уничтожил»… Вот решила всё-таки узнать, как твои дела. Как идёт выздоровление?
‒ Хватилась! Нормально идёт выздоровление, скоро на выписку.
‒ Ты хотя бы вспоминаешь меня?..
‒ А зачем? Утешить некому? Так у тебя Илья имеется!
‒ Перестань… Случайно услышал имя постороннего человека, и бог знает что выдумал.
‒ Ничего я не выдумывал, просто твоё отношение ко мне очевидно изменилось после моей мобилизации.
‒ Но ты же бросил меня, не звонил…
‒ Не звонил не по своей воле. Война идёт! А ты сразу хвостом вильнула. И что мне думать? Так что ты свой выбор сделала, а упрекать я не вправе. Желаю здоровья тебе и твоему сыну, а мне более не звони. Ни с какого телефона, чтобы зря воду в ступе не толочь.
‒ Не делай из себя обиженного… Прощай!
Она отключилась, а Семён сразу заблокировал новый номер, чтобы и мыслей не возникало о её звонках, и на душе сразу полегчало. Правда, в какой-то момент задумался: прав ли, не капризничает ли, как бы повёл себя, не будь Ольги? До конца он ничего не знал, да и не хотелось в этом копаться, если два случая ‒ и с женой, и с Людмилой ‒ вышли как под копирку. «Да, в чём-то, наверное, и я не прав, ‒ невесело думал он. ‒ Но как по-иному могу относиться к изменам, если сам никогда не изменял и привык доверять. Да, поругаться можно из-за чего-то, можно в гневе разбить пару тарелок, но сохранить душу и совесть в главном ‒ в отношениях и доверии. А если этого нет, то какой может быть разговор?». Так что вопрос с Людмилой он сразу закрыл, а прав он в этом решении или нет ‒ его особенно не волновало.
Зато вечером очень долго разговаривал с Ольгой, даже вышел в коридор, чтобы не тревожить Николая романтическими вздохами. Что он сказал Ольге? Да ничего особенного: в любви не клялся, повторил разговор с доктором, обсудил, как ему лучше добираться до Сарматова. В какой-то момент разговора не выдержал и спросил напрямую:
‒ Оль, быть может, я начинаю бежать впереди паровоза, но мне важно понять, могу ли я надеяться на твою помощь, не получится ли так, что на словах одно, а на деле будет другое. При этом для меня важно твоё отношение, а ещё важнее, чтобы оно не изменилось, когда ты встретишься со мной, как ты поведёшь при этом: как с товарищем или как-то по-иному? Вот что я хотел бы услышать от тебя. Исходя из этого и буду планировать нашу встречу.
Она перебила его же словами:
‒ «Как-то по-иному». Как с любимым человеком. Не переживай. ‒ Она вздохнула. ‒ Я сама себя не узнаю, это просто какое-то сумасшествие. В мыслях только ты, встреча с тобой ‒ это сейчас для меня главное, а что будет потом? Будь что будет, и уже неважно, что станут говорить о нас наши родители!
‒ А Женька?
‒ С ним-то как раз легче всего. Ты у него с языка не сходишь: Семён говорил, Семён помог ‒ и всё в таком роде. ‒ Она вновь вздохнула и надолго замолчала.
‒ Ты чего?
‒ Думаю, и представляю нашу встречу и что будет потом…
‒ Думай не думай, а развязка неизбежна! ‒ пошутил он. ‒ Главное, чтобы всё это тебе было не в тягость, чтобы душа рвалась навстречу. Если уж у нас так далеко зашёл разговор, то расклад, на мой взгляд, таков: я выписываюсь из госпиталя, добираюсь на такси до автовокзала, сажусь на автобус до Сарматова, ты меня встречаешь, и мы едем… куда ты думаешь?
‒ Не знаю… Куда повезёшь, туда и поеду.
‒ Вот и прекрасно! На первый случай заедем ко мне. Конечно, хотелось бы и дочку увидеть и родителей ‒ всех, но одновременно всех не получится. Поэтому первая встреча с тобой, и будет единственная просьба: купить мне зимнюю обувь на меху на размер больше, чтобы потом я не бегал с тобой по магазинам, а вся остальная одежда у меня есть.
‒ Обыкновенную?
‒ А какую ещё?
‒ Может тебе какая-то специальная нужна, я же не знаю?!
‒ Слава Богу, попробую обычной обойтись и привыкнуть к ней. Деньги сейчас кину на телефон. Обувь возьми добротную, мех натуральный, лучше если попадутся высокие, типа сапог, размер 44, полноту большую. Денег не жалей. Да, вот что ещё: родителям ничего не говори, поставим их перед фактом, а то заведут карусель, настроение подпортят. Да и отец это дело просто так не оставит ‒ на машине приедет меня забирать. Ну вот, кажется, и всё, что хотел сказать. Подробности ‒ по мере их поступления. Договорились? Что молчишь?
‒ Я плачу от неожиданности, от волнения дышать не могу.
‒ Первые десять лет трудно будет, потом привыкнешь!
‒ Тебе только бы шутить. Приезжай скорее! Целую и жду!
Семён отключил смартфон, вернулся в палату и до ужина лежал в постели, вспоминая разговор и представляя будущую встречу. После ужина неожиданно позвонила Маргарита, и сразу с места в карьер:
‒ Привет, болящий! Сегодня твоя Людмила звонила, приглашала на свадьбу. Я поблагодарила за приглашение, но не более того. Да и знать её я по-настоящему не знаю, да и вообще непонятно, почему она вдруг вспомнила обо мне?
‒ Чем-то вы ей понравились, поэтому и пригласила, ‒ не стал открываться Семён.
‒ Мне-то что оттого. Мало ли я кому нравлюсь. А я, грешным делом, подумала в прошлый раз, что она твоя женщина.
‒ Я же говорил ‒ знакомая по университету.
‒ Тогда перебьётся! Как у тебя дела?
‒ Выздоравливаю помаленьку.
‒ Ну, и слава Богу… Вот Виолке трубку даю, а то с рукой оторвёт!
Поговорил Семён с дочкой, а у самого не выходило из ума сообщение Маргариты о Людмиле. «Вот кому неймётся-то, вот из кого бабья сущность так и прёт. Нет бы промолчать, скрыть в себе наш разговор, так она чужому человеку специально звонит, зная, что тёща всё расскажет мне, ‒ подумал он, понимая, что ничего нового не открыл. ‒ Что-то не везёт мне на женщин!».
Он вспомнил об Ольге, подумал: «А вдруг и она такая же?! Узнала, что остался без жены, и решила захомутать! ‒ Но думка эта оказалась мимолётной, и он гнал её, стыдясь самого себя. ‒ Нет же, нет ‒ трижды на одной мякине не ошибаются!».
46.
С появлением в жизни Маргариты адвоката Померанцева она думала первое время, что теперь есть к кому прислониться, получить защиту в тревожной ситуации, когда не знаешь, что делать и на кого положиться. Оказалось, что это не совсем так, особенно, когда он узнал, что загородный дом Чернопутовых оформлен на Маргариту Леонидовну. Она уже пожалела, что как-то всуе сказала ему об этом, а он сразу зацепился за это, начал убеждать:
‒ Маргариточка, цветочек мой, ну подумай, зачем нам такая обуза? Зачем он, если загородка налогов съедает прорву. А жить мы там почти не живём? Вспомни, давно ли ты была там?
‒ В начале сентября провели с Виолкой на природе три чудесных дня, а потом началась мобилизация, суета сует, со всех сторон новости потекли одна другой веселее. Но это ничего не значит: продавать загородную недвижимость в начале зимы ‒ себе дороже, хотя цены на неё и без того упали. Если уж продавать, то только весной, перед дачным сезоном.
‒ В такое тревожное время, когда идут боевые действия, трудно что-то загадывать. Может так получиться, что и нынешней цены взять не удастся.
‒ Но и хранить наличные ‒ это тоже не выход! ‒ Она хотела рассказать, но не рассказала, как растворились деньги Германа от недвижимости в Испании, и разве он мог предположить, что всё так обернётся, к тому же и сам не сносил головы, дочь пропала, а уж на что мужик жохом был ‒ на несколько лет вперёд всё рассчитывал. ‒ Так что, милый Ромочка, пока повременим с этим решением. Продать всегда можно. Важен вопрос цены, а недвижимость остаётся недвижимостью.
‒ Действительно, спешить некуда, ‒ не стал он спорить и излишне навязывать свои планы, лишь молчаливо отложил их на время, зная, что рано или поздно вопрос денег для Маргариты станет главным, учитывая, что она пока она не научилась себе отказывать.
Подозрительное соглашательство и обволакивающая мягкость Романа всё-таки заставили Маргариту приглядеться к нему внимательнее, а не так, как она смотрела, проведя с ним несколько пылких ночей, когда вновь почувствовала себя молодой и сбросила оцепенение последнего времени. Казалось, чего ещё надо: живи и радуйся. Но радоваться-то особенно не от чего, потому что она чувствовала, даже знала, что он многое скрывает от неё, а раскрылся в самом простом и доступном понимании, когда она заподозрила его в сокрытии своего семейного положения. Он не стал отпираться, охотно показал паспорт, где она увидела штамп о регистрации брака, сразу же её убедил, что он ничего не значит.
‒ Понимаешь, я уже несколько месяцев развожусь, хотя мог это сделать при своих возможностях за один день. Но мне хочется доказать жене, что она не вправе цепляться за меня, хотя иная давно бы плюнула и забыла навсегда. А почему не разводят нас, хотя уже было два слушания, ‒ из-за моей не наступательной позиции, я словно сам даю слабину, но это идёт от того, что желаю завершить процесс честно. Впрочем, вскоре он так и так завершится, потому что будет по счёту третьим, а это значит ‒ последним. Жена и без того затянула его, начав в суде раздел имущества. И как ни цепляйся она за меня, всё равно разведут, тем более что сын взрослый и живёт отдельно. Понятна ситуация?
Смог ли Роман убедить её? Вряд ли. Маргарита с самого первого дня знакомства с ним чувствовала напускную искренность в чувствах, в отношениях к ней, к внучке, которую он задарил дешёвыми подарками. Складывалось подозрение, что он ведёт потаённую игру и когда-нибудь она раскроется, скорее всего, с продажей загородного дома. И он пока не знает, что ещё есть зависшая в воздухе из-за пропажи дочери её квартира, которую предстоит оформлять на себя, когда суд установит факт смерти Ксении. Как ни страшно было произносить такие слова, пусть и в уме, но как без них обойтись, если они есть. Но уж она как-нибудь разберётся с этим печальными делами без адвоката-кровососа. В конце концов, она просила его помочь в одном лишь деле ‒ защитить от соискателей премии, их претензий на возвращение денег, якобы переданных её мужу. Все их происки оказались профанацией, совсем её не устраивали, что и было убедительно и не бесплатно доказано в суде Романом. За это, конечно, спасибо ему, но не более. И теперь пришло время, если уж он всё чаще заводит разговор о загородном доме, постепенно отдалить его, но именно постепенно, чтобы он не заподозрил её прозрение и не ответил какой-нибудь гадостью.
Разобравшись для себя с этим вопросом, она вдруг столкнулась с ещё одним, когда позвонил небезызвестный ей Подберёзов и попросил о встрече.
‒ Это-то ещё зачем?! ‒ искренне удивилась она, зная, что рассчиталась с ним, хотя могла бы послать на все стороны света. ‒ А по телефону нельзя об этом поговорить?
‒ Не телефонный это разговор, Маргарита Леонидовна…
‒ Что ж… Тогда приезжайте… ‒ согласилась Маргарита и, вспомнив Людмилу, подумала: «Совсем уж, что ли, осатанели все?!».
Валентин и предположить не мог, что вдова так быстро согласится принять его. А поговорить с ней у него было о чём, если ещё в конце августа он созвал внеочередное общее собрание писательской организации, кое-как организовав кворум. Вопросов было два: прекращение деятельности общественной организации «Писатели Заречья», в связи с кончиной его учредителя, и создание новой организации литераторов ‒ «Союз писателей Заречья». Подберёзов предложил свою кандидатуру на пост председателя, и его поддержали, учитывая организаторские способности, а также его вхожесть в администрацию города. В тот же вечер создали инициативную группу и начали готовить документы для регистрации общественной организации. И вот теперь, по прошествии нескольких месяцев, Валентин Подберёзов стоял у дверей квартиры старинного друга, к сожалению, рано покинувшего сей мир.
Предварительно посмотрев в глазок, Маргарита открыла Подберёзову, пропустила в прихожую и весьма неинтеллигентно спросила:
‒ У вас всё ещё есть какие-то вопросы?
‒ Да, уважаемая Маргарита Леонидовна! Вопрос вроде простой, но это с какой стороны на него посмотреть. Все мы помним Германа Михайловича ‒ истинного подвижника литературы, оставившего нам массу замечательных книг. Память о нём всегда будет греть сердца не только жителей нашего города, но всей страны. Его книги всегда будут читать, учиться по ним, и уже есть сведения, что его произведениями заинтересовались за границей.
‒ Вы разденьтесь и проходите в комнату, чего стоять в прихожей…
Пока он раздевался и дожидался чая, то перемигивался с Виолкой, выглядывавшей из двери своей комнаты. И чем более Подберёзов обращал внимания, тем девочка живее вела себя, даже начала корчить рожицы, то ли желая рассмешить гостя, то ли подразнить. Пропала она, только когда Маргарита принесла поднос с чайником, чашки и блюдца. Она разлила чай по чашкам, подвинула вазу со сладостями гостю и села напротив.
‒ Пока стынет чай, можно поговорить.
‒ Да, это так ‒ поговорить есть о чём, ‒ промямлил вспотевший Подберёзов. ‒ На собрании нашего писательского союза мы приняли решение об увековечивании памяти Германа Михайловича, а именно: ходатайствовать в администрации города об установлении памятной доски на доме, где он жил. Это первое. Второе ‒ учредить постоянно действующий конкурс и премию имени Германа Чернопута! Как вам такая идея? ‒ спросил Подберёзов и сам же ответил: ‒ По-моему, замечательная! Если работы с памятной доской могут затянуться, так как решение по ней будет приниматься не нами, то организовать конкурс нам по силам уже в будущем году, и начнём собирать материалы сразу после новогодних праздников. Мы решили, что приём творческих работ будет бесплатным, но для обеспечения хотя бы небольшой денежной премии, помимо дипломов победителей, не возбраняются пожертвования как участников конкурса, так и меценатов. Помимо всего прочего, мне поручено на бюро нашего Союза просить вас возглавить жюри в качестве почётного председателя. Как вам такая идея?
‒ Не знаю, что и сказать… Смогу ли?
‒ Всю работу будут вести члены жюри, а вам лишь надо присутствовать на итоговом заседании да представлять конкурс на телевидении и в печати. Думаю, это вполне по силам, тем более что вы заинтересованный человек.
‒ Ну, если так, то можно подумать.
‒ Никаких раздумий, Маргарита Леонидовна! Считаю, что вы дали согласие, благословили это значимое дело. ‒ Он отхлебнул из чашки остывшего чая, промочив засипевшее горло, и продолжал напористо говорить: ‒ Должен сказать, что многие члены нашей организации уже внесли некоторые суммы в премиальный фонд, и я это легко сделал, как, помнится, так же легко пожертвовал в фонд Германа Михайловича.
‒ Как и легко вернули! ‒ не удержалась и уколола Маргарита. ‒ И какая же сумма вас устроит?
‒ Уважаемая Маргарита Леонидовна, не для себя лично бьюсь. Мои пятьдесят тысяч уже в общей копилке! Если и вы хотя бы столько же пожертвуете, то это будет хорошим подспорьем в реализации наших планов.
Она с недоверием посмотрела на гостя, пытаясь найти хотя бы тень сомнения на его лице, но ничего не обнаружила, когда их взгляды встретились.
‒ Ну, так что? Оформляю? ‒ Спросил Подберёзов. И не дождавшись, достал из сумки ноутбук, подшивку бланков, начал заполнять один из них и пояснил: ‒ Они все со штампом и печатью, с отрывной квитанцией ‒ всё как положено!
Пока Подберёзов заполнял бланк, она смотрела на него, хотела задать несколько вопросов, но стыдилась этого, словно хотела обидеть подозрением, пытаясь обнаружить следы фальши, неуверенности ‒ разоблачить его. Нет, гость всё делал споро, привычно, будто занимался заполнением кассовых ордеров с утра до вечера, и она поняла, что не сможет, не посмеет отказать в его просьбе, лишь уточнила:
‒ Сумма остаётся прежней, скидки по причине тяжёлого семейного положения не будет?
Он посмотрел на неё с внимательным сожалением и вздохнул:
‒ Так уж и быть, в виде исключения, с вас и сорока тысяч будет достаточно. Я же всё понимаю, думаю, и мои коллеги поймут… Так что записываю эту сумму в документ?
‒ Извините, Валентин Сергеевич, это сумма для меня неподъёмна. Тем не менее, не хочу оставаться в стороне от благого дела и жертвую на него десять тысяч. Понимаю, что это немного, но вы же знаете мою жизненную ситуацию. Думаю, её не надо напоминать?
‒ Как скажите… Дело добровольное! ‒ смухортился Подберёзов.
Он сделал необходимые записи, оторвал квитанцию и окончательно вспотел. Ему захотелось сразу же покинуть этот дом, но всё-таки сделал для себя необходимую отговорку, когда получил деньги:
‒ Что-то жарко у вас…
‒ Так ведь ребёнок маленький. Да и привыкли мы.
‒ Тогда побежал я, ‒ торопливо доложил он и пояснил: ‒ Остаёмся на связи, как будут новости ‒ обязательно свяжусь!
Более он ничего не стал объяснять, да и как объяснишь, например, что бланки кассовых ордеров он скачал из интернета, что штамп и печать достались ему от Чернопута, и те были размытыми. Конечно, всё это не добавляло настроения, но что ему оставалось делать, если сама жизнь-злодейка иногда подбрасывает такие фокусы.
47.
Как ни ждал Семён Прибылой выписки из госпиталя, но она случилась будто бы неожиданно, хотя к этому времени наступила зима. Воронеж ‒ город почти южный, и снега не было, из окна казалось, что осень окончательно прописалась на его улицах, и не будет ей конца, зато подмораживало. Обычно больных выписывают сразу после выходных, но Семёна промариновали до среды, когда после утреннего обхода ему было сказано, что сегодня подготовят необходимые документы, завтра состоится врачебная комиссия, и тогда лети, голубь, на все четыре и радуйся жизни. «Завтра так завтра! ‒ решил Семён. ‒ День сюда, день туда ‒ особой разницы нет!». Он позвонил Ольге, объяснил ситуацию и договорился встретиться утром в пятницу в Сарматове.
‒ Думаю, на один день ты отпросишься из своего архива, зато потом у нас будет целых три вместе с выходными. До четверга ничего не предпринимай, когда сообщу, тогда и отпросишься. Проходящие автобусы идут из Воронежа вечером, утром буду в Сарматове.
‒ А я купила тебе сапоги!
‒ Молодец, спасибо! Не забудь прихватить!
Они ещё долго обсуждали подробности, но знали, что всего до конца не предусмотришь. Главное, что они встретятся, увидят друг друга, а что будет потом… Лучше не загадывать. Семён знал по опыту, что в любом ожидании нужно отвлечься, чем-то заняться, хотя особых занятий в больничных стенах трудно найти. Зато можно поговорить с товарищами. Он обменялся с ними номерами телефонов, домашними адресами, с каждым поговорил. Более всего переживал за Николая. Тот рвался выписаться, но Семён его успокаивал:
‒ Не дури! Радуйся, что тебе протез изготовили! Походи с ним, привыкни.
‒ Никогда я к нему не привыкну!
‒ Это так кажется. Не стесняйся, говори врачу, где жмёт или натирает. Это уж такое дело, что надо потерпеть. Зато подпилят, подправят ‒ это лучше, чем ты сам будешь дома что-то выдумывать. Так что сиди здесь, пока не попросят на выход. И ходи, с утра до вечера ходи и привыкай к «обновке». Что молчишь?
Николай вздохнул:
‒ Буду стараться. Деваться некуда.
‒ Вот это правильный настрой! Всё нормально у тебя будет. Главное носа не вешать. Не пропадай, и я не буду. Летом на твою речку приеду искупаться!
Николай улыбнулся:
‒ Умеешь же ты…
‒ Что?
‒ Сам догадайся! Спасибо на добром слове. Буду стараться. Нам всем здесь нелегко ‒ у каждого своё.
‒ Вот это правильный настрой!
Перед отъездом поговорил Семён и с Антоном.
‒ С тобой-то нам проще встретиться. В одном городе живём.
‒ Надо сначала отсюда выбраться. Да и потом, когда снимут «броник», не особенно помантулишь! ‒ указал он на загипсованное плечо и руку на подпорке.
‒ А что такое «помантулить»? ‒ улыбнулся Семён. ‒ Может, ругательство какое или озорство?
‒ Вкалывать, работать… Вот что это значит. У меня отец всегда так говорит: «Жизнь впереди. Успеешь ещё намантулиться!».
‒ Ладно, Семён, не будем зря языки чесать. Давай договоримся: как встретимся в Заречье, обязательно побываем на могилке Толяна. Я звонил сегодня его родителям, осторожно спросил о нём, и мне сказали, что его похоронили две недели назад. Рассказал им, кто я, о тебе сообщил. Его отец нормально отнёсся, пожелал нам скорейшего выздоровления и приглашал в гости.
‒ Где ты телефон-то их нашёл?
‒ С Толяном заранее обменялись, как знали, что пригодится.
‒ Плохая это примета… В Великую Отечественную многие бойцы вставляли в пустую гильзу бумажку со своей фамилией и адресом родителей или любимой девушки… А кто-то остерегался этого, и правильно делал, как потом выяснялось. Ну, теперь чего уж рассуждать.
Семён поговорил и с другими соседями, подбадривал их, не жалел обнадёживающих слов, а у самого на душе творилось такое, что хоть самого успокаивай. Поэтому ночь спал суматошно, а утром и в обед почти ничего не ел ‒ дожидался выписки. Когда старшая медсестра принесла документы и рассказала, что ему теперь необходимо делать, то он вроде слушал её, но постоянно переспрашивал, как быть с больничным, с воинским требованьем на проезд к месту убытию. Он видел, что медсестра сердится от его непонятливости, но терпеливо растолковывала. Когда он всё уяснил, ему принесли его фронтовую постиранную одежду: шапочку, куртку, один берц, новые штаны взамен разрезанных при ранении. Перед самым выходом из госпиталя перебинтовали ногу, одели её в два целлофановых пакета и скотчем примотали к тапку, чтобы Семён мог хоть немного опираться на раненую ногу. Посоветовали в дороге пакеты на ноге приспустить, чтобы нога дышала.
Перед прощанием с приятелями Прибылой позвонил Ольге, сказал, что через десять минут покидает госпиталь и что позвонит позже, с вокзала, когда возьмёт билет. Закинув за спину почти пустой рюкзак и разобрав костыли, собрался к ожидавшему у выхода такси, его провожали всей палатой, а он чувствовал, как колотится от волнения сердце, и это было радостное волнение. Только хватанув на улице вольного воздуха и умостившись в машине, он успокоился, когда поехали, принялся рассматривать незнакомый город, светившийся в ранних сумерках разноцветными огнями.
Очередь в билетных кассах хотя небольшая, но когда он пристроился последним, то какой-то парень в кепке-шестиклинке, спросив: «Из госпиталя?» ‒ на что Семён кивнул, ‒ осторожно подхватил его под руку, сказал для очереди:
‒ Боец с фронта! ‒ И подвёл к окошку кассы, и от его внимания Семён даже смутился.
Билет он выправил на автобус отправлением в восемь часов. В запасе оказалось почти три часа, но это не страшно, он подождёт, теперь это совсем не тягостно, когда есть определённость. Он позвонил Ольге, сказал, что около восьми утра будет в Сарматове.
‒ Вот и отлично! ‒ тихо сказала она, видимо, находясь на работе. ‒ А я отпросилась на завтра! ‒ И скороговоркой негромко добавила: ‒ Ура-ура-ура! Поеду в Сарматов первой электричкой. Надеюсь, найдём друг друга на вокзале?!
‒ Найдём, куда мы денемся… Ты что-то забыла?
‒ Сапоги я приготовила.
‒ А ещё?
‒ Не поняла?
‒ Поцеловать.
‒ Ах, какая я вредная бабёнка… Целую! Сто тысяч раз!
‒ А Женька как будет без тебя?
‒ Завтра утром сам в школу пойдёт, а потом к моим родителям отправится на выходные. А я их предупрежу, что, мол, меня посылают на… конференцию. В общем, что-нибудь придумаю.
‒ Тогда всё решили. Особенно не будем звонить, только в крайнем случае.
‒ Как скажешь, хотя я могла бы говорить с тобой сутки напролёт. Во сколько автобус отправляется?
‒ В восемь.
‒ О, времени ещё полно, насидишься. Как нога? Болит?
‒ Вроде не с чего пока.
‒ Береги её. Слушай, а может мне купить бинтов широких, мазей заживляющих, когда пойду сейчас с работы. А то бегай потом!
‒ Купи, ‒ не стал отказываться Семён. ‒ Запас карман не тянет.
‒ Куплю. И ты себе купи еды на дорогу. И сейчас перекуси.
‒ Обязательно запасусь: и едой, и водой. ‒ Понимая состояние Ольги, догадываясь, что она может говорить бесконечно, он попробовал закруглить разговор: ‒ Тогда пройдусь до буфета.
‒ Аккуратнее иди… ‒ всё-таки она оставила последнее слово за собой.
Немного разобравшись с мыслями, он поднялся с сиденья, аккуратно навалился на костыли и осторожно отправился в буфет, остерегаясь поскользнуться. Много не стал набирать ‒ не любил наедаться в дорогу, ‒ обошёлся пластиковой бутылкой минералки знакомой марки, взял несколько булочек с маком и пачку печенья; ему предлагали купить пирожки с мясом, но однажды траванувшись, он более никогда не покупал в буфетах ничего мясного.
Перекусив, он слегка расслабился, даже вздремнул, правда, дремал недолго ‒ вздрогнул от звонка смартфона. Посмотрел ‒ Маргарита. Правда, звонила не она, а Виолка. И сразу начала хныкать:
‒ Папочка, милый, когда ты приедешь?! Жду тебя и жду, а тебя всё нет и нет!
Простые слова дочки будто по живому резанули. Как он понимал её в этот момент, как хотел увидеть, но вместо встречи пришлось соврать, сказать о том, чего и сам хотел, но пока не мог исполнить своё желание.
‒ Виолка, дорогая, потерпи ещё немного. Вот выпишусь из госпиталя, и тогда сразу к тебе! Договорились?
‒ Хорошо! Буду ждать!
Трубку взяла Маргарита, и сразу с укором:
‒ Долго будешь ребёнка обещаниями кормить?
‒ А что мне остаётся, если от меня мало что зависит. На днях выпишут. Так что всё в порядке.
‒ Да уж, хороший порядок! ‒ Маргарита вздохнула. ‒ Ждём!
48.
Посадку на автобус объявили вовремя. Семёна пропустили вперёд, помогли подняться по ступенькам и умостился он у окна с левой стороны, желая обезопасить раненую ногу во время хождения по салону суетливых попутчиков. Пока усаживались остальные, он коротко позвонил Оле, сказал, что вот-вот отправятся, и напомнил, что автовокзал в Сарматове на противоположной стороне от железнодорожного, и договорился о встрече у билетных касс в начале девятого утра.
‒ Всё поняла! Надеюсь, автобус придёт вовремя, а если даже и опоздает, готова ждать тебя весь день, всю жизнь!
‒ Вот и хорошо! До встречи, смотри не проспи! ‒ шутливо предостерег он и отключил телефон.
Когда липецкий проходящий автобус отчалил и какое-то время пассажиры суетились, усаживаясь, он смотрел на мелькавшие огни города, а потом за окном разлилась темень, и лишь редкие огни искрились встречными всполохами. Он сидел, обняв костыли, и очень скоро подвижная тётенька отсела от него, увидев свободное место.
‒ Вы, наверное, с войны?.. Не буду вам мешать! ‒ пояснила, словно извинилась.
‒ Оттуда… ‒ подтвердил он, и разговор далее не развился, да и не хотелось сейчас Семёну ни о чём говорить, если мысли заняты совершенно иным.
Впереди у него была ночь, чтобы попытаться взвесить все «за» и «против» в создавшейся суете с Ольгой, из которой пока не ясно, как далее сложатся их отношения, к чему они приведут, как отреагируют родственники, та же Маргарита наверняка возмутится, хотя и она, надо думать, времени не теряет. Он только так понял возглас Виолки, когда в недавнем разговоре он расставался с ней, а она сказала: «Пойду бабушке помогу ужин готовить, она жениха ждёт!». Так что не они одни с Ольгой с ума сходят, а многим эта необъявленная война «крышу» снесла. В суету ввергся народ, в кровавую круговерть, когда многие начали вести себя так, словно доживают последние дни. «Но это же не так, если даже раненые строят планы, пытаются выбраться из сложившейся ситуации. А те из них, кто сначала впадал в уныние и даже депрессию, мало-помалу понимали, что на ранении жизнь не заканчивается, поэтому необходимо бороться за своё восстановление, будущее, ибо за ними стоят их близкие, друзья, а кроме того ‒ облака и лес, поле и река, и ветер над ними ‒ всё то, что называется жизнью!» ‒ подумал он так и вздохнул, улыбнулся от своих фантазий. А мысли всё текли и текли, и не было им конца, даже и тогда, когда он начинал дремать. В какой-то момент, вздрагивая, просыпался, но, оглядевшись, вновь вливался в поток мыслей, не всегда радостных.
Он уж давно понял, что не надо врать, по крайней мере, стараться это делать как можно меньше, и не в решающих моментах. Если не хочешь лгать ‒ промолчи, не грязни душу, ведь грязь налипает легко, но трудно смывается. Он так и поступал в последнее время, и лишь заочное общение с Ольгой нет-нет да толкало его на враньё, когда не соврать ‒ значит, невольно расстроить их взаимное влечение. Семён очень надеялся, что вскоре это закончится, когда они с ней поставят родственников перед фактом их отношений, и тогда уж будет поздно с их стороны заниматься увещеванием. Накрутив себя этими мыслями, Семён даже заснул по-настоящему и увидел во сне вернувшуюся Ксению. Вот она сидит в кресле и рассказывает о своих приключениях, размазывая слёзы по щекам, а ему очень хочется обнять её и успокоить… Он по-настоящему заснул, по-настоящему и проснулся, и чуть ли не закричал от радости, сообразив, что это всего лишь сон. Нет, он не был против, если Ксения найдётся. Пусть живёт и делает, что хочет, только это его теперь не должно касаться. Он всё может простить, но только не измену, тем более наглую и скверную. Бог ей судья! Достал смартфон, посмотрел время ‒ полвторого. «Хорошо я храпанул!» ‒ усмехнулся он и, не придумав ничего лучшего, сделал глоток воды и умостился в кресле другим боком.
С шести он уже не спал и вглядывался в темень за окном, дожидаясь рассвета, но начало светать лишь перед Сарматовым. И вернулось к нему вчерашнее напряжение, желание поскорее увидеть Ольгу и поцеловать её так, как никогда не целовал. Ему пока не верилось, что это возможно, что их давнее знакомство неожиданно переросло во что-то большее именно в последние месяцы, когда, казалось бы, у всех совсем иное на уме, когда, пусть и не полностью, но страну захлестнули разговоры, прогнозы, разочарования, и при всём при том, не пропадала вера в победу, а лишь усиливалась по мере того, как западники насыщали оружием Украину и подменяли подлым враньём и словесными извращениями святые понятия.
Когда автобус подъехал к автовокзалу, все мысли покинули Семёна, он вдруг подумал, что не знает, во что одета Ольга, как выглядит в зимней одежде. Выходил из автобуса последним, чтобы не загораживать проход костылями и не мешать пассажирам. Аккуратно спустился по ступенькам, а глаза поднял ‒ Оля перед ним улыбается: в сером пальто, в бежевом берете, играет сияющими глазами и уж пытается подхватить под локоть.
Семён лишь глянул в её тёмно-зелёные глаза, посмотрел на разрумянившиеся щёки ‒ и всё в нём взорвалось от чувства. Он вдруг увидел в ней то, чего никогда не замечал, хотя знал более десяти лет, и без чего теперь не сможет жить ‒ её глубокие глаза, казалось, пронзавшие насквозь. Освободив руку, он обнял её, прижал к себе и долго целовал, и многие, кто проходили мимо, понимали их, короткими взглядом фиксировали радость встречи людей, очевидно, представляя и свою подобную скорую встречу.
‒ Вот я и дома! ‒ Он попытался взять у неё коробку с обувью, но Ольга отстранилась:
‒ Сама понесу!
‒ Хорошо! ‒ согласился он. ‒ Тогда надо подумать, как далее быть. Дома, понятно, у меня из еды ничего нет, поэтому хорошо бы сразу запастись, а потом сесть на такси, и чтобы не болела голова. Но для этого тебе придётся заглянуть в магазин и купить еды. Деньги есть?
‒ Конечно. Ещё твои остались.
‒ Вот и хорошо. Сделаем так: я подожду тебя на вокзале, чтобы не путаться у людей под ногами, а ты уж сама решишь, что нужно купить.
‒ Я быстренько! ‒ подхватилась она, оставив его в зале ожидания.
Когда она через полчаса вернулась с двумя пакетами, он улыбнулся:
‒ Теперь долго можно жировать!
Семён заказал такси, обещали подогнать через пять минут. Только вышли, машина у подъезда.
‒ В Заречье? ‒ спросил водитель.
‒ Туда… ‒ ответил Семён, до конца не понимая, что уже через полчаса будет дома. Когда проехали по мосту Волгу, понял, что это теперь так и есть.
И вот он открыл дверь в квартиру одним ключом и вторым, осторожно распахнул её.
‒ Проходите, барышня! Кажется, всё в порядке.
Пока они снимали одежду и обувь, Семён приглядывался к Оле, привыкал к ней, будто никогда не видел, а только-только познакомился. Он подключил воду, электричество и, доковыляв до шкафа, достал бельё и одежду.
‒ Пойду-ка я в ванную, смою порох сражений и госпитальные воспоминания.
‒ А как же быть с ногой?
‒ Аккуратничать буду, чтобы не намочить бинты.
‒ Я прикупила несколько пакетов. Вот возьми один. Сам сможешь помыться или помочь?
‒ Смогу, ‒ отговорился он, не решившись оголяться при ней, а она вполне поняла его.
‒ Тогда иди мойся, а я столом займусь. Будь аккуратным на мокром кафеле! ‒ заботливо предупредила она.
‒ Посмотри на полке в прихожей был скотч.
Замотав им ногу в пакете, Семён долго не валандался: побрился, помыл голову, осторожно, чтобы не замочить раненую ногу, сполоснулся и вышел из ванной комнаты, будто скинув с себя сто пудов.
‒ Всё готово! ‒ порадовала Оля и сняла фартук, оставленный Людмилой то ли впопыхах, то ли с умыслом. Правда, Оля ничего не сказала по этому поводу. И молодец! Нечего ворошить то, что ворошить необязательно. ‒ Я не утерпела и купила бутылку вина. Ругать не будешь?
‒ За что же?! Я и сам с превеликим удовольствием выпью. Не поверишь, более двух месяцев в рот не брал. Был у нас во взводе земляк, предлагал бражку замутить, но на «передке» не до пьянства, если хочешь живым остаться.
Он разлил по бокалам и сразу предложил тост:
‒ За встречу, за нас тобой!
Выпили, она прижалась к нему, потянулась с поцелуем. И кто мог в этот момент удержать их. Не было такой силы на свете.
Они, хотя были с дороги, но долго за столом не сидели, понимая, зачем встретились. Когда перекусили, Оля сказала:
‒ Тебе отдохнуть надо с дороги, всю ночь не спал… ‒ И ткнулась ему лбом в плечо, показывая своё настроение, помогла Семёну добраться до кровати, поддержала его, когда тот осторожно опускался. ‒ Я сейчас быстренько душ приму.
Он улёгся и вздохнул, закрыл глаза и даже будто бы вздремнул, но от прикосновения тёплой ладони встрепенулся.
‒ Не смотри! ‒ попросила она и, приподняв одеяло, придерживая пушистые волосы, сползающие с плеч, нырнула к нему, осторожно прикоснулась и обвила руками.
Нацеловавшись, они на какое-то время затихли в ожидании чего-то важного, но на Семёна вдруг наплыло видение, высветившее как живого образ брата… И сразу его зарождавшееся желание съёжилось, обездвижилось, а сам он не знал, что делать, как перебороть себя. Сначала Ольга не поняла, что происходит, даже слегка отстранилась, а потом, видимо догадавшись, что мучает его, тихо сказала:
‒ Андрей не обидится… Пусть знает, что я и его сын не в чужих руках… ‒ Она нежно обняла Семёна, прижалась, а он готов был в этот момент разрыдаться. Какое-то время молчали, и когда более молчать стало невозможно, она попросила: ‒ Поцелуй меня! Всё хорошо будет.
Семён поцеловал и сразу уткнулся ей в шею и будто забыл себя: где он, что с ним ‒ ничего не помнил и не хотел помнить, ни о чём не думал и не хотел думать. Только Оля, только она и он с ней рядом.
49.
В то самое время, когда Семён миловался с Ольгой, в квартире Маргариты случился полный раздрай. После завтрака в субботу она отправилась к знакомому пародонтологу из-за воспалившейся десны, а Романа попросила присмотреть за Виолкой:
‒ Она до обеда сонная ходит ‒ проблем не будет. Дай ей какую-нибудь книжку. Пусть читает. Я недолго.
Но оказалось, что врач заболела, и ей пришлось возвращаться. Правда, по пути заглянула в аптеку и купила фурацилин для полоскания, но всё равно вернулась намного раньше обещанного. В квартире было тесно от музыки, доносившейся из телевизора. Она, не раздеваясь, заглянула в большую комнату и ошалела от увиденного, да так, что сразу рука потянулась за телефоном и успела снять на видео полуобнажённых Романа и Виолку. Когда тот заметил Маргариту, сразу вскочил с ковра и попытался отнять телефон, а она начала отбиваться сумкой.
‒ Не смей подходить, негодяй!
‒ Бабушка, Роман хороший, мы с ним во врачей играли! ‒ вступилась за адвоката внучка.
‒ Ага, знаем мы таких хороших! Что он с тобой делал?
‒ Ничего. Только животик гладил… Он врач, ему можно.
‒ Мразь!.. Ты хотя бы оделся, ‒ крикнула она ему и хотела запустить в него керамической скульптуркой льва, висевшей на стене, и в последний момент вспомнила о «тревожной кнопке» связи с охраной, замаскированной под этой скульптуркой.
Кнопка эта появилась ещё при муже, когда вынуждали обанкротить его фирму, но ею никто так и не воспользовался. Маргарита хотела избавиться от неё и снять квартиру с охраны, так как это удовольствие стало слишком дорогим, но как хорошо, что не успела. И теперь надо лишь потянуть время и отвлечь извращенца, которого сама же приютила. Пока тот одевался и собирал свои вещи, время шло, а когда раздался звонок в дверь, он испуганно спросил:
‒ Кто это?
‒ Соседка, наверное. Откуда мне знать…
Она открыла дверь и в прихожую ворвались два полицейских с автоматами, в «брониках» и шлемах.
‒ Вызывали? ‒ спросил один из них, сержант. ‒ Что здесь происходит?
‒ Вот, ‒ указала она на Романа и Виолку, не успевшую одеться. ‒ Внучку растлевал в моё отсутствие!
‒ Ложь! Эта женщина лжёт! Ничего такого не было!.. ‒ чуть ли не завопил он.
‒ А для чего же тогда раздевался, для чего прикасался к девочке?
‒ Не было ничего такого. Она врёт. Все вы здесь живёте враньём!
‒ Ты у нас только один честный, негодяй, мразь!
‒ Гражданин, ваши документы!
‒ Пожалуйста, они в пиджаке в прихожей. Сейчас достану.
Пока он дрожащими руками доставал паспорт, его губы тряслись, и с трудом можно было разобрать, что он говорил:
‒ Это ошибка! Я ‒ член областной коллегии адвокатов. Сам стою на страже законов.
‒ Как он оказался в квартире? ‒ спросили у Маргариты.
‒ Он мой гость… Я отлучилась к пародонтологу, но неожиданно быстро вернулась и застала всю эту мерзость. Я даже на видео всё зафиксировала. Спасибо, что быстро приехали, а то он мне угрожал, но я успела спрятать телефон.
‒ Где он?
‒ В надёжном месте.
‒ Храните его, а прежде, чем кому-то отдавать, даже следователю, скопируйте ролик. Он очень пригодится вам. Сейчас прибудет «скорая» и вы поедете на освидетельствование девочки.
Сержант связался с кем-то по рации, доложил:
‒ Развратные действия в отношении ребёнка…
‒ Какой позор, какой позор! ‒ шептала Маргарита и вытирала слёзы.
‒ А вы, гражданин, одевайтесь! ‒ обратился сержант к Померанцеву. ‒ Сейчас поедете в отделение.
Сержант одел ему наручники, что возмутило адвоката:
‒ Это незаконно!
‒ Что законно, а что нет ‒ будете разбираться со следователем.
Вскоре прибыло несколько оперативников, Померанцева увезли, а она ответила на вопросы следователя, ничего не говоря о видео, потому что хорошо знала, что это за человек Померанцев, сколько у него связей. Выкрутится, как уж, да ещё в чём-нибудь обвинит её саму. Врач «скорой» осмотрела Виолку, внешних повреждений не нашла, но всё равно предложила Маргарите проехать в больницу вместе с внучкой.
‒ Это стандартная процедура для следствия, ‒ успокоила она. ‒ Думаю, всё с девочкой в порядке.
Действительно, обследование прошло быстро, правда, Виолка начала капризничать из-за повышенного к себе внимания, а когда они возвращались домой на такси она, вздохнув, призналась:
‒ Как же мне надоели сегодня врачи!
В квартире Маргарита вроде успокоилась, вымыла в ванной Виолку, помыла пол в прихожей, пропылесосила ковры. Когда более или менее навела прежний порядок, они попытались с внучкой пообедать, но почти не ели.
‒ Бабушка, ‒ начала хныкать Виолка, ‒ я так устала, что совсем нет аппетита.
‒ Иди, отдохни, моя хорошая. Поспишь, и всё будет прекрасно.
Она уложила её, прочитала сказку про доброго Лесовика, и когда Виолка заснула, подсела к компьютеру и очень осторожно скопировала ролик, боясь нажать не на ту кнопку, потом переписала его на две флешки, подумала вроде радостно, но без энтузиазма: «Теперь, мразь, ты у меня не отвертишься. А то «девочки-лапочки», «сю-сю» да «сю-сю», а у самого на уме мрак и разврат!». Она уже пожалела, что связалась с ним, и всё из-за конкурсных денег, будь они неладны. И радости от них никакой: как пришли, так и уйдут, так ведь и не последние, если кое-что хранилось в заначке, загородный дом имелся, Ксюшкина квартира стояла пустая. Вспомнив пропавшую дочь, она разрыдалась, но плакала почти без голоса, тихими слезами, словно только теперь поняла, сколько забот свалилось без мужа, без дочери, да и без зятя. От него особой помощи не дождёшься, но когда о чём-нибудь попросишь, никогда не отказывал, не отнекивался; если мог, сразу помогал: то на рынок отвезёт, то за город. А то примется чистить картошку. На несколько дней начистит, словно более ничего не умел делать. И чего он находил в этом? Она так и не поняла. Деревенское воспитание, что ли? А потом ему попала шлея под хвост, связался с казаками, разругался с Ксюшкой и добровольцем отправился на Донбасс. С этого всё и началось, и чем всё закончится ‒ Богу лишь известно.
Вспомнив зятя, она даже не могла и подумать, что он находился в это время в десяти минутах ходьбы от неё. Если в первый день они с Ольгой почти не выбирались из постели, то на следующий Семён решил объявиться, доложить тёще о прибытии из госпиталя и вообще легализовать себя, съездить в Затеряево. Но для этого, если уж собрался ехать на машине, надо хотя бы посмотреть на неё, завести. Хотя морозов не было сильных, но всё равно необходимо убедиться, что она надёжна, в чём вообще-то и сомнений никаких, и только после этого заявляться к Маргарите.
До гаража менее километра, но он всё равно заказал такси, потому что сегодня предстояло впервые выйти с одним костылём, но в новой обуви, и ещё неизвестно, как поведёт себя нога в ней. Вчера пробовал пройтись по квартире ‒ вроде бы особых неудобств не испытал. Тесновато, конечно, левой ноге, но они перебинтовали, убрали второй слой ваты, какой положила медсестра ему на дорогу. Перебинтовать вызвалась Ольга, хотя он её спросил:
‒ В обморок не упадёшь от увиденного?
‒ Женщины привычные к крови.
‒ Крови давно нет, но видок ещё тот.
Она осторожно разбинтовала ступню, осмотрела синюшную затянувшуюся рану и вздохнула:
‒ Как же ты машину поведёшь?
‒ У меня же коробка-автомат. Две педали всего, как раз под правую ногу, мне бы только усесться за руль.
Он и сам осмотрел ногу и не увидел ничего криминального: сухая, без красноты. Всё-таки попросил:
‒ Где-то у тебя была заживляющая мазь? Неси. Не помешает!
Оля аккуратно смазала рану тампоном, накрыла её сложенным бинтом и, бинтуя, постоянно спрашивала:
‒ Не туго?
‒ Нормально, ‒ успокаивал он.
Когда он надел левый сапог, то сразу нога по-иному легла: если уж не комфортно, то более уютно, и не отвечала сильной болью. Семён повеселел:
‒ Сейчас оденусь и можно такси вызывать.
Через полчаса они остановились у гаража. Опираясь, на костыль, Семён открыл ворота, забрался в машину, перекрестился, подумал: «Ну, с Богом!». Машина на удивление завелась со второго «тычка», он прогрел двигатель, и вскоре они были у дома Маргариты.
‒ Иди один, а я в машине подожду. Виола знает меня, выдаст с головой.
‒ Ну и пусть выдаёт, кого нам теперь бояться?! Сами себе хозяева.
Всё-таки он уговорил Ольгу, они приготовили подарки, и Семён позвонил Маргарите.
‒ Ты где, пропащая душа?! ‒ изумилась она.
‒ У подъезда…
‒ Ой, Господи! Ну, не дурень ли?! Что, ранее не мог позвонить?
‒ Ладно, поднимаемся.
Когда они вышли из лифта, то дверь в квартиру была распахнута. А на пороге их встречала Маргарита и подпрыгивающая Виолка.
‒ Папа, папочка ‒ я так ждала тебя! Так ждала! ‒ и чуть ли не повисла на нём.
‒ Погоди, дочка, не плачь, не видишь, папе тяжело держать тебя, ‒ Маргарита вздохнула и чуть ли сама не прослезилась.
Виолка отстранилась, посмотрела на костыль, даже дотронулась до него:
‒ Это мне подарок?
‒ Ой, глупенькая. Это костыль. Папа был в командировке и получил ранение. Вот с наградой вернулся, ‒ сказала Маргарита и посмотрела на Ольгу.
Семён её взгляд перехватил, пояснил:
‒ Это Ольга, познакомьтесь. Она встречала меня!
‒ А я знаю тётю Олю!
‒ И я тебя помню, малыш! Вот ты и дождалась папку, ‒ не растерялась она и прижала к себе девочку, а Семён пояснил: ‒ Это наша родственница.
‒ Ребята, что мы столпились в прихожей? Раздевайтесь и проходите на кухню. Будем отмечать папино возвращение!
‒ Маргарита Леонидовна, должны вас огорчить. Во-первых, я за рулём, а во-вторых, мы сейчас едем в Затеряево и хотели взять с собой Виолку, а то она давно не была у деревенской бабушки, да и у дедушки. ‒ И спросил у дочери: ‒ Поедем к бабушке?
‒ Конечно! Мне надо собираться?
От всего, что происходило в прихожей, у Маргариты заколотилось сердце, особенно от слов Виолки, которую так не хотелось отпускать. После сегодняшнего происшествия она почувствовала себя необыкновенно одинокой, такой, что не знала, как жить дальше, и внучка скрашивала бы её одиночество, а теперь она лишалась и этого, пусть и на время. Но и поделать ничего не могла, если внучка на всё согласна, лишь бы побыть с отцом. И её можно понять. Ладно, что же делать, сама она потерпит, приведёт мысли чувства в порядок. Ей просто необходимо побыть одной.
Она одела Виолку, нацепила ей рюкзак с книжкой и смешным медвежонком ‒ сегодняшним папиным подарком и поцеловала её.
‒ Когда ждать вашего возвращения?
‒ Поживём немного, а там видно будет… ‒ сказал Семён. Он уж было собрался уходить, но Маргарита сходила в спальню и принесла флешку, попросила:
‒ Сохрани её. На ней копии важных для меня бумаг.
‒ Сохраню, обещаю не любопытничать.
Подхватив костыль, он повернулся к двери, а Маргарита попросила:
‒ Передавай привет родителям. В добрый час!
