5.
Юбилей Чернопут готовил загодя. С каждым годом Герман обрастал влиянием, связями и, как человек в душе творческий, находил в этом некоторую выгоду для себя. Книги его продавались, расходились на презентациях, а профессор-словесник Иннокентий Павлович рекомендовал студентам его роман времён перестройки, где автор рассказывал о собственной неудаче в бизнесе, и как потом всё наладилось. Профессор указывал адрес книжного магазина, давая понять, что без прочтения и осмысления этого произведения известного писателя-земляка, показавшего судьбу страны на переломе, о зачёте можно лишь мечтать. И покупали. Водитель только успевал подвозить пачки книг в указанный профессором магазин. Сначала Герману делалось неловко от такой услуги, но лишь стоило заикнуться об этом, как профессор Столбов превратился из вдумчивого научного авторитета в метавшего молнии из карих глаз ярого поклонника, и ему не только нельзя было возразить, но даже подумать об этом.
‒ Дорогой Герман Михайлович, неужели непонятно, что всякое замалчивание вашего таланта обедняет всех нас?! ‒ чуть ли не вспыхнул профессор. ‒ Это же элементарно! Надо лишь раскрыть глаза и оглядеться, чтобы понять, как вы нужны людям!
Чернопут в ответ сдержанно улыбался, не понимая, зачем профессору столь льстивое отношение. Ведь Ксения университет давно закончила, об аспирантуре даже не помышляет. Так в чём дело? Пока это непонятно, и Герман даже не мог предположить, чем так расположил Иннокентия Павловича к своей персоне. Особенно, когда профессор устроил ему творческую встречу с преподавателями и студентами. Тем вечером приятно удивил полный актовый зал, масса любопытных глаз, а главное потрясение было в конце встречи, когда к нему выстроилась извилистая очередь из желающих получить автограф. Все подходили с его романом, а он, варьируя короткие записи, многократно отзывался возвышенными дарственными словами и поверил, что его роман действительно чего-то стоит. Даже не расстроила знобкая мысль о том, что роман-то этот написал знакомый писатель, и втайне от семьи Чернопут хорошо заплатил ему. Первое время после издания романа у него и душа к «своему» детищу не лежала. Но в тот вечер он воодушевился, видя такое внимание благодарных читателей, тем более что старичок, написавший роман, минувшим летом отошёл в мир иной и, надо думать, унёс тайну создания с собой на вечные времена, если, конечно, где-нибудь не оставил запись об истинном авторе, что любят делать горделивые подёнщики. Но это можно, в случае чего, легко опровергнуть, что, мол, имярек всегда завидовал талантам. Но Чернопут всё-таки верил в его благородство, ведь старичок был образован и воспитан, а главное, не в пример многим, умел держать данное слово. Для него это было дело чести; Герман не раз убеждался в этом, радуясь, что не ошибся в человеке.
Недавний триумф на встрече в университете повторился и на юбилейном вечере. Один из выступающих долго и умильно рассказывал в пространном тосте о Германе Михайловиче, а тот не сразу узнал знакомого профессора, зачем-то отрастившего «академическую» бородку, сильно старившую его. В тот момент Чернопут удивился его появлению среди гостей, прекрасно помня, что фамилия профессора не значилась в списке приглашённых. «Вот чертяка! Наверное, затем и бороду отрастил, чтобы под шумок просочиться!» ‒ весело подумал Герман Михайлович, находясь в прекрасном настроении. Нет, он не обиделся на него, да и глупо обижаться, когда человек всеми силами старается быть полезным. Но для чего? Чернопут не так наивен, чтобы стопроцентно верить в благородные порывы души, хотя и они иногда наблюдаются даже у посторонних, но чаще всё-таки за подобным восхвалением и угодливостью стояло что-то меркантильное, чего Герман Михайлович не любил в людях, да и себя не жаловал, частенько включая внутренний тормоз, когда хотелось замахнуться уж слишком широко, зная, что в такой момент можно промахнуться и по инерции вывихнуть руку. Он придерживался правильной и мудрой установки «курочка клюёт по зёрнышку». Главное при этом заключалось в том, чтобы вовремя перестать клевать, особенно на дармовщину, не «разжиреть» и не попасть в суп. А это большая наука!
Как бы ни было, а на профессора обиды не имелось, но охранникам он всё-таки указал на нерадивость, на что старший из них озабоченно молвил:
‒ В списках этого бородача не было, его провела ваша Маргарита Леонидовна.
‒ Тогда другое дело… ‒ как о нестоящем эпизоде отозвался Чернопут, всё-таки не одобрив в душе самодеятельности жены.
Когда ей сказал об этом, то она даже обиделась:
‒ Как тебе не стыдно?! Доча училась у Иннокентия Павловича, он помогал распространять твой роман, а ты его даже не пригласил. Это свинство.
‒ Уж не знаю, какое это свинство, но, поверь, я не привык, что кто-то хочет мне сделать приятное и полезное за просто так. Друзья в молодости могли, а теперь все наторели, только и ждут момента… ‒ Он не договорил, отмахнулся, мол, и так всё очевидно, но жена не унималась:
‒ А ты на себя посмотри! Как ты осенью обхаживал строительного министра ‒ готов был наизнанку вывернуться! Да и сегодняшние гости, они что, все такие бессребреники, случайные прохожие, из любопытства заглянувшие на огонёк?! Нет, дорогой, почти все они нужны тебе, от каждого из гостей тебе что-то хочется получить, каждого ты имеешь в виду на ближайшее будущее
‒ И это тоже есть, хотя имеются и другие заботы. У меня в управлении пятьсот человек, у всех почти семьи, которые надо чем-то кормить. А этот профессор… тьфу, самый настоящий подхалим и пройдоха. Уж не знаю, на каком он счету в университете, наверняка, на хорошем, если легко собирает людей полный зал, но для меня это, поверь, не показатель. Мне бывает дороже простой работяга.
‒ Как наш зять, что ли?!
‒ Да хотя бы и Семён. Высшее образование у него есть, а то, что работает мастером в автоколонне ‒ это не беда. Среди работяг быстрее жизнь поймёт. Я так же начинал. Как видишь, мне это в дальнейшем не помешало, а наоборот, помогло не пропасть. Так что он, даже по современным меркам, вполне достойный мужик, и у меня к нему претензий нет. А этот профессор, вот увидишь, просто так не отцепится. Не пройдёт и года, как явится на правах твоего заединщика с какой-нибудь просьбой, наперёд зная, что отказать не смогу.
Герман много мог бы говорить о подобных людях, но другая новость озадачивала более. И новость-то эта, можно сказать мимолётная, даже сначала никак не зацепила, когда во время объявленного перекура гости дружно вышли из-за стола, словно желали переговорить о чём-то сверхважном. В зимнем саду на втором этаже он оказался рядом с сильно брюнетистым Ефимом, как потом понял, не случайно. Знакомый держал крупную логистическую компанию, дела у него шли неплохо, как понимал Герман, но связывали его с ним дела лишь производственные, года два назад перешедшие в приятельские. В тот раз они случайно встретились в самолёте по пути в Испанию. Были приятно удивлены. Сразу взаимный вопрос: «По делу?». Первым спросил знакомый, и Герман не мог увернуться под его испытующим взглядом, нехотя признался:
‒ По личным делам…
‒ Знаем мы эти личные дела… Наверное, дворец летишь проверить?
Чернопуту в тот момент показалось, что он стал ещё миниатюрнее; была бы возможность, вообще бы провалился сквозь кресло. Сообразив, что врать бесполезно, сознался как нашкодивший школьник:
‒ Тут такое дело… Ещё в доковидное время прикупил домик на побережье близ Барселоны, теперь переделывать его замучился. Место козырное, надо соответствовать.
Ефим вздохнул:
‒ Обычная история. Тоже вот мотаюсь…
С тех пор Чернопут разговаривал с ним лишь по телефону по производственным делам, и ни разу никто не задал какого-либо вопроса о Барселоне, хотя не договаривались не обсуждать это на людях, тем более по телефону. А сегодня вдруг тот сам негромко спросил:
‒ Давно туда наведывался?
‒ Да из-за ковида, будь он неладен, особо не наездишься. А что?
‒ А теперь надо бы. Ничего особенного не заметил? Наверно, знаешь о декабрьском послании нашего Верховного западникам?
‒ Слышал немного, особенно не углубляясь в детали.
‒ А зря… Перспектива скверная. Сейчас все ждут ответа от Запада, и что будет потом ‒ лишь Богу известно, хотя предположить можно: конфискуют по щелчку недвижимость, перекроют авиасообщение ‒ вот и отлетались мы.
Откровение ошарашило Германа, потому что сам он никогда не думал об этом, мало интересуясь политикой, и теперь растерялся:
‒ И что же делать?!
‒ На днях вернулся оттуда. Дворец, как ты говоришь, продал, продешевил, конечно, но деваться некуда. Деньги перевёл в офшор на остров в далёком океане. Конечно, и там нет стопроцентных гарантий, но всё подальше от Европы и америкосов. Так что не теряйся.
Слова приятеля обожгли Чернопута, перевернули душу, на губах он почувствовал привкус горечи. Он отругал себя в душе за ротозейство, за неумение быть в курсе событий и ориентироваться в происходящем. Герман сразу понял, что надо предпринять, поэтому, когда вернулись после перекура за стол, долго не церемонились. После десерта он не стал удерживать гостей, распрощался со всеми, а вскоре, подхватив Маргариту и собрав в охапку цветы, вернулся домой, где удалился в кабинет и допоздна просидел в одиночестве, пытаясь найти хоть какую-то лазейку в сложившейся ситуации.
6.
Суета с конкурсом, желание зло подшутить над бездарями Чернопуту стали неинтересны и никак не могли отвлечь от событий, с каждым днём становившихся всё более грозными; только он начинал думать о возможных последствиях, как тревожные мысли тотчас наполняли душу. Хотя и некогда смотреть телевизор и пялиться в смартфон, но тревожные международные новости всё-таки доходили до него, а теперь он следил за ними.
В последующие дни новостей скопилось много, вот только обсудить их было не с кем. Ну, не с Маргаритой же стенать по поводу притязаний заокеанских «партнёров», и не на работе. Там и производственные дела не всегда успеваешь вовремя провернуть, а не то чтобы разводить «ля-ля» о политике. Поэтому грозные мысли всё настойчивее заполняли душу тревогой, всё чаще витали вокруг беспризорной виллы под Барселоной и не давали покоя по ночам, когда снилось, как кто-то вероломный, используя грубую силу, захватил её. А ведь она, по сути, беспризорная из-за ковида, будь неладна эта напасть. Он с семьёй лишь и успел разок провести там прекрасные рождественские каникулы, когда даже ездили на два дня в горы кататься на лыжах, а в остальное время отдыхали, купались в подогретом бассейне и вернулись на заснеженные и казавшиеся пустынными берега Волги в самом прекрасном настроении. А потом как отрезало: границы то закрывали, то открывали и замучили ограничениями и тестами.
Но вот ковид, превратившийся в омикрон, начал ослабевать, и Чернопут мечтал: «Проведу конкурс, поржу над бездарями и тихо свалю с семьёй в домик у моря». Он знал, что многие так делают. В Барселоне у него давно имелся счёт в банке, который он периодически пополнял. У них с Маргаритой, и у Ксении имелся вид на жительство. Так что практически наполовину они уже тамошние жители и ничто их не держало на Волге. И оставалось самое главное ‒ продать свой бизнес и выйти из игры белым и пушистым. Это в идеале. На самом деле так до конца не получится, обязательно теперь придётся нести потери в финансах, быть может, до половины денег потерять, чтобы оставшейся половины хватило надолго, а лучше навсегда: им с Маргаритой и дочке с внучкой… О зяте он в такие моменты мало думал, считая его неплохим парнем, но излишне капризным, любящим отстаивать своё мнение. Это, конечно, признак порядочности человека, но именно это и делает его чужаком в семье, хотя никто в ней не считал себя беспринципным, но всё хорошо в меру. Поэтому Герман и относился к Семёну неопределённо, а терпел его ради дочери.
Но не зять и дочь волновали Германа в эти дни, а вилла в Барселоне, и всё более озадачиваясь этим, он довёл себя до тревожных переживаний, когда казалось, что всё рушится, а его заветным мечтам не суждено сбыться. Даже представил ‒ в который уж раз! ‒ что там давно хозяйничают мигранты из Африки, что некие непонятные люди взломали и обнулили счёт… Настропалив себя, он решил: «Надо лететь и самому разобраться на месте!». Он уж собрался купить билет, но позвонил из областного минобразования знакомый, курирующий отдел капитального строительства, и предложил составить компанию в деловом визите, пригласил Чернопута как представителя стройиндустрии, чтобы он весомым словом практика мог бы поддержать обсуждение, посвящённое инновационным проектам. Как только Герман Михайлович услышал предложение, то сразу ухватился за него, зная, что его вилла в получасе езды от места проведения конференции. Очень удобно: не надо излишне тратиться, а главное, хорошее прикрытие поездки.
‒ Это вас устроит?
‒ На сколько дней?
‒ На три, без дня прилета и отлёта.
‒ Прекрасно, паспорт и виза ‒ имеются, омикрон не помешает?
‒ Он пошёл на спад, и во многих странах ввели послабления.
‒ Тогда бронируйте билеты, как только станут известны даты вылета и прилёта! Я всегда на связи!
Более недели ждал Герман звонка из министерства и дождался, называется. Куратор оказался сволочуном, если даже не извинился за сорванную поездку. Мол, его вины ни в чём нет, это принимающая сторона всё отменила из-за напряжённой политической обстановки, создавшейся вокруг наших стран.
‒ Война, что ли, будет?
‒ Ну, вы же сами видите, что творится в мире.
‒ И зачем надо было звонить и баламутить?! ‒ он бросил на стол смартфон и связался с секретарём: ‒ Лена, подбери стыковой рейс из Москвы до Барселоны, чтобы поменьше болтаться в Шереметьеве!
Он бы, конечно, и сам мог узнать, но хотелось, чтобы его работница хоть что-то сделала полезное. А то сидит и болтает по телефону все дни. И о чём, спрашивается, можно говорить. Сколько раз ей указывал и ставил в пример себя:
‒ Учись: забот в тысячу раз больше, а говорю минуту-две…
‒ Так потому и мало говорите, что забот много.
‒ Дождёшься: либо оклад сокращу, либо вообще уволю!
‒ А кто же в комнате отдыха будет убираться?!
‒ Мир не без добрых людей. Возьму молодую и губастую!
‒ Ой-ой-ой. Свежо предание…
Лена позвонила минут через пятнадцать и ласково сказала:
‒ Есть билеты на завтра… Заказывать?
‒ Заказывай!
‒ Два?
‒ Один! По делам еду, некогда шашни разводить!
‒ Ну и пожалуйста… ‒ услышал он обиженный вздох и подумал: «Совсем обнаглела! Скоро кофе ей буду подавать!».
Когда вечером сказал Маргарите о намечающейся поездке, жена вспыхнула:
‒ Опять к мулатке?! Ты ведь собирался с министерским каким-то хмырём на конференцию?
‒ Сорвалось…
‒ Ну, а если сорвалось, то и чего там делать?
‒ Кое-какой вопрос по жилью решить! Мне сведущие люди шепнули, что надо срочно продавать дом.
‒ С какой это стати?!
‒ Знаешь, что в мире творится?! Нет? Могу объяснить!
‒ Они там наших мультиков насмотрелись, аж дрожат все.
‒ Мультики, не мультики, а обстановка серьёзная.
Вылетев ранним утром следующего дня, к обеду он приземлился в аэропорту Барселоны. Было ветрено и чуть теплее, чем у них. Мелькавшие за окном такси виды мало чем отличались от сырой и грязной зимы на Волге, даже скукожившиеся пальмы на себя не походили. Вскоре распахнул дверь белоснежной виллы. В его отсутствие за порядком присматривала Лионелла ‒ немолодая, но подвижная брюнетка, с постоянным оливковым загаром и цветастым ожерельем из мелких ракушек. Перед вылетом Герман позвонил ей, спросил всё ли в порядке, какая погода, попросил включить отопление. Она каждую неделю делала уборку, следила за общим порядком, оплачивала счета и за свою работу получала пятьсот евро в месяц, всячески стараясь угодить хмурому русскому.
