Когда Маргарита и Виолка пришли с прогулки, он, находясь в растерзанном состоянии, даже обрадовался возможности побыть с дочкой сегодня и завтра, когда тёща поедет к мужу. В какой-то момент Маргарита вспомнила о дочери, спросила:
‒ А Ксюшка где?
Семён сперва промолчал, а потом всё рассказал, потому что не нашёл сил хранить это в себе. Маргарита же после откровений зятя не могла понять, как с ним говорить, и зачем дочь всё рассказала: бабьей хитрости-то, что ли, нет совсем? А от её глупости у них теперь всё по-серьёзному закрутится. И Семён хорош ‒ сразу в деревню собрался, птичек, что ли, давно не слышал? Впрочем, у неё своих волнений хватало, и Маргарита оставила Семёна и на время забыла о молодых. Почему-то казалось: вот побесятся-побесятся и обломаются ‒ не они первые, не они последние.
Она хотя и опечалилась, но её в эти дни заботило совершенно другое ‒ просьба мужа о деньгах, хотя он и объяснил, для чего они нужны. Но одно дело объяснить, а другое понять для кого они, за что, за какие заслуги? Подарки ‒ это привычно, ну, можно заплатить, если какая-то операция намечалась. Всё так. А что за необходимость деньги по ветру пустить?! Или, может, муж совсем стал неадекватным, втемяшилось ему что-то ‒ вот и выдумывает.
После сомнений и переживаний она всё-таки приготовила пятьсот тысяч, но прежде, чем кому-то их передавать, решила сначала всё выпытать. И вдруг всё поняла: муж говорил о деньгах видимо для какого-то важного дела! Она предполагала причину одну за другой, но из гаданий ничего не выходило путного. Тогда поехала утром к нему сама. И только перед клиникой осенило: ведь деньги для врача он просил привезти неспроста, даже вспомнилось, как он недавно выдал мечту: залечь в клинике для вида, а после за взятку получить справку о своей, допустим, шизофрении. Пусть потом на него будут пальцем указывать, даже более того ‒ будут сторониться, ничего, он стерпит… «А что, это вполне в его стиле, ‒ думала по дороге Маргарита, ‒ если он деньги занимал у брата для отвода глаз!».
До клиники она не доехала, а попросила водителя, вызванного с работы Германа, остановиться у салона красоты. Пусть ей пришлось полкилометра идти пешком, зато водитель ‒ болтун и пустомеля ‒ не расскажет о цели и месте её поездки. Она и подумать не могла, что её поведение тому показалось подозрительным, тем более что не просила подождать, и он потихоньку проехал за ней следом. Когда же она скрылась в психдиспансере, всё понял и, вернувшись в бизнес-центр, по секрету шепнул о новости Лене, а у той стойкое словесное недержание.
Маргарита же, кое-как уговорила врача выйти в холл, и было приготовила деньги, но хорошо, что сразу не отдала, а начала издалека:
‒ Что-то не звонит мой муженёк? ‒ спросила она, оглядывая высокого и горбоносого врача с длинными, заложенными за уши волосами. Врач замялся, жалеючи посмотрел на Маргариту:
‒ Он и не мог позвонить, так как вторые сутки содержится в изоляторе…
От такого ответа у неё сердце будто оторвалось и затрепетало на тоненькой жилке, она испуганно и тихо спросила, словно остерегалась, что их кто-то услышит:
‒ Что за причина?
‒ Вчера здоровье Германа Михайловича резко ухудшилось, мы его вернули из санаторного отделения, но потом у него наступил кризис, и мы были вынуждены поместить в изолятор. Должен вам признаться, что состояние его, значительно обострившееся, видимо, связано с утратой крупной суммы. Он постоянно твердит: «Сгорело бабло!» ‒ и это, надо полагать, неспроста. У него были какие-то финансовые проблемы?
Рассыпаться в подробностях ей не хотелось, но всё-таки сдержанно сказала:
‒ Да, относительные трудности имелись, но главное, думаю, осложнения на работе… Кто-то влиятельный позарился на его компанию, а ведь он поднимал её с нуля. Сами понимаете, сколько это стоило здоровья? Он старался-старался, и вдруг. Представьте, приходит дядя со стороны и подвигает его. Любому-каждому станет обидно!
‒ Тогда вполне можно предположить, что это и повлияло на его здоровье. Кризисы, особенно финансовые, частенько гнут людей. Слаб человек, слаб. Но не всё потеряно. Думаю, пара месяцев хватит, чтобы проследить динамику здоровья Германа Михайловича и понять его перспективы. Но сейчас важно добиться хотя бы относительной стабилизации, и она у него уже налицо, если вечером переводим его в обычную палату. Будем надеяться, что кризис ‒ временное явление, так бывает после перенесённых стрессов, его болезнь, если сказать доходчиво, идёт извне, как можно понять с ваших слов, и это значительно обнадёживает, как если бы болезнь незаметно подкралась изнутри. Так что подождём. Время всё расставит по своим местам. Вот всё, что хотел вам популярно доложить, Маргарита Леонидовна.
Он слегка поклонился, а она, сладко млея от мысли, что не надо расставаться с полумиллионом, всё-таки приличия рада достала из сумочки пятитысячную купюру, приготовленную на всякий случай, и вот этот случай представился. Она вплотную, будто случайно, приблизилась к врачу и опустила купюру, легко провалившуюся в оттопыренный глубокий карман халата, пояснив негромко:
‒ От души благодарю вас, Владимир Абрамович, за внимание к мужу!
‒ И вам спасибо за понимание! Будем на связи.
В клинику Маргарита вызвала такси, и пока шла до машины, чувствовала, как дрожат ноги. Никогда она не представляла, что попадёт в такую ситуацию, ломавшую все планы и ожидания. «Что случилось? Почему такое происходит? Почему всё так вдруг и резко меняется? Муж в психиатрической, дочь загуляла, зять раненым вернулся из Донбасса? Зачем, почему так сразу и резко поменялись люди? Или, может, они всегда такими были?! А теперь, когда настали испытания, все сразу раскрылись?». Много было вопросов, и все они угнетали, давили на сознание, создавали в душе растерянность ‒ жизнь будто рушилась на глазах.
Маргарита вернулась домой в полдень, но Семён обедать не собирался, о чём сразу сказал, указав на рюкзак в прихожей:
‒ Мы с Виолкой перекусили, так что она не голодная, а мне пора к родителям.
‒ Завтра бы утром и поехал!
‒ Сегодня вполне успею, езды-то на электричке два часа. Так что как раз к ужину попаду, обрадую предков.
‒ А на машине-то почему не едешь? Два месяца ждёт в гараже!
‒ Всё, отъездился. Ключи от машины, доверенность и техпаспорт на тумбочке.
‒ Семён, чего дуришь-то?! Ну, случилось. Ну, Ксюшка виновата, но она же повинилась, а повинную голову меч не сечёт!
‒ Сечёт, ещё как сечёт! Мне такая жена без надобности, да и все вы – тоже! Надоели!
И Маргарита отмахнулась:
‒ Езжай, герой ты наш, другого от тебя и ожидать не приходится.
Зять ушёл, обняв на дорогу Виолку, а Маргарита прошла в спальню, легла на кровать и долго лежала, прижимая к себе плачущую внучку, хотела, но не могла собрать мысли в голове.
На другой день, немного взбодрившись, она достала из укромного места под матрасом ключи от сейфа мужа, позвонила его секретарше, заказала пропуск и попросила прислать машину. Потом сама собралась и начала собирать внучку. Та стала капризничать, обидевшись, дорогой не разговаривала; молчала и Маргарита, обдумывая как правильнее объяснить свой визит. Кажется, придумала. Войдя в приёмную кабинета мужа, она грустно поздоровалась с секретаршей:
‒ Елена, пришла по просьбе Германа Михайловича. Он просил забрать деньги из сейфа… ‒ И добавила после паузы: ‒ На лечение.
‒ Ой, господи, что случилось-то с ним, а то разговоры ходят разные? ‒ Лена вспомнила, что шепнул ей вчера вернувшийся шофёр, поделившийся догадкой.
‒ Инфаркт. Лежит в реанимации. Будут делать операцию. А если операция, значит, надо готовить деньги. Вот приехала за ними, с вашего позволения, конечно.
‒ Но у меня нет ключей от сейфа! ‒ как чужой, резко ответила та Маргарите.
‒ Герман Михайлович передал. Вот они, ‒ она достала из сумки два массивных ключа, соединённых длинной цепочкой. ‒ Верхний и нижний замки надо открывать одновременно.
‒ Забирайте, как я могу быть против, если это его личный сейф, а вы жена.
Суетясь от волнения, Маргарита раскрыла тяжёлую дверь, и чуть ли не ахнула от количества пачек, но виду не подала, сказала, как о нестоящем, радуясь, что прихватила объёмную сумку:
‒ Думаю, здесь на операцию хватит…
Загородив собою сейф, Маргарита покидала пачки пятитысячных, двухтысячных в сумку, сунула в неё какие бумаги и, едва закрыв на молнию, вздохнула притворно:
‒ Нет бы в крупных купюрах, а то мелочёвка.
‒ Может, вам чаю, а то у вас щёки горят?
‒ Нет-нет, водитель ждёт… ‒ отговорилась Маргарита.
‒ Ну, как хотите, ‒ не стала настаивать Лена и подала Виолке, рассматривавшей в аквариуме цветных рыбок, шоколадку.
Внучка только успела сказать «спасибо», как Маргарита схватила её за руку и рванулась к выходу, словно её могли остановить. В машине внучка начала ныть:
‒ Почему у нас нет аквариума, я тоже рыбок хочу!
Маргарита могла наобещать ей сейчас что угодно, а сама пела в душе от радости, что не упустила своего, пусть и немного денег, но и такая сумма не будет лишней в семье. Почему-то вспомнились слова доктора, и, иронизируя, она заочно посмеялась над ним: «Вот вам, дорогой Владимир Абрамович, и «сгорело бабло». Вроде пустячок, а ведь приятно!». Перед домом вспомнились слова Подберёзова, говорившего о деньгах, по-прежнему поступающих в фонд. Поэтому, приехав домой, сразу позвонила ему, но никто не взял трубку. Тогда раскрыла сумку, решив пересчитать деньги, но прежде взглянула на бумаги. Взглянула и ахнула: на одной список меценатов фонда, а на второй ‒ выписка из испанского банка! Всмотрелась в сумму и, не веря себе, протёрла глаза: без двадцатки пять миллионов евро значилось в выписке! «Ах, паскудник, ах, негодяй! ‒ заочно заклеймила она мужа. ‒ А то миллион, да и тот неполный…». Но ругалась она в душе недолго, начала думать, как вернуть эти деньги, как ими завладеть, и возможно ли это в нынешнее сволочное время.
От мыслей отвлёк звонок. Посмотрела ‒ Подберёзов.
‒ Слушаю вас!
‒ Вы звонили? У меня есть пропущенный звонок.
‒ Я сейчас от Германа Михайловича, он просил вам передать, чтобы все деньги, поступившие в фонд, вы привозили мне в любое удобное для вас время! ‒ строго сказала она, будто собеседник стоял перед ней навытяжку.
‒ Обязательно-обязательно, Маргарита Леонидовна! По-иному и быть не может! ‒ торопливо и угодливо пообещал Подберёзов, зная, что её муж находится в психической, мстительно подумал, невольно вспомнив об отданной Танкисту сотке: «Но сперва своё верну, да с прицепом, как компенсацию за порчу нервов и стихийную трату времени! А потом и «Писатели Заречья» будут в моём кармане! Вот так всех держать буду!» ‒ и, стиснув кулак, счастливо улыбнулся и вздохнул.
17.
Пугливо и настороженно подходил к родительскому дому на окраине посёлка Семён Прибылой, представляя встречу с родителями, придумывая объяснение долгого отсутствия, когда даже не мог позвонить, а теперь чего ж ‒ придётся изворачиваться. Он никогда им не врал, ну, может, в раннем детстве, как и большинство мальчишек-врунишек, а став взрослым, если не было возможности сказать колкую правду, затаивал её в молчании, скрывал в отговорках. Что он теперь скажет родителям: мол, на войне был?! Да у матери сразу сердце остановится, а отец, не поверив, переспросит: «Где-где?» ‒ и, не дождавшись ответа, потянется за сигареткой. А что им ещё сказать? Что, закусив удила, бросив семью, увязался за казаками воевать? Что рассчитался на работе? Что жена загуляла? Что, окончательно на всё обозлившись, бросил разухабистую семейку, в которой каждый за себя? Всё рассказать, а потом «обрадовать»: так, мол, и так, дорогие родители, поите теперь и кормите бездомного сына, оставшегося без семьи, без работы, а ему необходимо перекантоваться, пока не восстановится нога. Потом он, конечно, поедет в город, снимет комнату, подыщет работёнку. Хорошо, что на банковской карточке кое-что сохранилось, так что не пропадёт совсем-то.
Дверь рядом с воротами была закрыта, Семён нажал кнопку звонка, услышал в открытую форточку звонок в доме и где-то совсем рядом хрипловатый голос отца:
‒ Это кто там?
‒ Открывай ворота, Иван Семёныч, не прогадаешь!
‒ Вот кто, оказывается, прибыл!
Отец хлобыстнул задвижкой, растворил дверь и отступил на шаг, пропуская сына:
‒ Ну, наконец-то, ‒ вздохнул он. ‒ А то уж заждались!
Они обнялись, в обнимку пошли к крыльцу, а навстречу мама ‒ Вера Алексеевна.
‒ Вот и сынок приехал! ‒ вздохнула она. ‒ А чего же машину-то не загоняешь?
‒ Без машины сегодня… ‒ он не стал объяснять причину, а она промолчала, не желая настырничать: главное, что сам прибыл.
Осторожно ступая, скрывая хромоту, Семён вошёл в дом, снял с плеча рюкзак, заглянул в ванную комнату, где помыл руки, умылся. Вернувшись, достал из рюкзака коробку конфет, колбасу, сыр, бутылку водки. Повесил на спинке стула около кровати кое-что из одежды, поправил на серванте фотографию старшего брата Андрея, утонувшего пять лет назад, подумал, что завтра надо будет сходить к нему на могилку… На какое-то время застыл, перебирая в памяти прежнюю жизнь, а встрепенулся от голоса мамы:
‒ Сёмушка, ты где? Иди ужинать, отец перед бутылкой волнуется…
Семён выпил с отцом лишь по рюмке ‒ тому надо было утром на работу, Семён выпил бы ещё одну, но в одиночку не стал.
‒ Как там за границей-то? ‒ спросила Вера Алексеевна, когда мужики закусили. ‒ А то сватья говорила, что теперь туда не очень-то и попадёшь ‒ война идёт.
‒ Ну, не на всё же они санкции-то навалили. Им ведь тоже надо существовать. Чего они без нашего газа, например, сделают. Привыкли всю жизнь на дармовщинку жить, а теперь газ-то кусается. Ну, это уж за что, как говорится, боролись… Не всё им других грабить да войны развязывать.
‒ Да-а, ‒ вздохнул отец, поддерживая сына. ‒ Прожили жизнь, горя не зная, а теперь вон какая заваруха. И чем всё закончится ‒ одному Богу известно.
‒ Нормально закончится. Западники все изоврались ‒ уж не знают, что придумать, а врут-то из-за подлой сущности, всю свою грязь на нас вешают. Только ничего у них не выйдет, и победа будет за нами! ‒ твёрдо сказал Семён и неожиданно спросил: ‒ Как племяш-то поживает?
‒ А чего Женьку́ будет. Забегает иногда, только с ним особо и не поговоришь. Два слова скажет ‒ и только видели его. О тебе спрашивал, когда, мол, Семён приедет.
‒ Велосипед обещал ему, вот и спрашивает. Завтра сходим в торговый центр, посмотрим. Как его мать-то? Замуж не вышла?
‒ Не тот она человек, чтобы мужиков перебирать. Оленька-то в церковь зачастила. Как воскресенье подходит, так она спешит-торопится с утра в храм. И молчаливая стала. О чём ни спросишь, ответ один: «На всё воля Божия…».
Они на какое-то время замолчали, и Семён подумал, что зря спросил о невестке, словно очень интересовался ею, хотя всегда она нравилась: тихая, спокойная, никогда голоса не повысит, даже, грешным делом, думал: «Вот бы мне такую жену! Забот бы не знал!». После гибели брата помогал ей деньгами, потому что на Женьке обувка и одёжка огнём горела, и никогда ничего не позволял лишнего, словно Андрей всё видел и слышал с горней высоты, и мог осудить.
После ужина за чаем особого разговора не получилось, хотя родители заметили его изменившееся настроение, но расспрашивать и что-то уточнять не решались, только спросили о Виолке, мол, как она? Подросла, наверное?
‒ Растёт, чего ей сделается…
‒ В садик водите? ‒ спросила Вера Алексеевна.
‒ Дома с бабушкой занимается.
‒ И правильно! В садиках только ковид ловить. Теперь им и дети стали болеть ‒ нигде от него не спасёшься.
Спросив о внучке, иных вопросов родители не задавали. А что-то ещё захочет сын рассказать ‒ сам и расскажет, чего же неволить. Но он был не охоч до разговоров в этот вечер. Рано улёгся спать и рано проснулся.
Лёжа в постели, слышал, как отец и мать собираются на работу, и вставать не спешил, чтобы не мешаться под ногами. А как захлопнулась за ним дверь, то зашевелился и… неожиданно задремал. Проснулся, когда солнышко заглядывало в комнату из верхнего угла рамы, усмехнулся: «Ну, и даванул я!». Посмотрел время на смартфоне ‒ половина одиннадцатого, помаленьку раскачался, позавтракал, вспомнил о племяннике, о том, что собирался к брату на могилку. Решил пока Женька́ не тревожить, чтоб не суетно было. После завтрака отправился, набрав на клумбе во дворе букет цветов. Помня слова мамы о том, что могилка ухожена, более ничего с собой брать не стал. Когда оказался на месте, то долго стоял перед фотографией на памятнике, вспоминая брата. Он был старше на пять лет. Разница в детстве большая. Андрей уж был «женихом», а Семён только-только вырос из начальных классов. И никогда они не дрались, не жаловались друг на друга родителям. Уже позже, когда сам стал взрослым, Семён понял, что брат похож характером на свою жену. Или она на него. В их семье никогда ничего не происходило шумного, неуправляемого ‒ жизнь текла и текла широкой рекой плавно и спокойно. Жили они в «двушке», доставшейся Ольге от бабушки, заработками большими не отличались: сама Оля работала в районном архиве, а муж ‒ электриком. Только бы жить и жить, да на зимней рыбалке Андрей провалился в полынью и выбраться не сумел. С того года, когда это случилось, Семён раздарил удочки ‒ свои и брата ‒ и более не помышлял о рыбалке. Лишь иногда гулял у реки с Женькой да со своей Виолкой, когда изредка приезжал с Ксенией в гости к родителям.
Воспоминания текли потоком, и Семён, перекрестившись над могилкой, пошёл к выходу с кладбища, где перекрестился повторно. Возвращаясь к привычной жизни, вспомнил о племяннике, позвонил ему. Тот звонку обрадовался, сразу спросил:
‒ Ты где?
‒ В Затеряеве. А ты всё спишь?
‒ Уже проснулся.
‒ Вот и молодец. В торговый центр пойдём за велосипедом?
‒ Дядь Сём, конечно!
‒ Тогда через полчаса встречаемся у входа.
Семён хотел дождаться проходящего автобуса, но, передумав, отправился пешком, по пути вспоминая знакомые места, мимо которых в последние годы проносился на машине. Правда, прошёл лишь половину пути ‒ заболела нога, и, увидев такси, он остановил его, подъехал к торговому центру. У входа постоял, подождал племянника, а глядь, и он появился ‒ чуть ли не бежит, даже запыхался. По-взрослому поздоровались, Женёк в глаза по-сиротски заглянул, и так его заискивающий взгляд резанул душу, что Семён не смог его выдержать.
‒ Ну, где велики продают, показывай!
Они прошли в дальний угол, где у второго входа-выхода разноцветным табуном сгуртовались десятки велосипедов. Племянник тихо попросил:
‒ Дядя Сём, а можешь купить велик для взрослых с широкими шинами?
Семён знал, что такие велосипеды дорогие, но что он мог сказать племяшу, тем более что сам когда-то обнадёжил.
‒ Не вижу проблем! ‒ запросто сказал он. ‒ Пойдём выбирать!
Выбирать тяжело, когда глаза разбегаются, но просмотрев несколько, остановились на велике рубинового цвета. Он был немного тяжеловат и великоват для худенького Женьки, мальчишка засомневался, но Семён успокоил:
‒ Через год-другой будет то, что нужно! Не на месяц покупаем. Так что береги и в чужие руки не отдавай.
Женька вздохнул, когда выбрались с покупкой на улицу:
‒ Спасибо, дядь Сём!
‒ Пожалуйста, дорогой! Знаешь, у главного входа я видел павильон, где можно перехватить чебуреков и попить лимонаду! Ты не против?
‒ Нет, конечно. У меня сто рублей есть.
‒ Ты, парень, при деньгах оказывается, ‒ улыбнулся Семён, ‒ но сегодня я банкую. Знаешь такое слово?
‒ Знаю…
‒ Вот и хорошо. Пошли.
Женька закатил велосипед внутрь, и эта забота понравилось. «Хорошо, что пацан не избалован ‒ дорожит имуществом! ‒ подумал Семён. ‒ С Виолкой не сравнишь!».
Они съели по два чебурека, напились лимонада, посидели, поговорили. Пока болтали, Женя не отрывал взгляда от покупки. Когда же вышли из павильона, Семён спросил:
‒ Один доедешь до дома?
‒ Конечно! Что я пацан, что ли, какой?!
‒ Тогда возьми… ‒ он незаметно вложил ему в ладонь пятитысячную купюру. ‒ Не светись с ней, а то станционные отнимут, отдай матери ‒ пригодятся.
‒ Никто у меня не отнимет ‒ все знают, что ты на крутой тачке ездишь!
‒ Ну, хоть этим успокоил, ‒ улыбнулся Семён и не стал разубеждать племяша. ‒ Сделай обтяжку своей «машине» ‒ гайки проверь. Если нужно ‒ подтяни.
Посмотрев ему вслед, Семён неторопливо шёл домой и радовался встрече с Женькой, радовался, что сумел помочь ему, и от этого легче на душе стало. Почему-то подумалось, когда вспомнился Донбасс, что ничего этого могло и не быть… Но Бог уберёг в недолгой боевой службе, ведь много ли надо, чтобы жизнь оборвалась навсегда. Чик ‒ и нет тебя, лишь в воспоминаниях останешься, если будет кому вспомнить. А теперь он сделал то, о чём в последнее время запамятовал, и вспомнил лишь по дороге в Затеряево. Он шёл родным посёлком, разросшимся в последние годы, когда началось строительство механического завода и вместе с новыми заводскими корпусами появился микрорайон многоэтажек; поговаривали, что завод оборонный, а вот что будут на нём выпускать ‒ не понять, что-то серьёзное, наверное, если от станции проложили железнодорожную линию. «Пусть будет, а то ехал вчера в электричке и видел полно развалюх, будто их кто-то специально выпячивает вдоль дороги напоказ!» ‒ подумал Прибылой.
Добравшись до дома, Семён понял, как устал, и раненая нога разболелась. Он нагрел воды, умылся, попарил раненую ногу, размягчил её, а после, не разбирая, кровати, прилёг и незаметно проспал до самого возвращения матери с работы. Она постучала в окно, потому что он закрылся изнутри, не собираясь днём спать, а когда шёл открывать дверь, радовался, что нога успокоилась, впервые за предыдущие дни. Чуть позже позвонила Оля и долго благодарила за деньги и велосипед, правда, посетовала:
‒ На велосипед необязательно было тратиться, а то наш Женёк плоховато стал учиться!
‒ Не переживай, особо, Оль! Возраст у него сейчас такой, а так будет чем заняться.
Он ещё немного поговорил, в разговоре вспомнил о своей дочке, сказал, что балованная стала, но Оля защитила её:
‒ Она же такая прелесть у тебя! А то, что иногда балуется, ‒ так она ребёнок совсем. Да и у твоей Ксении не разбалуешься особенно ‒ враз на место поставит.
Семён не стал развивать мысль о жене, дежурно спросив о ней самой, и, услышав «Что со мной сделается», начал закруглять разговор, и Оля это почувствовала, отозвалась:
‒ Ну, дорогой Семён, ещё раз спасибо! Дай Бог тебе счастья!
Отключив телефон, Прибылой какое-то время сидел молча, вспоминая, как Оля сказала «наш Женёк», слыша, как мама собирает ужин, как коротко поговорила по телефону с отцом, а потом заглянула в комнату:
‒ Пойдём ужинать! Отец просил не ждать его ‒ задержится сегодня.
Поужинав, Семён вышел на улицу, долго сидел на крыльце, прислушиваясь к вечерним звукам засыпающего посёлка. Невольно в мыслях перенёсся к дочке, представив, как она сейчас воюет с Маргаритой, не желая укладываться спать. Мелькнула мысль о жене, но тотчас оставила его. Подумал он и о тесте. Вот кому не повезло, так уж не повезло. А ведь как всё хорошо складывалось. И ведь не сказать, что мужик противный или подлый, нет ‒ вполне себе нормальный, с которым всегда можно поговорить.
Он долго размышлял о семье Чернопута, вспоминая и хорошее, и не очень, и понимал, что всё-таки привык ко всем. И если бы Ксения не закусила удила, то всё нормально бы текло. Подумал так и укорил себя: «Да и я хорош! Чужим умом стал жить. Казаки мне в уши надули, и я уж побежал за ними, как послушная собачонка. Не посоветовался ни с кем, не попытался убедить домашних, быть может, даже уговорить. Нет, хвостом вильнул ‒ и только ищите меня! И в результате ‒ ни семьи, ни работы и неясная впереди перспектива».
Все эти мысли преследовали Семёна три недели, пока он жил в Затеряеве, и всё сильнее его влекло к Виолке, к городской жизни. О ноге он почти забыл, хотя в первые дни мечтал показаться врачам, потому что она, натруженная за день, начинала ныть. Ей бы физиотерапию делать, как делали в госпитале. Помнится, прогревали её слабыми токами, и тогда от приятного тепла и покалывания хотелось сладко заснуть. Но за 15-20 минут, конечно же, по-настоящему не заснёшь, но зато уходил из процедурного так, словно порхал по коридору. Но всё это, конечно, мелочи, если нога перестала болеть и отекать, и теперь пришло время как-то налаживать дальнейшую жизнь.
К концу пребывания в Затеряеве он присмотрел в интернете подходящую однушку в Заречье, недалеко от тёщи, где был прописан и жила дочка, созвонился с хозяином, договорился подъехать и посмотреть жильё. Встреча была назначена на завтра, вечером ему оставалось устроить с родителями прощальный ужин, благо это было воскресенье. Позвали Олю с Женькой, приготовили шашлык, и ужин удался на славу. После, когда вышли из-за стола проводить гостей, Семён даже прокатился на Женькином велосипеде, и видел, как мальчишка переживал:
‒ Дядь Сень, вы только поаккуратнее!
‒ Молодец, парень, душой болеет за технику! ‒ похвалил дед. ‒ Забирай и более никому не отдавай.
Оля пошла догонять сына, Семён вызвался проводить. Женька то обгонял их, то отставал. Они остановились около подъезда. Когда Ольга издали увидела подъезжавшего сына, то чмокнула Семёна в щёку и тот застыл от торопливого поцелуя, показавшегося неожиданно приятным.
Он так и возвращался домой с этим чувством, во многом изменившим его отношение к невестке.
На лавочке около ворот ждала Вера Алексеевна.
‒ Пошли, сынок, домой, а то уж стемнело ‒ теперь от комарья отбоя не будет... Да и вставать тебе завтра рано.
18.
Следующим утром, когда он возвращался в город, в электричке всколыхнул телефонный звонок, поломавший план, по которому он должен был встретиться на вокзале с хозяином съёмной квартиры и посмотреть жильё. Звонила тёща и попросила срочно приехать. Семён спросил недовольным голосом, помня, как он расставался с ней:
‒ К чему такая спешка?
‒ Сразу и не расскажешь, дорогой Сёмушка. Сейчас позвонили из клиники и сообщили, что не стало Германа Михайловича… А я по рукам и ногам связана Виолкой, и столько хлопот сразу навалилось. Приезжай, помоги ради Бога управиться!
Семён хотел спросить о Ксении, мол, что же она не поможет, но не стал не только произносить её имя, но даже упоминать. И упрашивать себя не стал заставлять.
‒ Скоро буду, ‒ ответил он сухо, зная, что подъезжает к городу, и сразу позвонил хозяину квартиры, сказал, что на три-четыре дня откладывает осмотр из-за семейных обстоятельств.
‒ Сожалею, но и ждать без залога у меня нет возможности! ‒ приуныл тот.
‒ Тогда извините…
Телефон отключили, а Семён подумал: «Три недели жил спокойно, а как собрался в город, началась катавасия!».
На вокзале он взял такси и через полчаса стоял у двери знакомой квартиры. Позвонил в дверь ‒ заплаканная тёща появилась на пороге, и Виолка выскочила из-за её спины. Семён поцеловал и обнял дочку, а Маргарита запричитала по-деревенски:
‒ Это за что такие напасти валятся на мою голову, это чем же я так провинилась?
‒ Маргарита Леонидовна, не надо слёз ‒ ими делу не поможешь. А где Ксения?
‒ Эх, горе моё, горе. Говорила же ей не уезжай ‒ нет, по-своему сделала. Вдвоём со своим Максимом неделю назад улетела в Испанию, чтобы деньги отца каким-то образом вытянуть. Взяла выписку из тамошнего банка, сказала, что у неё имеется доверенность на управление счётом и справка о его недееспособности. А я и не знала, Герман Михайлович ничего не говорил. Прямых рейсов из Москвы теперь туда нет, так они через Ереван с пересадками.
‒ Много денег-то? ‒ зачем-то спросил Семён и смутился. ‒ Это я так спрашиваю, к слову.
‒ Много, Семён, много ‒ из-за этого и душа болит. Голову как цыплятам открутят ‒ и знать ничего не будешь. Время-то какое?! Кому мы теперь в Европе нужны?
‒ Звонила она?
‒ Позвонила три дня назад. Сказала, что добрались до места, а как, что ‒ сиди мать и гадай.
Пока они говорили, Виола пыталась их слушать и вдруг разревелась:
‒ Когда мама приедет? ‒ раз за разом спрашивала она и не хотела успокаиваться.
Еле-еле Семён успокоил её, сказав, что деревенская бабушка с дедушкой не велели ей плакать. И вообще ‒ такая большая девочка, а ведёт себя как рёва-корова. Когда дочка более или менее успокоилась, Семён спросил:
‒ Что с Германом Михайлович случилось?
‒ То и случилось, что невменяемым он стал. Я уж его более месяца не видела. В изоляторе держали… Говорят, что произошла остановка сердца. А как проверить? Да и никто проверять не будет! Так что, дорогой Семён, теперь только на тебя надежда. На работу мужу звонила, так секретарша со мной и разговаривать не захотела, лишь сказала, что назначен конкурсный управляющий, будут банкротить фирму, ‒ и бросила трубку. Когда муж был здоровым, то вокруг него все вьюнами вертелись, а теперь никто и вспоминать не хочет. Ты вот хотя в прошлый раз отказался от машины, а теперь придётся вспомнить о ней. Не упрямься, пожалуйста. Ну не такси же нам брать на весь день.
‒ Зачем самим мотаться, когда, только позвони, десяток агентов в очередь встанут.
‒ Думаешь, так лучше будет?
‒ Чего думать, когда все так делают.
‒ Я-то совсем в этих делах не разбираюсь. А машину ты всё-таки подгони. Вдруг, пригодится.
Не хотел Семён связываться с чужой машиной, но и отказать в беде не смог. Ведь Маргарита ничему плохого ему не сделала, а что иногда ворчливой была ‒ так тёща ведь! Сходил он в гараж, выгнал BMW, протёр пыль и вскоре подъехал к дому и весь день потом машина простояла, потому что долго не могли определиться, где хоронить. Если в городе, то просили уйму денег, а далеко за городом не хотелось. Потом туда не наездишься. Решили кремировать, если людей почти не находилось проводить в последний путь Чернопута. Ну, родственники Германа Михайловича из Москвы прилетят, отец Семёна подъедет. С работы два-три человека будет ‒ это заранее ясно. Поэтому Маргарита предложила и перекрестилась: «Прости меня, Господи!».
Когда вечером Семён отогнал машину в гараж, то, возвращаясь, вдруг подумал: «А ночевать-то мне где? Хочешь не хочешь, а придётся к тёще идти!». Думал, вспоминая, как уезжал от неё в деревню, что-нибудь скажет неприятное, укорит, но она даже полусловом не упомянула об этом. Вела себя так, что будто бы ничего не произошло. И это походило на неё. Она то вдруг всех собак спустит, то начнёт пирогами кормить.
Когда он вернулся, она спросила:
‒ Работать-то не устроился?
‒ Нет… На прежней работе сказали, что как только я рассчитался, взяли другого человека, а более я нигде и не узнавал особо, ведь только сегодня от родителей приехал.
‒ Приехал, а дальше что?
‒ Квартиру сниму, буду работу искать, нужно будет, у родителей пропишусь.
‒ Ты как был дурным, так им и остался. Погоди… ‒ Маргарита вышла из-за стола, сходила в свою спальню и принесла какую-то папку и ключи, положила перед Семёном, а он даже не взглянул на них, обиженно сказал:
‒ Я же в прошлый раз отказался. Никаких мне ключей не надо ‒ чего же непонятного-то?!
‒ Это другие ключи. От твоей квартиры. Герман Михайлович купил вам с Ксюшкой два года назад по «двушке» в новом доме, что называется, на всякий случай ‒ как сглазил; оформил на каждого по отдельности, но молчал, чтобы вы носы не задирали. Я исправно платила коммуналку и налоги, а теперь пришла пора сказать вам о них. Так что не надо снимать квартиру ‒ деньги на ветер пускать. Если с нами жить не захочешь, то живи там, я тебе запретить не могу. Квартира в новой высотке на соседней улице, пять минут ходьбы. Так что всегда можешь с Виолкой пообщаться, а то я совсем с ней замоталась за последний месяц. Чего молчишь?
‒ Признаться, ошарашан! То у вас каждая копейка на учёте, а то вдруг щедрость неимоверная. К чему бы это?
‒ Бывает так, когда жизнь круто меняется, и вдруг понимаешь, что всё, к чему привыкла и стремилась, с неимоверной скоростью покатилось в пропасть, тогда и мысли иные приходят. И самое обидное, что ничего не можешь с этим поделать. А квартиры? Что квартиры… Этой нам с Виолкой хватит, а ты мне не чужой человек. Плохо, конечно, что у вас с Ксюшей непутёво вышло, но отчасти и ты виноват. Сделал по-своему, уехал тайно, а о жене и ребёнке не подумал. Для любой женщины это обида великая.
‒ Всё равно как-то не по себе…
‒ А что же ты о машине не спрашиваешь? Она ведь твоя, ты же это давно знаешь, если доверенность генеральная. Так что оформляй её на себя и пользуйся. Мне не жалко. Может, когда нас с Виолкой прокатишь.
Тёща замолчала, он тоже молчал, до конца не понимая, что произошло, почему вдруг она сделалась щедрой? Или такой всегда была, а он этого просто не замечал?! Или тоже, как у мужа, крыша поехала? Сама укоряла, что я втихомолку уехал, а почему же тогда дочь отпустила неизвестно куда и с кем ‒ вопрос. И так и эдак думал Семён, но ничего не придумал, не мог он объяснить её поступок. Получалось, что несколько лет прожил в одной квартире, а так ничего и не понял об этой семье, где всяк жил на своё усмотрение, и он в том числе.
Проводили усопшего через день. В траурном зале сарматовского крематория провожающих в последний путь было всего ничего: Маргарита (Виолку отдали на время соседям, чтобы не ранить чувства ребёнка), несколько человек с работы Чернопута, Семён с отцом, да московский брат усопшего с женой, приехавший скорее не проститься, а получить тысячу долларов, которые Герман при жизни так и не успел вернуть. Семён едва узнал Германа Михайловича ‒ таким он выглядел измождённым, без привычных кудрей на себя мало похожий. Даже хотелось заплакать.
Поминали на квартире у Маргариты. Она прочитала по бумажке заупокойную молитву, предложила помянуть усопшего и расплакалась, и её долго не могла успокоить даже Виолка, неожиданно ставшая серьёзной и заботливой.
Московские гости остались ночевать у Маргариты, а Семён с отцом отправился к себе. Сперва Иван Семёнович не понял, куда сын привёл его, а потом, хотя и был выпивши, всё-таки удивился:
‒ Это чьи же хоромы, если в них распоряжаешься?
‒ Теперь мои, пап… Герман Михайлович оставил на память. Хороший был человек.
19.
Месяца хватило Семёну Прибылому, чтобы выписаться из квартиры Маргариты, зарегистрироваться в теперешней собственной «двушке», а машину переоформить на себя. Беззаботную жизнь он принимал легко, но понимал, что она будет продолжаться ровно до того момента, пока есть деньги, хотя они, судя по остаткам на карточке, очень быстро таяли, поэтому устроился мастером ремонтного цеха на автобазе логистической компании. Он стал реже встречаться с дочкой, приезжая к ней в загородный дом в Жаворонки лишь по выходным.
О жене он старался не вспоминать: подал заявление в полицию о её пропаже и вычеркнул из души. А если Маргарита иногда спрашивала о дочери, начинал сердиться, хотя, понимая тёщу, сдерживал себя, но всё равно обидное ехидство проскальзывало.
‒ Вот лето и деньги закончатся, нагуляется и прискачет с милым дружком ‒ никуда не денется! ‒ как-то насмешливо сказал он.
Маргарита вздохнула, посмотрела влажными глазами на зятя, готовая вот-вот расплакаться, непонятно ответила:
‒ Как бы долго ждать ни пришлось!
А Семёна подмывало спросить: «Или денег много ‒ сразу не прогуляешь?!».
Ничего, конечно, не спросил, хотя предполагал, что поехала Ксения не за тысячью евро. Но это не его забота. Он вышел с Виолкой на территорию, принялся играть с ней в беседке, старался вести себя непринуждённо и раскованно, но всё равно что-то невидимое словно висело над ним. Впрочем, дочка вскоре заскучала, словно он был чужим человеком. Это немного обижало Семёна, напоминало, что отец он никудышный, если не умеет передать своему ребёнку тепло души, но разве он мог тягаться с тёщей, у которой дочка выросла на руках. Может, поэтому глубинное и трудно объяснимое чувство не позволяло полностью раскрыть душу.
Всё это он понял, когда познакомился с экономистом из центрального офиса, зачем-то нагрянувшей к начальнику автобазы. Дело было перед обедом, Семён иногда ездил домой, не надеясь на буфет, за территорию выехал, а гостья стоит у проходной и кому-то названивает. Прибылой не отличался нахальством, а в этот момент будто кто-то подтолкнул спросить:
‒ Вас подвезти?
Женщина взглянула на водителя, его BMW и легко отозвалась:
‒ Если можно, до остановки… ‒ и лёгкой стрекозой порхнула к машине.
Он вышел, открыл ей дверь, она аккуратно уселась, подтянув коленки в салон, он захлопнул дверь, обошёл машину, а когда уселся за руль, игриво представился:
‒ Семён Иванович! Фамилия Прибылой! ‒ И засмотрелся на крупные, широко поставленные глаза, отливавшие дымчатой синевой. ‒ Могу и до места доставить!
‒ Это необязательно, Семён Иванович. А я ‒ Людмила Ивановна… Серёжкина. Вы здесь работаете?!
‒ Да-да-да! ‒ дурачился Семён. ‒ Вы с проверкой приезжали?
‒ Да-да-да! ‒ словно передразнила она. ‒ Хотя с проверкой на час не приезжают. Кое-что уточнить надо было.
‒ Ну, и как? Много замечаний?
‒ А вы спросите у своего начальника…
‒ Всё понял.
Они на время замолчали, и Семён всколыхнулся, только когда подъехали к остановке:
‒ Завтра пятница, у вас какие планы на вечер? Хочу встретиться с вами!
‒ Со мной? ‒ удивилась Людмила и вроде бы шутливо добавила: ‒ А ваша жена согласие даст на такой рискованный шаг?!
‒ Она в бессрочной командировке, так что препятствий чинить не будет.
‒ Все мужчины примерно так и говорят.
‒ Всем верить не обязательно, а мне можно. И наша встреча вполне реальна. Сообщите телефон, а я что-нибудь за сутки придумаю.
Он «забил» её номер в свой смартфон, она вышла с его помощью, сказала: «Спасибо!» и пошла к остановке автобуса, даже не оглянувшись, как хотелось Семёну. Была ‒ и словно шальным ветром унесло.
Только когда вернулся на автобазу, Семён вспомнил, что завтра собирался к казакам на собрание, но теперь придётся отложить поход. Да и чего-то не влекло к ним. Как-то заглянул в их офис после возвращения от родителей и увидел, что всё изменилось за несколько месяцев. В апреле движение шло, особенно перед отправкой на Донбасс, а теперь и народу меньше, и настроение пропало. «Да и не мудрено, когда несколько месяцев войска топчутся на одном месте, ‒ думал Семён. ‒ Зато враги не дремлют, провели несколько волн мобилизаций, постоянно получают западное дальнобойное вооружение и с каждым днём всё более становятся агрессивными и наглыми». Как-то прочитал Семён в интернете, что полсотни государств помогает Украине, а наши всё гуманность проявляют: мосты не бомбят, инфраструктура городов цела, поезда свободно доставляют с запада Украины технику и живую силу, а у наших одни отговорки: мол, мы бережём население. И это правильно, но разбомбить-то что-то серьёзное можно или нет? Или почему генерал вещает в СМИ о наших успехах, когда любой старлей справился бы с работой глашатая? Или у нас генералов девать некуда? От этих тусклых мыслей и награда не радовала, когда в присутствии нескольких казаков ему вручили грамоту за участие в СВО, похлопали по плечу, пожелали скорейшего выздоровления и, выпив по рюмке-другой и поговорив о том о сём, расстались.
И вот теперь ему предстояло сделать выбор, и он, конечно же, сделал его в пользу Людмилы, если уж такая масть легла, вдруг ощутив в себе сладкую истому, и постарался поскорее отстраниться от волнующих мыслей, чтобы сохранить накатившее волнение до завтра. Он давно не знал женской ласки, словно забыл, что вполне молодой, сильный, может поэтому иногда продолжал строить планы о дальнейших отношениях с Ксенией. Нет их, и не будет теперь. Вот накатается она по Европам, и он сразу разведётся, ибо её наглое поведение не стерпит и не простит даже самый захудалый муж, хотя в мыслях он уже давно развёлся и не представлял, как после всего, что узнал от неё, может обнимать и целовать мерзкую женщину. Нет, ни за что! Теперь у него есть Людмила, и он готов всё отдать ради неё! Подумав так, Семён рассмеялся: «Чего это я? Или совсем нюх потерял? Надо ещё проверить, что это за птица такая ‒ Людмила Ивановна? Может…» ‒ Семён не стал далее развивать собственную мысль, решив, что завтра всё станет на свои места. Надо лишь запастись продуктами, купить бутылочку вина. А цветы ‒ завтра перед встречей. С вечера приготовившись, на следующий день он позвонил ей, напомнил о себе.
‒ О, ‒ легко отозвалась она, ‒ Семён Иванович! Рада слышать! А можно просто Сёмой называть вас?
‒ Нет проблем. Можно даже на «ты».
‒ Поняла… Семён, очень хотела сегодня встретиться, но вчера от лихого напора, находясь под волшебным действием твоих чар и милой непосредственности, совершенно забыла, что сегодня должна встретить ребёнка из оздоровительного лагеря.
‒ Ну, что же… Ребёнок ‒ это святое. Тогда другим днём созвонимся. Я позвоню. Можно?
‒ Конечно, только ты не думай ничего такого. Я действительно хочу встретиться и увидеть тебя.
‒ Тогда до звонка! ‒ он поспешно отключил смартфон и почувствовал, что в нём всё оборвалось.
Прибылой в этот момент был так зол на всех женщин, на невыносимую их склонность к вранью, что… Он не стал мучить себя поиском эпитетов, чтобы выразить негодование и отвращение к женскому полу, хотя мог злиться до бесконечности, понимая, что ничего от этого не изменится.
Как он ни бушевал в душе, посылая проклятия слабой половине человечества, но сразу всё простил, когда через полчаса Людмила позвонила и очень просто и обыденно, будто они знали друг друга сто лет, сказала:
‒ Это я. Я всё, кажется, уладила. Сегодня встречу сына, сдам его родителям, и брат отвезёт всех на дачу. Когда это будет по времени, точно сказать не могу, но, думаю, часам к семи освобожусь. Тогда и позвоню. Договорились?
‒ Договорились… ‒ легко согласился Семён и вздохнул. ‒ Буду ждать звонка. ‒ И подумал, вспомнив её тонкую талию, подвижность: «Действительно стрекоза!».
Хуже нет того времени, когда ждёшь свидания. Это всем известно. Исходил томлением и Семён, сорвавшись с работы, чтобы привести себя в порядок, приготовить стол. И когда со всем этим покончил, то сам позвонил и радостно сообщил:
‒ Я готов! Ты где?
‒ Подъезжай к машзаводу, там в одном из корпусов у нас офис. Буду ждать у проходной, чтобы не потеряться.
Вскоре благоуханный и свежий Семён оказался перед Людмилой с розами.
‒ А вот и я! ‒ объявил он и, как школьник учительнице, преподнёс букет.
Она сказала «спасибо», понюхала цветы и посмотрела на Семёна широченными глазами, ожидая что-то услышать от него. И он заговорил скороговоркой:
‒ Сегодня жара, в жару по набережной не гуляют, театры на каникулах, все рестораны ‒ я узнавал ‒ закрыты на санитарный день. Остаётся нагрянуть ко мне в гости с камеральной проверкой!
‒ Это долгая проверка. Сил хватит выдержать?
‒ Хватит! А если нет, то разобьём на части. Это устроит?
‒ Вполне!
Как только они поехали, из кондиционера подул прохладный воздух, и сразу на душе отлегло, и он по-иному взглянул на спутницу: нежно и даже трепетно. Пустой трёп закончился, Семён выговорил необходимый словесный ритуал и более не знал, о чём ещё говорить. Немного помолчал и, чтобы не затягивать паузу, спросил о том, о чём приятно услышать каждой матери:
‒ Как сынишку зовут?
‒ Валеркой! Через две недели в школу пойдёт!
‒ Взрослый парень!
‒ А у тебя дети есть?
‒ Домашняя дочка Виола почти шести лет. Под присмотром бабушки находится.
‒ А что же мама?
‒ Мама тоже иногда участвуют в воспитании.
Сказав о Ксении, Семён замолчал, а Людмила не стала теребить его. Что нужно, она уяснила, хотя пока не знала, с кем живёт Семён, и вообще кто он. Из того, что успел сказать о себе, она могла лишь предполагать, что он вроде бы в больших начальниках не ходит, но обеспеченный, а главное, что нравится, и этого оказалось достаточно. Когда она немного утолила любопытство и молча положила ладонь на его руку, то они так и ехали, более не проронив ни слова, уяснив для себя главное на этот момент: они нужны друг другу и даже необходимы.
В квартире он включил кондиционер, Людмила лишь на минуту забежала в душ, он достал из обувной горки новые, завернутые в пакет женские домашние тапочки, а после, ничего не говоря, они, подгоняемые нетерпением, рухнули на кровать и забыли обо всём на свете. Лишь после яростной вспышки обоюдного неистовства обмякли, обвились руками и лежали какое-то время без движений, словно приходили в себя, не понимая, какая сила заставила их соединиться, если ещё вчера ничего не знали друг о друге; они и теперь не очень-то сильно пропитались этим знанием, но взаимного стеснения не было, а Семёну всё-таки казалось ‒ он знает Людмилу сто или более лет. Когда немного остыли, он позвал:
‒ Пошли отмокать!
Напустил в ванную воды, добавив пены, они вместе опустились в неё, словно в пучину. И говорить почти не говорили, лишь нежно целовались, поддерживая рождавшуюся в душе нежность, пришедшую на смену недавней ярости и нетерпения, понимая, что они вместе надолго, быть может, навсегда. Первым зашевелился Семён.
‒ Ещё пять минут, и я умру с голода! ‒ будто всерьёз предупредил он. ‒ Пойдём перекусим!
Они неторопливо и любовно вытирали друг друга полотенцами, а целовались с такой нежностью, словно это были их первые поцелуи в жизни. Они даже одеваться не стали, лишь опоясались полотенцами, а Семён одел гостью в свою футболку. Они выпили вина, перекусили фруктами, хозяин разогрел котлеты, а стейки сёмги поставил на стол холодными. Сначала сидели напротив друг друга, а потом устроились рядом на диване, и не было, наверное, в этот момент людей счастливее.
Когда Семён заварил молотый кофе, Людмила, начала оглядываться. Хозяин это заметил, улыбнулся:
‒ Ищешь следы женских набегов? Скажу сразу: их нет!
‒ Ремонт недавно делал?
‒ Нет. Просто квартира не затёрханная.
‒ Хорошо же ты следишь за ней. Видно, что хозяйственный.
‒ Я бы не сказал так о себе. Недавно живу здесь, ‒ не стал разъяснять Семён, как оказался в квартире, а Людмила не стала задавать лишних вопросов.
Кофе они не допили, их вновь приютила, казалось, ещё не остывшая постель, и оба опустились на неё, словно на небесное облако ‒ мягкое и нежное, и оно понесло, закружило, и ничто сегодня их не могло разъединить.
Оно держало их в своих объятиях до воскресного полдня, когда Людмила вспомнила о сынишке, и, созвонившись с родителями, узнала, когда их примерно ждать. Ей пора было собираться. К этому часу он знал, что она два года назад развелась, живёт с родителями, где особо не разгуляешься. Это Семён сразу понял, что не может женщина, чьё сердце занято кем-то, с такой доверчивостью и жаром упасть в объятия незнакомого мужчины.
Семён тоже планировал встретиться с дочкой, но когда отвёз Людмилу к её дому, то почувствовал, что не осталось более сил на ещё одну поездку. Поэтому, вернувшись домой, позвонил Маргарите, сказал, что сегодня не сможет приехать к Виолке, и завалился спать, чувствуя, как засыпает на ходу, и проспал до утра, с превеликой неохотой собравшись на работу.
Со следующего дня он закружился с Людмилой в водовороте суеты, и не было сил выбраться из него. Это и радовало, и озадачивало, по опыту он знал, что любое излишество, в чём бы оно ни проявлялось, в конце концов надоест, а сами они обязательно охладеют друг к другу. Но пока этого не произошло, он познакомился с её родителями, сынишкой ‒ как-то в выходной ходили с ним в зоопарк. Это хорошо. Не нравилось только то, что Людмиле приходилось врать сыну, говоря, что она уезжает в короткую командировку, когда оставалась ночевать у Семёна. Но в такой ситуации уж ничего не поделаешь. Зато всё изменилось, когда Валерик пошёл в школу; она записала его в группу продлённого дня, и приходилось каждый раз его забирать из школы, изредка поручая это родителям, которые к тому же сами работали. Для встреч с Семёном Людмила теперь могла рассчитывать только на выходные, да и то неполные, так как необходимо с сыном гулять, заниматься, готовить к урокам ‒ в общем, тем, о чём обычно не любят говорить, считая это родительскими обязанностями.
