Через неделю после мобилизации Семёна Маргарите пришло странное письмо без обратного адреса, лишь штемпель московский. Она редко заглядывала в почтовый ящик, очищая его от рекламных газет и листовок, и ждала в середине месяца «жировки». А тут словно кто надоумил заглянуть неурочно. Дверцу открыла, а там письмо, и почему-то сразу подумала о Ксении, потому что почти никогда им обычных писем не присылали. Не зная, что и думать, затрясшись от волнения, она торопливо распечатала конверт и влепилась читать неровные строки, написанные женской рукой.
«Здравствуйте, Маргарита (простите, запамятовала ваше отчество), пишет вам девушка, знавшая вашу дочь Ксению. Правда, знакомство наше было случайным и продолжалось недолго, тем не менее, судьба Ксении запала мне в душу. К сожалению, всего я не запомнила, общаясь с ней, но и то, что она успела рассказать, потрясло. Она какое-то время назад летала в Барселону со своим парнем, чтобы попытаться получить вклад отца в тамошнем банке. Хотя у неё была доверенность на управление счётом, но из-за санкций счёт был заблокирован. Тогда какие-то тёмные личности подкатили к ним с предложением о сделке: Ксения написала им доверенность на пользование вкладом, а за услугу ‒ пятьдесят процентов суммы, а это несколько миллионов евро, но ей ничего не оставалось, как согласиться. Особенно настаивал её молодой человек, Максим, кажется. Когда деньги были получены, то им обещали помочь добраться, минуя таможню, до Стамбула на морском лайнере, где у тех людей были связи. Ничего не подозревая, Ксения с Максимом поднялись на борт теплохода, где их развели по разным каютам, и более Ксения не видела его, как и рюкзак с деньгами, бывший при нём. Когда же она стала искать, требовать Максима, её попросили успокоиться, дали попить воды, говоря, что он вот-вот появится, но далее она ничего не помнила. Пришла в себя только в душной комнате с незнакомыми мужчинами. Они помогли ей прийти в себя, сказали, что её спутник погиб, вывалившись за борт в открытом море. К сожалению, вместе с рюкзаком. Ксения закатила истерику, попросила, не обнаружив своего паспорта, вернуть его; в ответ на это они только рассмеялись, сказали, что надо отработать путешествие на комфортабельном теплоходе в массажном кабинете. Её познакомили с нами, такими же невольницами из России и Молдовы. Когда она поняла, где оказалась, то попыталась сбежать, но усилия были тщетны. Её избили до беспамятства, изнасиловали (простите за такие подробности). Придя в себя, она отказалась обслуживать клиентов. Тогда же попросила, зная, что меня скоро должны выкупить, всё рассказать вам. Записку с адресом я спрятала в заколке. Через день её вновь избили и куда-то увезли. Нам сказали, что эту строптивую отправили в Россию. Но мы-то знали о тамошних порядках, и, скорее всего, Ксению просто уничтожили… Маргарита, я вполне могу понять ваше состояние, но будьте снисходительны ‒ я всего лишь выполняю просьбу Ксении. Мне это горько писать, и я не сразу решилась, но знаю, как переживают матери, когда пропадают их дочери, как переживала моя мама. И хорошо, что нашёлся человек, вызволивший меня из тамошнего ада, от которого я и поныне не могу прийти в себя. Остаюсь неизвестной вам по той причине, что паспорт Ксении остался у тех негодяев, и они легко могут растерзать вашу семью, если будете предпринимать какие-то конкретные действия по поиску Ксении. Они страшные люди и готовы на всё. Ксению теперь уж, видимо, не вернуть, но у неё есть дочка ‒ берегите себя ради неё. И, пожалуйста, это письмо уничтожьте и не упоминайте о нём ни в телефонных разговорах, ни в интернете ‒ нигде. Прощайте».
Прочитав письмо, Маргарита опустилась на стул, беззвучно зарыдала, не желая верить в прочитанное. Сразу заполонили мысли о мошенниках, проходимцах, готовых доверчивого человека обвести вокруг пальца, хотя автор письма ничего не требовала, ничего не обещала ‒ наоборот, попросила забыть её, а письмо уничтожить. Наверное, так и нужно поступить, но в эти минуты она не могла адекватно понять содержание письма, обдумать его… Подбежала Виолка, удивилась:
‒ Бабушка, зачем ты плачешь?
‒ Головка у меня разболелась, пойду полежу…. ‒ Маргарита обняла внучку и зарыдала по-настоящему.
‒ Полежи, и головка пройдёт.
Она прилегла, чтобы не волновать внучку и не выдать своего истинного состояния, а на душе горше горького от сокрушительного известия, а более от того, что не с кем поговорить, обсудить, да и просто прислонить голову, заполненную роем мыслей, из-за которых она не могла понять, как ей далее поступать. Подумала о Максиме, пропавшем вместе с деньгами, как сообщили в письме, решила позвонить его матери, но всплыло предостережение незнакомки не доверяться телефону. Только когда уж и слёз не осталось, вспомнила, что у мужа в сейфе хранился секретный телефон, зарегистрированный на какую-то мёртвую душу для пользования в исключительных случаях. И вот такой случай пришёл, Маргарита торопливо открыла сейф и увидела простой кнопочный телефон, а рядом с ним зарядка, оказавшаяся кстати, потому что телефон сразу запикал, как только Маргарита активировала его. Подзарядив, она собралась набрать номер матери Максима, который оставила на всякий случай Ксения перед отъездом, но почти сразу передумала, вспомнив предупреждение. Ведь через телефон матери Максима могут найти всех, кто ей звонил, а это очень опасно и недопустимо. Надо самой ехать. Что ж ‒ ехать так ехать, тем более что наступил вечер и мать Максима должна быть дома. Одела Виолку, сама оделась, вызвала такси.
Вскоре нашла нужный дом, квартиру и, позвонив в дверь, услышала усталый женский голос:
‒ Кто там?
Маргарита представилась, дверь распахнулась, и хозяйка спросила с порога:
‒ Ну и что вы от меня хотите?
‒ Узнать о вашем сыне Максиме, может, какая-то весточка от него приходила, а то, как улетел он с Ксенией, и ни от кого из них ни слуха ни духа.
‒ К сожалению, мне ничего не известно. Так что ничем помочь не могу. И попрошу вас, Маргарита Леонидовна, более не тревожить. Мне самой не до себя.
‒ Извините, Анастасия Алексеевна… ‒ только и могла сказать Маргарита, и ей сделалось необыкновенно горько на душе и окончательно тоскливо.
Уже на обратном пути она вспомнила Семёна, которого надо бы сразу вспомнить: умный человек, всегда что-нибудь дельное посоветует. Но вот опять же телефон светить не хотелось, ведь Семён по-прежнему официально оставался мужем Ксении. И всё-таки, добравшись до дому, решилась, потому что никаких иных вариантов не оставалось, а от безвыходности что хочешь сделаешь ‒ будь что будет.
Когда набрала номер Семёна, то сразу услышала его голос:
‒ Кто это?
‒ Семён, это Маргарита Леонидовна. Звоню с другого телефона, так уж получилось… У меня, у нас с тобой большое несчастье. Сегодня пришло письмо от незнакомой женщины, и лучше бы я не читала его. ‒ Маргарита пересказала содержание и зарыдала.
‒ Погодите… И обратный адрес не указан, и имя не обозначено?
‒ Ничего ‒ полная тайна.
‒ Вот это новость!
‒ Я бы и не обращалась к тебе, но я совсем одна, родители твои далеко, а вдруг что-то случится со мной, Виолка перепугается.
‒ Сделаем так! Попрошу мою хорошую знакомую, зовут её Людмила, в случае чего помочь вам. Она живёт в нашем городе. Телефон ей этот дать или старый?
‒ Этот, этот ‒ так нужно… Ты-то где, все последние дни думала о тебе?
‒ Пока в нашей области на сборах, на полигоне тренируемся. Скоро отправка намечается.
‒ Ой, Господи, со всех сторон печаль и переживания.
‒ Как Виолка ведёт себя?
‒ Нормально, спрашивает, когда в школу пойдёт.
‒ Вот молодец! А может, её в садик до школы определить, вам всё легче будет.
‒ Так ведь домашняя она, непривычная.
‒ Пусть привыкает, если о школе спрашивает, а год походит в садик, в коллективе освоится, поймёт, что это такое, потом в школе будет легче.
‒ Ладно, подумаю! А ты возвращайся скорей невредимым. Без тебя и голову прислонить не к кому.
‒ Буду стараться. Когда позвоню, не знаю, а Людмиле звякну сейчас, пока возможность есть.
‒ Обнимаю, тебя, дорогой зять! Что бы я делала без тебя!
Она отключила телефон, а Семён сразу позвонил Людмиле, коротко рассказал ей ситуацию и попросил связаться с Маргаритой, предложить свою помощь.
‒ Только не рассказывай, кто мы и что. Скажи, что вместе в универе учились, иногда по работе пересекались. Ей так легче будет.
‒ Поняла, дорогой Сёма! Ты-то как там?
‒ Говорил же вчера, что всё нормально. Готовимся к великим делам! Ладно, долго нет времени говорить ‒ зовут на построение.
‒ Иди, целую тебя!
‒ А я сто раз в ответ! ‒ вроде бы легко ответил Семён.
Его окликнули:
‒ Прибылой, хватит болтать! Становись в строй!
Маргарита после разговора с зятем немного успокоилась, если это можно назвать успокоением, вспомнила, что в разговоре с Семёном упомянула Бога, и подумалось в эту минуту, что неспроста упомянула, что-то на душе тяжёлое висит, а что ‒ сразу не понять. Она уж готовила Виолку ко сну, и вдруг как стрельнуло: «Грехов на мне много, в лукавстве погрязла, всю жизнь с Германом только под себя гребли, а нет бы оглядеться, о Боге вспомнить ещё давным-давно. Помнили бы всегда, глядишь что-то по-иному пошло, более справедливо и радостно». Эта мысль словно осветила изнутри, захотелось сделать что-то необычное ‒ такое, что потом долго бы радовало, помогало в трудную минуту. И вдруг она вспомнила Подберёзова, как несправедливо поступила с ним, когда он требовал возврата денег, и не поверила ему на слово. Схватила смартфон, пролистала входящие и вызвала Подберёзова. Когда ответили, Маргарита сказала:
‒ Валентин, это вы?
‒ Да, он самый…
‒ Вам звонит Маргарита Леонидовна Чернопут. О вас очень хорошо отзывался покойный Герман Михайлович, вы бывали у нас в гостях, можно сказать, друг семьи и как-то нехорошо получилось. Помните недавний разговор о деньгах? Извиняюсь, что произошла ошибка, но теперь она будет исправлена. Так что приезжайте в любое удобное для вас время, и этот вопрос будет решён.
Подберёзов прискакал на следующее утро: глаза горят, волосы ко лбу прилипли. Позвонил в дверь и сразу с порога:
‒ Вот и я!
Маргарита пригласила его попить чаю, но он отказался, не раздеваясь, схватил конверт и повернулся к выходу.
‒ Погодите! ‒ остановила его Маргарита. ‒ Я вас попрошу, учитывая дружеские отношения, не оглашать сегодняшнюю встречу, а то пойдёт слух по городу, что вдова Чернопута деньгами разбрасывается, а я, поверьте, знать ничего не знаю о них. Это только вам могу поверить на слово, а ведь кто-то недобросовестный может воспользоваться этим ходом и придумать от себя небылицу, и Бог не поможет! ‒ сказала она и пожалела потом, когда Подберёзов исчез: «Рано мне у Бога просить защиты, напутано у меня в душе, неспокойно, кто бы помог разобраться, но пока нет такого человека».
25.
Услышав от Маргариты историю Ксении, Семён, хотя и не очень-то переживал о ней, всё-таки опечалился, подумал о дочке. Вот о ком у него душа болела, но как ей рассказать о матери, и кто возьмёт на себя этот нерадостный труд, кто на это способен? День переживал, два, а на третий стало известно о завтрашней отправке группы бойцов в район театра военных действий, как выразился напутствующий подполковник; группы, собранной из участников горячих точек, бывших контрактников и недавно отслуживших ‒ всех тех, кого особенно и готовить не надо. В первую партию отобрали, в основном, мотострелков и водителей. И Прибылой, и Толян Кочнев (Семён только на полигоне узнал его фамилию) попали в эту партию, и договорились, по возможности, держаться вместе. И они и до отправки держались, пока две недели тренировались на полигоне: стреляли из автоматов с разных положений, гранатомётов, метали учебные гранаты, преодолевали полосу препятствий. Вспоминали, как ездить на броне БТРа, заскакивать внутрь. Закрепляли навыки в рытье окопов, устройстве блиндажей. Санинструкторы показывали, где надо держать аптечку, чтобы при случае до неё легко можно было дотянуться любой рукой, учили делать обезболивающие уколы через одежду, накладывать на конечности кровеостанавливающие жгуты и шины. Семёну наскучило однообразие: всё, чем они занимались, ему было известно с Гудермеса, и настреляться он успел за неполных две недели, проведённых в апреле под Рубежным. Ко всему прочему стала ныть раненая нога от излишней, быть может, усердности, когда забывался, лихо прыгал в окоп, козлом заскакивал на броню и скатывался с неё. И от этого сверлила мозг одна мысль: «Уж быстрее бы!». На «передке» всё конкретней, хотя пахать и там придётся, и более всего достанется с рытьём окопов. С непривычки до кровяных мозолей бойцы набивают руки, но всё равно это не то, что прыгать с двухметровой высоты в амуниции да с автоматом, разгрузкой, а то и с противогазом.
Шестого октября за мобилизованными закрепили оружие, сделав соответствующую запись в воинском билете, объявили, что до утра их доставят к ближним подступам передовой, где они вольются в подразделения своего батальона. Перед отправкой их построили, от командира полигона прозвучало напутствие, священник прошёлся вдоль шеренг и окропил святой водой. Из провожавших гражданских почти никого не было, это и к лучшему ‒ меньше суеты и причитаний. Из нескольких автобусов сформировали колонну, вскоре за окнами замелькали осенние пейзажи, украшенные росчерками золотистых берёз да осинников.
‒ Эх, сейчас бы за грибками в лес сходить, набрать на жарёшку! ‒ мечтал Толян.
Он, наверное, думал, что кто-то поддержит его в разговоре, но не оказалось охочих до пустой болтовни. Все желали, за две недели набегавшись и наползавшись на полигоне, отоспаться, зная, что впереди ждёт суровая и непредсказуемая житуха ‒ осенние дожди, холода, а после снега́ круговертью обожгут. Но никто, конечно, всерьёз так далеко не загадывал, все жили днём сегодняшним. А что будет завтра, завтра и будет известно. Поэтому не прошло и получаса, как все в автобусах спали, получив указание о запрете пользования мобильниками, которые с прибытием в зону боевых действий отберут.
Они ехали остаток дня, ночь, а под утро, прежде чем пересесть из автобусов на тентованые КамАЗы, офицеры коротко объяснили ситуацию там, куда они вскоре выдвинутся. Второму взводу второй роты третьего батальона, куда попал Прибылой и Кочнев, ситуацию довел капитан, появившийся вместе с лейтенантом. Капитан построил второй взвод и отрекомендовался:
‒ Капитан Тундряков ‒ командир роты, также хочу представить вашего непосредственного командира ‒ лейтенанта Акимова. После перерыва, связанного с ранением и излечением, он вновь вернулся в строй и, думаю, будет вам примером. Сегодняшней ночью пополнение нашего батальона выдвигается к линии фронта и вольётся в подразделения бригады. Ситуация, бойцы, такова: на линии автодороги Хватово ‒ Временная силы противника заканчивают перегруппировку для дальнейшего наступления на эти города. Костяк группировки ВСУ составляют подразделения 25 отдельной бригады ВДВ, но с каждым днём она пополняется. Рубеж под Временной стал местом перегруппировки отошедших частей российской армии, вырвавшихся из окружения под Лиманом. Быстрое создание опорных пунктов и развертывание артиллерийских систем позволило нашим войскам стабилизировать фронт и остановить продвижение войск противника. В настоящее время Временная подвергается обстрелам украинской артиллерии, в окрестностях промышляют диверсионные группы. Противник закончил перегруппировку и сосредотачивает силы. Основная масса техники ‒ новые западные бронемашины, в том числе «Цезарь», а также техника турецкого производства. Вероятнее всего, противник лишь создает видимость готовящейся атаки на Временную, чтобы сковать союзные силы на этом участке. Его основной задачей является овладение Хватовым с целью блокировки снабжения нашей группировки. Всё это находится в нескольких десятках километров от вашей предстоящей дислокации. Такова обстановка, бойцы. Обозначенные названия вам пока мало что говорят, но очень скоро вы будете знать их наизусть. Это необходимо, чтобы ориентироваться на месте, мысленно иметь перед глазами карту района, где предстоит воевать. Удачи, бойцы, а храбрости вам не занимать ‒ победа будет за нами!
Спросив: «Есть вопросы?», капитан сделал шаг назад, а на его место встал лейтенант.
‒ Зовут меня Александром Николаевичем, но для вас, бойцы, я «товарищ лейтенант». Вам предстоит пополнить бригаду, вернувшуюся с отдыха. Мне хотелось бы, чтобы вы присматривались к успевшим понюхать пороху, хотя знаю, что и среди вас есть такие. Это хорошо, это ускорит понимание и выручку, отчего во многом зависит успех. Важным будет и своевременное исполнение приказа командиров, а также смекалка и инициатива в хорошем смысле. ‒ Немного подумав, он добавил: ‒ Берегите себя, парни, а командиры будут беречь вас! А теперь проверьте вооружение и подгонку обмундирования. Понятно?
‒ Так точно, товарищ лейтенант! ‒ нестройно отозвались бойцы.
‒ Тогда ‒ по машинам!
Около часа добирались в район боевых действий, после чего бойцы спешились, построились в шеренгу по двое и молча начали выдвигаться к передней линии. Гул машин, прорезавших синим светом узких фар волглое от тумана пространство, давно отдалился, а они шагали и шагали, оступаясь и спотыкаясь, вдоль опушки за лейтенантом и, наверное, через час вышли к окопам, где началось «братание» со старожилами; те обнимали прибывавших и радостно приговаривали:
‒ Вот и подмога прибыла! Вместе мы сила!
В темноте, конечно, никого не запомнишь и не разглядишь, зато лейтенант словно вырос здесь. Одно отделение рассредоточил слева, второе справа, и только с наступлением рассвета начали разглядывать друг друга, привыкая. Всё то время, пока они знакомились и дербанили сухпаи, то вдалеке, то ближе раздавались прилёты снарядов. Иногда справа и слева стучали автоматы, поэтому никто из окопов не высовывался. Когда более или менее рассвело и прилетели первые мины, все укрылись в блиндажах, отнорках, потом, когда огонь союзной артиллерии и миномётов прекратился, раздался голос лейтенанта Акимова:
‒ Взвод, к бою!
Бойцы заняли места у брустверов, и, Толян, горячая голова, высунулся и крикнул, увидев наступавших:
‒ Закопошились, суки!
Заработали гранатомёты, и Семён чуть ли не радостно подумал: «Вот и началось!», и взяв на мушку ближайшего врага, ломившегося сбоку от БТРа, угостил его двумя короткими очередями.
26.
До обеда противник наступал несколько раз, оставил два подбитых бронетранспортёра, нескольких убитых и одного раненого, раз за разом звавшего на помощь, привлекая внимание болтавшейся рукой, как заведённой. Но вскоре он, видимо, упокоился, и никто не обращал на него внимания, даже не смотрел в ту сторону.
Во время «отжимания» наступавших во втором взводе ранило двух бойцов. Одного, с пробитым плечом, эвакуировали, другому осколком посекло руку, но не опасно, и он, выделяясь белой повязкой с проступившей запекшейся кровью, сидел на уступе бледный, осунувшийся, скорее не от боли, а от каких-то своих мыслей. Зато Толян Кочнев весь взвод взбаламутил.
‒ Глядите, что сделали мрази?! ‒ и показывал верх каски, пробитой пулей навылет. ‒ Ненавижу их, ох как ненавижу! Пусть живыми не попадаются!
В какой-то момент его осадил Семён:
‒ Хватит верещать! И каску надень, а то шальные пули только и ждут момента.
‒ Да никто же не стреляет!
‒ Во-во, зато снайпера́ не дремлют, только и ждут таких лохов. Пока только каску пощекотали, а, не ровен час, и башку снесут. И вообще: бери котелок ‒ пошли за обедом. На край, говорят, термосы привезли.
Они долго петляли окопами, а потом за минуту расправились с супом, кашей и наелись хлеба. Тут же напились невкусной воды, наполнили фляжки. Возвращались назад неожиданно сытые и сонные.
‒ На ходу сейчас засну, ‒ то ли пожаловался, то ли предупредил Толян. ‒ Свалюсь здесь, где иду, и до утра меня не кантовать.
‒ Не слышал, что Акимов говорил: «Если позволит обстановка, все будут строить укрытия!»?
‒ А спать когда? Ведь почти ночь глаз не сомкнули?
‒ Забудь о сне… Это тебе не у мамки. Вот когда будешь на ходу засыпать, тогда и прикорнёшь часок. А пока надо блиндажом заниматься! Вот построим, тогда и поспишь!
‒ Чем его строить-то?
‒ Лопатами да топорами. Чем же ещё?
После небольшого перекура, расставив наблюдателей, Акимов определил место для второго блиндажа своего взвода, сказав:
‒ Чем раньше сделаете, тем лучше!
‒ А если завтра пойдём в наступление? Вся работа псу под хвост?
‒ Как фамилия? ‒ спросил лейтенант у Толяна.
‒ Рядовой Кочнев!
‒ Вас, рядовой, это не касается. Будете ночевать под открытым небом, благо дождик в ночь обещают!
Толян хотел что-то ответить, но Прибылой одёрнул:
‒ Угомонись…
Кочнев промолчал, а когда начали копать, первым взялся за лопату. Семён улыбнулся:
‒ Вот и молодец, на ходу подмётки рвёшь. Толк из тебя будет.
Копали, вышвыривая грунт высоким бруствером, все вместе, кто был свободен: и «старики», и мобилизованные. Когда блиндаж более или менее начал приобретать нужное очертание, задумались о брёвнах для наката. Лучший вариант ‒ почти облетевшие клёны на меже заброшенной усадьбы. Сходили, присмотрелись: использовать можно, но кривоваты, только и сгодятся для второго и третьего наката. Надо бы в лес наведаться, но до него метров двести по луговине, да и не заминирована ли она? Доложили лейтенанту, тот через ротного связался с сапёрами, уточнил этот вопрос и сказал для всех:
‒ Враги не могли наставить мин, а нашим пока без надобности, хотя это неосмотрительно: ДРГ так и шныряют по лесам, вынюхивают секреты. Поэтому пойдёте с охранением, и шага не ступайте, не глядя под ноги, ‒ вполне могут быть растяжки. Сержант Перфильев ‒ старший.
В лес отправили первое отделение второго взвода. На опушке пять бойцов охранения рассыпались веером, углубились в лес, а остальная десятка принялась валять подходящие деревья. На породу не смотрели, лишь бы были ровными. Семён попал в охранение. Он выдвинулся вместе с остальными, осторожно ступая, стараясь не хрустнуть палым сучком, и шёл, более всего опасаясь растяжек, хотя кто их мог поставить в тылу ‒ вопрос. Но уж лучше перестраховаться. Он слышал, как метрах в ста за спиной шумно падали деревья, как изредка долетало чьё-то ругательство, но не эти звуки заставляли Семёна ко всему прислушиваться и приглядываться. Его задачей было наблюдение за тем, что происходило впереди, среди пожелтевшего редкого подлеска, отчего сам лес просматривался достаточно далеко. Напрягая в первые минуты зрение и слух, мало-помалу Прибылой ослабил внимание, даже начал зевать в какой-то момент, понимая, что днём вряд ли можно ожидать противника. Другая забота, более насущная, овладела им в этот момент. Не зная, как долго придётся находиться в охранении, он решил не терять времени и присесть за пенёк по нужде. «Распахнул» броник, ослабил ремень и тут боковым зрением увидел движение… Присмотрелся и обомлел: шли трое, а впереди Толян без автомата с поднятыми руками, а за ним метрах в трёх военный и следом второй с жёлтой повязкой на рукаве! «Враги!» ‒ будто лезвием резануло. Не снимая с шеи ремень автомата, Семён, прижимая ладонью планку предохранителя, чтобы не щёлкнула, двумя короткими очередями, зная, что патрон в патроннике, сначала уронил одного конвоира, потом второго. Они и завалиться толком не успели, как Толян прыгнул в сторону, спрятался за дерево, а Семён оцепенел, ещё не до конца понимая, что произошло. Подошёл к бледному товарищу, спросил:
‒ Что это было?
‒ В плен взяли…
‒ И что, никто из наших не видел?
‒ Четверо понесли брёвна, остальные устроили перекур. Я в сторону отошёл, грибы посмотреть. А эти двое вышли из-за куста и один скомандовал: ствол на землю и руки в гору. Второй забрал автомат и шибанул пинком. Повели ‒ куда мне деваться? А тут ты нарисовался.
‒ Грибник хренов. Много грибов насобирал?
В этот момент один из лежавших застонал, потянулся за оружием… Семён подскочил, отбросил автомат.
‒ Пшепрашам, пан… ‒ пролепетал тот и попытался вытянуть руки вверх.
‒ Что, пшек, добегался по чужой земле? Исподтишка за автоматиком тянешься?! ‒ и, не прицеливаясь, всадил в него короткую очередь. Тот дёрнулся, засучил ногами.
Семён посмотрел на Толяна, гаркнул:
‒ Что застыл? Забирай свой автомат, да и чужие бери заодно.
Кочнев завертелся юлой, обвешался автоматами, один из которых был иностранным, спросил:
‒ А дальше что?
‒ Скажешь, что отошёл по нужде, они пытались захватить в плен, а рядовой Прибылой их завалил. Понял?
Вдруг в глубине леса застучали короткие очереди, и Семён крикнул:
‒ К бою! ДРГ!
Толян с Семёном упали за деревья, вглядываясь в сторону, откуда разносились выстрелы. Вскоре подбежали «лесорубы», тоже заняли позиции. В глубине леса очереди прекратились, и лишь в одном направлении изредка звучали, отдаваясь эхом, словно охотники преследовали добычу. Вскоре и там всё стихло, и было слышно, как ломились бежавшие от окопов на подмогу. Первым был лейтенант Акимов. Сержант доложил ему обстановку, указал на убитых.
‒ Кто отличился?
‒ Рядовой Семён!
‒ У Семёна есть фамилия?
‒ Прибылой моя фамилия, ‒ пояснил тот.
‒ Молодец, рядовой Прибылой! Хороший у нас сегодня денёк! ‒ И посмотрел на Толяна: ‒ А с вами, Кочнев, мы ещё много дел наворочаем!
Один за другим стали подходить бойцы из охранения, опускали к ногам лейтенанта чужие автоматы, среди которых был ещё один «иностранец». В общей сложности автоматов набралось восемь
‒ Забирайте трофеи и марш в расположение! ‒ приказал лейтенант. ‒ А вы, сержант, объяснительную мне, как только вернёмся.
Все уж было развернулись, как лейтенант всполошился:
‒ Отделение, становись! По порядку рассчитайсь!
Нехотя построились, рассчитались… одного бойца не хватало. Тогда двоих отправили в окопы с трофейными автоматами, а остальные во главе с лейтенантом пошли прочёсывать лес. Бойца нашли почти сразу, прошитого у ключицы пулей, угодившей наискось под броник. Его опознали, подхватили под руки и ноги и понесли к окопам. Время от времени менялись, и никто не проронил и единого слова.
Семён возвращался вместе со всеми и чувствовал себя ошарашенным. Прокручивая сегодняшние события в уме, он насчитал, как минимум, трёх врагов, уничтоженных собственноручно. Зато и своего бойца потеряли. И если к врагам не было сочувствия и жалости, даже к просившему о пощаде поляку, будто душа в тот момент очерствела, ожесточилась и превратилась в безжалостную машину, то своего стало неимоверно жалко. Он оказался из мобилизованных, местный по рождению; когда выдвигались на передовую, говорил, что, мол, родные места, мать с отцом живут неподалёку. Можно сказать, дома погиб.
В этот день о лесных событиях более не вспоминали, а на другой и вовсе забыли, отражая новые наскоки врагов.
‒ И правильно, ‒ порадовался, пришедший в себя Толян Кочнев, немного поспав в блиндаже и вспоминая вчерашнее приключение. ‒ Зачем нам пустая работа ‒ не до зимы же здесь сидеть!
И всё-таки через два дня новый блиндаж построили, потому что пошли дожди, окопы раскисли, в ямах скапливалась вода, её отчерпывали, но всё равно грязи хватало, а обогреться и хоть немного обсушиться хотелось всем. Когда укрытие оказалось готово, где-то добыли жестяную печку, но днём её не затапливали, чтобы дымом не выдавать блиндаж, топили по ночам, и теперь имелось место, где можно и поспать, и переодеться, и обогреться. Правда, настроения это не сильно прибавляло. Поэтому все рвались в наступление, лишь бы выбраться из осклизлых окопов. Когда Кочнев (более ведь некому) спросил о наступлении у Акимова, тот хмуро сказал:
‒ Будет приказ, и пойдём!
27.
Минувшее лето разделилось для Людмилы Серёжкиной пополам: до Семёна Прибылого и после. Ещё в июне она никем не заморачивалась, только-только придя в себя от расставания с неким типом, тянувшим из неё деньги, но даже и не они были главными в их отношениях. Тот работал журналистом в городской газете и жил вне всякого графика. Только на работу уходил ко времени, а возвращался ‒ когда вздумается. Людмила вполне понимала, что у него ненормированный рабочий день, но уж что-то настолько ненормированный, да с постоянными командировками, хотя какие могут командировки в их газете, если всю основную информацию и темы для статей и очерков они добывали в администрации. А тут раз ‒ и командировка на три дня. Раз ‒ и на пять! Пока он жил на съёмной квартире, будучи иногородним, это не особенно бросалось в глаза, когда же перебрался к ней, то Людмиле было стыдно за него и перед родителями. Первое время они терпели носатого и лопоухого журналюгу, а потом отец попросту поставили дочь перед фактом, когда тот отправился в очередную «командировку»:
‒ Если это прыщ ещё раз появится в нашем доме, то выставим за порог! Так и передай ему!
Людмила и воспротивилась бы воле родителей, работавших на оборонном производстве, но к этому времени ей передали, что дорогого Илюшу видели с какой-то дамой на дальней протоке. Иному человеку она не поверила бы, но как не поверить подруге детства, если она даже скинула фото лобызающихся ухлюстков. Фотография была сделана издалека и резкости не хватало, но профиль её шустряка выделялся прекрасно. Но даже и в таком случае она не сразу показала ему фото, а только когда восстали родители и два мнения сошлись. Думала, что прыщ будет цепляться за бесплатное жильё, но он быстро собрал в сумку шмотки и, оставив ключи, попытался уйти достойно, но всё-таки гиблая сущность не позволила:
‒ Душно тут у вас! ‒ изрёк он на прощание.
‒ Это ты навонял напоследок, ‒ нашёлся что сказать отец Людмилы и попросил женщин: ‒ Мать, дочь распахните все окна в квартире, проветрите после этого хорька.
Отец бранился несколько дней, а в выходные, словно из мести, поменял в квартире замок, и только после этого успокоился, или лишь сделал вид, но более и единым словом не вспоминал о нём, и жене не позволял, лишь иногда печально поглядывал на дочь, но ничего не говорил. И она понимала, что он не столько осуждает её, сколько жалеет.
Она месяц приходила в себя, о многом передумала и дала себе слово, что впредь не вестись на пустую болтовню мужиков, вспоминая, как познакомилась с Ильёй. Ведь ничего особенного он не сделал, лишь место уступил в автобусе, а потом проводил до дома, а какой женщине не приятно подобное внимание мужчины, тем более умеющего говорить. В дальнейшем он всегда спрашивал о её сынишке, всякий раз передавая ему какую-нибудь сладость или игрушку, пусть и не новую, хотя эта маленькая деталь говорила о многом, а более всего о его жадности. Первое время они даже в автобусе платили каждый за себя, как немцы. И теперь она была благодарна родителям, что помогли избавиться от залётного проходимца.
Именно из-за него она и к Семёну относилась с подозрением, но только первые полчаса, а потом опять в душе что-то, как показалось, щёлкнуло, и вновь не смогла победить свою молодую сущность. И не пожалела, увидев в нём совсем другого человека. Сначала думала, что на это влияет его относительная обеспеченность: квартира, достойная машина. Он хотя и женат, но жена неизвестно где. Людмила не высказывалась скоропалительно по тому или иному эпизоду, зная, что если поспешишь, пытаясь что-то выяснить, то ничего не выяснишь, а лишь запутаешься в мыслях и чувствах и поставишь себя в неловкое положение. Она давно знала, что любая тайна рано или поздно проявится, выплывет из мрака на свет божий и ‒ пожалуйста, смотрите на неё и радуйтесь или печальтесь ‒ это уж в какую сторону качнётся ситуация. Вот разрешилась же она с женой Семёна. Людмила никогда ничего не пыталась выпытать о ней, а Семён взял да сам всё рассказал, когда сообщил о жене, о том, как тёще пришло письмо от неизвестной женщины. Да ещё попросил, если понадобится, помочь Маргарите Леонидовне.
Людмила позвонила в тот же вечер, но особенного отклика не услышала. Сухо и настороженно отозвалась Маргарита Леонидовна, но Людмила, зная историю с письмом, ни на что особенное и не претендовала, лишь обозначила себя, сказав, что звонит по просьбе Семёна и попросила надеяться на неё, если вдруг понадобится какая-то помощь.
Маргарита вспомнила о ней лишь через две недели.
‒ Людмила, здравствуйте! ‒ сказала она голосом умирающего. ‒ У нас с внучкой неприятная история: обе заболели. Сначала грешила на ковид, но нет, приходил врач, сказал, что у нас обычное ОРЗ, взял анализы ‒ тест отрицательный. Я, конечно, порадовалась, но болезнь есть болезнь ‒ никак не избавлюсь от слабости, хотя и болеть перестала, ‒ даже тяжело до магазина дойти. Вчера заказала доставку на дом, так принесли что-то непотребное, есть невозможно, а у меня ребёнок маленький. Поэтому, уж извините, Людмила, не могли бы вы купить немного качественных продуктов.
‒ Когда можно к вам подъехать?
‒ Да хоть сегодня. Буду вам очень признательна!
‒ Хорошо, после работы съезжу в магазин. Что купить?
‒ Говядины без костей килограмма два, рыбы хорошей, ну и фруктов, немного молочки.
‒ Хорошо!
Признаваясь себе, Людмила не хотела ехать, понимая, что неизвестной Маргарите захотелось более посмотреть на неё саму, узнать отношение к Семёну. В конце концов, она могла сама заказать продукты в этом «дорогом» магазине; это лучше, чем просить незнакомого человека. Но чего не сделаешь из-за любопытства. Так что предстояли смотрины, и Людмила в этом не сомневалась.
Она позвонила маме, попросила забрать сына после продлёнки, но та не смогла, так как записана к врачу. Отцу не стала звонить, не любитель он заниматься с внуком по будням, когда допоздна торчит на работе. Вот в выходной ‒ пожалуйста, хотя теперь и выходные у него стали редкими. Поэтому пришлось самой, как обычно, забрать Валерика и отправиться в центровой супермаркет. Сын не очень-то хотел тащиться неизвестно куда и к кому, но обещанная шоколадка помогла. Правда, Людмила сразу сказала:
‒ Куплю две шоколадки: одну ты дома слопаешь, а вторую подаришь внучке тёти Маргариты. Внучка маленькая, ей будет приятно, что мой сын явился в гости не с пустыми руками.
Долго Людмила не бродила по магазину: спешно набросала в корзину продуктов, вроде бы немного, но она оказалась увесистой, но что ни сделаешь ради Семёна.
Она поймала себя на этой мысли и удивилась: «А ведь это действительно так!». За прошедшие три недели после его мобилизации она во многом пересмотрела отношение к нему. Если ранее встречалась, говорила, иногда прибиралась в квартире, помогала готовить и делала это по… нет, не по обязанности, а по принципу «так надо», то первая же просьба чужого для неё человека была воспринята как просьба самого Семёна. И чем далее череда бегущих дней отдаляла их встречи, тем более она, быть может запоздало, проникалась ими, как проникается каждая мать, когда начинает чувствовать плод под сердцем. В какой-то момент она даже усмехнулась: «Уж не беременна ли я?». Впрочем, если бы забеременела, то восприняла новость приятным продолжением их встреч, неспешных разговоров и его доброты, не замечаемой в ту пору, но такой необходимой и нужной теперь. Но как вернуть и совместить то, что было, и то, что есть сейчас.
Когда они оказались у нужной квартиры, то дверь им открыли сразу, и Людмила увидела невысокую полную женщину с синяками под глазами от недосыпания и выглядывавшую из-за её халата голубоглазую и пушистую девчушку, внимательно разглядывавшую Валерика.
‒ Проходите! ‒ пригласила Маргарита, принимая тяжеленный пакет с продуктами. ‒ Сейчас чаю попьём.
‒ Маргарита Леонидовна, спасибо за приглашение, но нам далеко ехать, а сыну ещё уроки готовить.
‒ Нет-нет-нет ‒ и слышать не хочу! Пятнадцать минут вас не устроят, а как чаю попьём, то я вам такси закажу.
Людмила замялась, а Валерик, изучая Виолку, попросил:
‒ Мам, давай останемся, а домашние задания я на продлёнке сделал.
И Людмила сдалась, понимая, что далее отказываться неприлично. Они разделись, помыли руки и прошли к столу. Людмила напомнила сыну о шоколадке, и он вернулся, достал из куртки подарок и отдал Виолке:
‒ Это тебе…
‒ Ой, какой же мальчик воспитанный! Виола, что нужно сказать?! ‒ спросила Маргарита у внучки.
‒ Спасибо… ‒ еле слышно произнесла она, стеснительно разглядывая гостя.
Когда разлили по чашкам чай, Маргарита поставила на стол блюдо с бутербродами, предложила печенье, которое сама испекла, и подвинула вазу поближе к гостям. Поговорив о пустяках, Маргарита спросила, как и предполагала Людмила, о том, что, видимо, её более всего интересовало ‒ о зяте.
‒ А вы давно знакомы с Семёном?
‒ Ещё со студенчества.
‒ На одном факультете учились?
‒ На разных. Познакомились на вечере.
‒ Это уж как водится. Девчонок из своей группы ребята не замечают, зато другие нарасхват.
‒ Да у него на факультете их и не было…
‒ Дядя Семён хороший ‒ он с нами в зоопарк ходил… ‒ вдруг сказал Валерик и посмотрел на мать.
Людмила же переглянулась с Маргаритой, пояснила:
‒ Как-то случайно встретились у зоопарка, ну и Семён решил с нами на зверюшек посмотреть.
Она постаралась это сказать вскользь, как о ничего не значащем эпизоде, но заметила, что Маргарита по-иному взглянула на неё, но эту тему развивать не стала, и Людмила догадалась, что она всё правильно поняла. Может поэтому и словом не обмолвилась о пропавшей дочери и загадочном письме, словно ничего этого не было. Случайно высказанного воспоминания Валерика о совместном походе в зоопарк хватило Маргарите, чтобы сделать выводы не в пользу гостьи, и всё-таки любопытство не покидало её.
‒ Вы вдвоём живёте? ‒ спросила она, желая хоть что-то узнать о гостье, об их отношениях с Семёном.
‒ С родителями. Развелась по молодости… ‒ грустно сообщила Людмила и ей вдруг пришла дерзкая мысль, после которой хозяйка перестала бы выпытывать о личной жизни и их отношениях с Семёном. ‒ Но скоро замуж выхожу… ‒ сказала она негромко, воспользовавшись тем, что Валерик о чём-то спросил у Виолки.
‒ А под мобилизацию-то суженый-ряженый не попадёт?
‒ Не должен. Журналистам дают отсрочку. А там уж как Бог даст.
Похоже, ответ Людмилы успокоил хозяйку, и она поднялась над столом:
‒ Пойду пакеты разберу.
Людмила поняла смену настроения Маргариты как призыв к окончанию чаепития и стала собираться.
Убрав продукты в холодильник, Маргарита заказала такси, потом вынесла пятитысячную купюру.
‒ Думаю, этого хватит на всё. Надеюсь, что и в будущем вы, Людмила, поможете при необходимости. Обещаю, что надоедать не буду.
Когда оделись, то Валерик сказал, посмотрев на внучку Маргариты:
‒ Виола, приходи, пожалуйста, к нам в гости! Я буду ждать!
Взрослые перевели реплику мальчишки в шутку, а он от обиды по-взрослому нахмурился. У его матери на душе тоже было неуютно. Поэтому, когда попрощались, Людмила твёрдо знала, что Маргарите она более не нужна. Впрочем, хозяйка ей тоже.
