В задней части кузова рефрижератора, там, где лежали штабеля замороженного мяса, бухнул взрыв. Ледяные туши выбило наружу, словно пробку из бутылки взболтанного шампанского. Вместе с дверью и куском днища. Вслед за разлетающимися тушами и практически одновременно с ними из кузова вывалился «ЗИЛ». Он выскочил на полной скорости, впечатавшись колесами в асфальт. По-другому, без такого сумасшедшего разгона с места, он бы выбраться не смог. Он бы завис на срезе развороченного борта.

Один квартал.

Всего один квартал до цели. Шестьдесят четыре метра. Скорость машины свыше ста двадцати километров в час. Примерно так она и должна была двигаться. Скорость я рассчитывал по миграции радиопереговоров в черте города.

Полквартала!

Взрыв! Я резко дернул за леску. За несколько сотен метров от меня предохранительная чека выскочила из гнезда взрывателя. Чуть заметно дрогнула земля. Грохот и зловонный ветер ударили из трубы канализации. На мгновение я оглох.

Президентский «ЗИЛ» скрылся в огне, дыму и бутафорских осколках.

Президентский «ЗИЛ», сметая все на своем пути, выворачивал из переулка на центральную магистраль в трехстах метрах от места взрыва.

Обалделые милиционеры растерянно вертели головами не в силах понять, что произошло. Они увидели и услышали взрыв и тут же, в двух шагах от себя, заметили выруливающий с перпендикулярной улицы президентский автомобиль. Как и когда он успел туда попасть?! Он что, способен скачками передвигаться? Как кузнечик?

«ЗИЛ» Президента, продолжая наращивать скорость, уходил по центральной магистрали.

«ЗИЛ» Президента бестолково тыкался по сторонам в непроницаемо черных клубах дыма и пыли.

Технолог загнал в ствол предназначенный Президенту патрон.

Больше в этом колодце мне делать было нечего.

Я сбросил в резиновый мешок радиостанции, спиннинговую катушку, другие небезопасные для меня вещдоки, добавил туда самоликвидатор и зашвырнул все далеко в темноту канализационной трубы. Через пару десятков метров свободного плавания этот мешок должен был с тихим хлопком разлететься в мелкие дребезги.

Через сто сорок секунд мне надлежало быть совсем в Другом месте. Но мне не повезло. Я оказался в еще более Другом месте. Я оказался в следственном изоляторе Безопасности. Я так и не узнал, чем завершилась столь тщательно распланированная мною операция.

— Итак, тао вы делали в канализации? Господи, ну когда им надоест задавать одни и те же вопросы?

— Допустим, какал. Захотелось очень. В подворотне как-то неудобно. Вот я и спустился.

— Сколько какали?

— Я не взвешивал.

— Мы имеем в виду как долго?

— Минут двадцать-двадцать пять.

— У вас запоры?

— У меня три запора, не считая замка на этой двери.

— В отстойниках канализационной сети нами обнаружены обрывки рыболовной лески и куски пластиковой детской игрушки «Кораблик». Они вам знакомы?

— А большой рыболовецкий сейнер вы не обнаружили? Я не знаю ни о каких детских корабликах. Я не знаю ни о какой леске. Я не рыболов. Я просто нужду справить зашел.

— Хорошо. Повторите ваш адрес.

— Мой адрес Советский Союз. Я уже говорил: я бомж. У меня нет ни места, ни жительства.

— Согласно запросу, полученному с места вашей последней прописки, по данному адресу ни вы, ни другие жильцы с похожей фамилией никогда не проживали.

— Я паспорт нашел.

— Когда? Где?

— На берегу реки. Точное место не помню. Когда — сказать затрудняюсь. Кажется, в прошлом году.

— Экспертиза утверждает, что фотография на паспорте была сделана не позднее чем два месяца назад.

— Значит, два месяца…

Они все более сужают круги. Опасно сужают. Следующая экспертиза выявит микронесовпадения оттиска печати с оригиналом. Еще одна — отсутствие регистрации выдачи паспорта на всей территории страны. Еще — отсутствие среди ее населения человека с моей фамилией. Я никогда не рождался, никогда не регистрировался и не оставил в течение своей жизни никаких дополнительных, позволяющих подтвердить мою личность документов. Конечно, на все эти проверки уйдет масса времени но рано или поздно истина восторжествует. Следователи подходят к опасному пределу — к выявлению моих, во много раз превосходящих обычного преступника, возможностей. Следователи выходят на Контору.

Раньше все было бы просто. Либо мои начальники под любым благовидным предлогом вырвали своего засветившегося работника из лап Безопасности, либо отказались от него. Я бы сыграл в несознанку, получил свой срок и отсидел его как самый обыкновенный гражданин. От звонка до звонка. Сбежать бы я не мог. Не имел права. Сбежать — значит, привлечь к своей серенькой личности внимание, значит, выказать свои неординарные возможности. От МВД в этом случае я, конечно бы, ушел. От Конторы, опасающейся дальнейшего разглашения тайны, — нет. Сорвавшихся, не умеющих держать себя в руках работников Контора ликвидирует, чего бы ей это ни стоило.

Так дело обстояло бы раньше. Сегодня оно обстоит по-другому. В Контору обратиться невозможно. Единственный канал, ведущий к людям, которым я могу доверять, оборван. Сидеть от звонка до звонка глупо. Очень скоро меня найдут и сотрут в мелкий порошок заговорщики. Удивляюсь, как они еще не напали на мой след. Бежать из следственного изолятора Безопасности, где я нахожусь под круглосуточным приглядом, — затруднительно. Вернее, не очень, но только используя преподанные в Учебках навыки. А это разглашение Тайны, за которое впоследствии с меня спросят вне зависимости от того, победил я или проиграл. Тайна — это та священная корова, которую задевать нельзя.

— Я устал. Можно на сегодня допрос прекратить?

— Хорошо, последний вопрос. Что вы делали в канализации…

— Собирал жидкий и твердый кал с целью его расфасовки и перепродажи садоводам в качестве удобрения… И все же следователь не солгал. Это был его последний вопрос. И последний допрос. Что настораживало гораздо больше, чем даже угрозы пристрелить меня при попытке к бегству.

День меня не вызывали. На второй огласили безрадостный приговор:

— Ваше дело передается в ведение следственных органов МВД.

— Но почему? Ведь начали его вы.

— В ходе следствия не выявлено состава преступления, относящегося к нашей компетенции. Максимум — злостное хулиганство. Политический умысел не доказан. Пострадавших нет. Есть только материальный ущерб. Подобные дела проходят по ведомству Министерства внутренних дел. Соответственно вас переводят в КПЗ горотдела милиции.

— Это решение окончательное?

— Странно. Другой бы на вашем месте радовался смене тяжелой статьи на легкую. А вы вроде как не удовлетворены. Или вам о лаврах революционера мечтаегся?

— Вы, кажется, тоже от счастья не светитесь, — не выдержав, огрызнулся я.

— Ничуть. Мы свою работу сделали. Хорошо сделали. В наш адрес замечаний нет. — И вдруг, резко наклонившись к самому моему уху, добавил: — А от себя лично скажу, что, если бы у тебя, сука, не было таких высоких защитников, гнить бы тебе в тюрьме до скончания века! — И громко: — Замечаний к ведению следствия нет?

— Нет. Наши беседы принесли мне чувство глубокого удовлетворения.

Свершилось! Переброс сырого следственного материала из ведомства Безопасности в милицию может обозначать только одно — заговорщики вычислили меня. Вычислили и попытаются тихо убрать. Сделать это в общей камере КПЗ гораздо легче, чем в одиночке изолятора Безопасности. Ссора сокамерников, драка или просто мертвое тело, обнаруженное при утренней поверке. Такое там случается. Такое подозрений не вызывает.

С другой стороны, из-под опеки милиции уйти гораздо легче. Особенно при перевозке.

Что делать? Как долго я смогу сопротивляться в общей камере?

День точно. Днем они открыто нападать поостерегутся. Первую ночь — осилю. Да и они скорее всего будут еще только присматриваться. Чистильщикам тоже не резон подставляться под встречный удар и под лишнюю статью. Еще день? Без проблем. Еще ночь? Может быть. А дальше? Сколько можно не спать, непрерывно контролируя хаотичные перемещения полусотни потенциально опасных заключенных? Рано или поздно какой-нибудь изловчившийся незнакомец вонзит мне в спину заточку. Нет, в общей камере надолго сохранить свою жизнь не удастся. Одиночка в этом отношении куда предпочтительней. Правда, и одиночка гарантом жизни служить не может. Тот, кому очень нужно, и до одиночки дотянется. Нет, одиночка тоже всех проблем не решает. Но хотя бы дает выигрыш во времени. Так что же делать?

— Заключенный, на выход!

А уже ничего. Уже на выход. Вернее, если делать, то сейчас. В эту минуту. До того как захлопнется дверь камеры.

— Я никуда не пойду.

— Мы будем вынуждены применить силу.

— Тогда я передумаю делать заявление и вы останетесь крайними. Я требую следователя. Я изменяю показания. Я замышлял теракт против главы государства. Я не хулиган…

Сделав признание, я одновременно объявил голодовку. Следователи опять ничего не поняли. Если подследственный добровольно во всем сознается, то по поводу чего он может протестовать? Ерунда какая-то. Морят себя голодом, когда противостоят следствию, а не когда ему помогают.

Следователи недоумевали, а я упорно отказывался от пищи. Я не сошел с утла, как подозревали они, я проявлял элементарную рассудочность. Когда за тобой идет охота, употреблять пищу и воду, приносимые извне, может только очень недальновидный человек. Истинным безумцем я был бы, если бы хлебал тюремные баланду и каши, а не выливал их в парашу! Проще всего до меня было дотянуться именно через еду.

Несмотря на мою голодовку, допросы продолжались.

— Почему вы оказались в канализации?

— Хотел взорвать машину Президента.

— Каким образом?

— С помощью самодельной бомбы, уложенной на импровизированный плот.

— Что заставило вас пойти на преступление?

— Личные мотивы.

— Каким образом вы подорвали заряд?

— Это я могу показать только на месте… Вот ради этой фразы я и остался в ведении Безопасности. Ради нее сыграл в «сознанку». Ради нее решился на продолжение допросов. Я ее сказал. И больше не произнесу ни слова. Хоть на ремешки для часов меня изрежьте. Хотите узнать что-то еще — везите на место преступления. Не хотите — задавайте вопросы здесь.

Я не оставил следователям выхода. Если они желают довести дело до конца, они не могут не пойти мне на уступки. Продолжать показания я согласен только в форме следственного эксперимента. А если они на это не пойдут, мне что общая камера, что одиночка. Без разницы. Конец один.

— Как вы подорвали заряд?

— Где остатки взрывного механизма?

— Каким образом рассчитали время?..

С удовольствием отвечу на все вопросы. Но только не здесь. Только на месте. Устал я в душном пространстве камеры. Хочется мне свежим воздухом подышать… в канализации.

— Подозреваемый, вы привлекаетесь к участию в следственном эксперименте с целью установления…

Давно бы так. А то скажи да скажи. Лучше один раз показать.

Территорию возляе канализационного люка прикрыли надежно: кроме работников Безопасности, еще две машины милиции. Похоже, меня после заявления зауважали. Похоже, кто-то сверлит дырки на погонах под следующую звезду.

— Где вы находились? Здесь? Здесь? Остановитесь. Куда двинулись потом? Идите…

Вблизи понятые, охрана. Рядом оператор, два следователя кинолог с собакой и мой личный сопроводитель-телохранитель, к руке которого я пристегнут наручниками. Или это он ко мне пристегнут? Чтобы мне тяжелей было бежать стометрювку, надумай я продемонстрировать свои спортивные надвыки. С таким, под сто килограммов весом, багажом действительно далеко не ускачешь. Хоть с живым, хоть с мертгвым. Они что, специально подбирали кого поздоровей? Тогда они выбрали правильно.

— Куда пошли дальше? К колодцу? С какой стороны? Идите. Теперь встаньте…

Шансы на результативную беготню у меня дохлые. Метров сорок, если воздерживаться от крайних мер. Если воздерживаться от убийства. А если нет? Следователя — костяшками травой руки, телохранителя — его же наручниками, оператора — ногой, впрочем, нет, его в последнюю очередь, вначале второго следователя. У него в заплечной кобуре шистолет. Не взведенный. Это минус. Это лишние секунды…

Смотреть. Заметать. Запоминать. Сопоставлять. Анализировать. Думать. Думать. Постоянно думать о возможности побега. Не упускать ни единой возможности. Только так можно спастись — беспрерывным настроем на побег.

— Люк был открыт? Закрыт? Вы поднимали его сами? Поднимайте…

В люк, чертыхаясь и ворча себе под нос проклятия, спустился оператор, за ним — один из оперативников.

Теперь вниманий. Теперь ошибиться нельзя.

— Спускайтесь вниз.

— Как же я спущусь, у меня наручники! Пристегнутый ко мне хранитель моего тела вопросительно потянулся к наружному карману пиджака. Значит, ключи у него там.

Это надо запомнить. Это информация не бесполезная. Это очень даже нужная информация.

— Нет, наручники не снимать! — остановил его следователь. — Работать так.

Ну до чего въедливый попался! Все-то ему больше всех надо.

Неуклюже топчась возле провала люка, я нащупывал правой ногой скобу. Телохранитель, чтобы не мешать, присел на корточки. Снизу ярким снопом бил свет электрического фонаря. Оператор снимал мои барахтающиеся в круглом проеме люка конечности. Тоже работка, не позавидуешь — в дерьме стоять, «дерьмо» снимать и то же самое нюхать.

Я кое-как погрузился в отверстие люка. Для того чтобы спускаться дальше, было необходимо активное участие моего пристегнутого провожатого.

— Давай, давай, лезь! — приказал следователь, подгоняя замешкавшегося оперативника. — Хотя нет, погоди минутку. — Он наклонился и двумя пальцами выудил из кармана моего «багажа» ключ от наручников. — Еще выронишь ненароком. Потом ищи-свищи.

Ну следователь! Ну подарок! Он что, мои мысли читает? Или просто от природы такой вредно-пакостный. Ладно. Теперь пусть пеняет на себя. Теперь другого выхода, кроме как силового, у меня не осталось.

Я сделал еще шаг вниз и, поскользнувшись на мокрой скобе, сорвался вниз. Я упал безвольным кулем. Я упал бы до самого дна, если бы не был пристегнут наручниками к наполовину оставшемуся на поверхности оперативнику.

— Ой! О-ей! О-е-ей! — что было сил заорал я.

— Ах ты, черт! — вскрикнул, заскрипел зубами оперативник.

Стальное кольцо наручников рывком впилось ему в кожу руки. Могу представить, как ему было больно, потому что так же больно было мне.

— Ой, мамочки! Ой, больно! Ой, не могу! — верещал я извиваясь на своем конце наручников. — Ой, оторвется рука совсем!

Я дергался так, что скоро почувствовал, как сверху закапала кровь. Точно так же кровь текла по моему изрезанному запястью.

Конечно, я мог зацепиться за скобу и остановить свои идиотские болтания. Но зачем? Зачем мне облегчать жизнь своего незваного по стальным узам напарника? Наоборот, я все больше дергал железную узду, все более погружая острые грани браслетов в его кровоточащую плоть. Одновременно бестолково болтающимися из стороны в сторону ногами я отталкивал пытающихся мне помочь оперативника и оператора.

— Все, мужики, не могу больше. Отцепите этого идиота! — вскричал наконец, не вытерпел мой телохранитель.

— Отцепите меня! А то помру! Отцепи-и-ите!! — повторил я его просьбу, но на сотню децибелов громче.

Такого эмоционального напора следователь не вынес. Он быстро достал ключи и отстегнул браслеты. Я упал вниз. Упал уже практически свободным!

— Встать! — заорал благим матом забрызганный с ног до головы дерьмом оперативник, тыча мне под ребра пистолет.

Если бы он не так громко орал и не так больно тыкал, я, возможно, обошелся бы с ним мягче. Но он все никак не останавливался…

Я ударил его сжатыми костяшками пальцев в глаза. Он заорал еще громче, но тревожить пистолетом мой бок перестал. Ему повезло, он легко отделался. Очень легко — только болью и частичной слепотой. Я мог ударить и открытыми пальцами.

Оператор, судя по реакциям, был только оператором и реального представления о рукопашных поединках, тем более в канализации, не имел.

— Стой смирно и не отрывай глаз от люка! — приказал я ему, легонько, для острастки, ткнув ногой в шею. Повредить ему этот удар не мог, а вызвать легкий болевой шок — непременно. Вытянувшийся по стойке «смирно», сжавший отекающую шею руками оператор надежно прикрыл меня от своих коллег, пытающихся просунуть в люк пистолеты.

— Ни с места! Стоять! Не двигаться!

Ну конечно! Сейчас прямо встану. И не сдвинусь. И когда мне снова браслеты на искалеченную руку пристегнут — дождусь. И правую щеку подставлю. И левой повернусь… Нет, мужики, извиняйте, второй раз из этого колодца я вам в руки не приплыву. Одного за глаза довольно.

Бухнул выстрел.

Что-то они совсем разволновались. Неужто своих сослуживцев зацепить не боятся? Ну да это их проблемы. А мне пора…

Я набрал полные легкие воздуха и нырнул в паводко-канализационный поток. Неприятно, согласен. Но получать пулю в организм еще более противно.

Оперативники за мною сразу, конечно, не прыгнули. Не решились. Трудно вот так, мгновенно, без раздумья, бухнуться в цивильной одежде в дерьмо. Для этого надо особое воспитание иметь. Конторское. Правда, ближние по ходу течения и даже против течения колодцы они перекрыли. Наверное, понадеялись, что мне деваться будет некуда. Мне бы и не было, не изучи я, не исползай на пузе вдоль и поперек эти коммуникации заводи.

Я не вынырнул в ближайшем колодце. Я остановился возле боковой трубы и, ввинчиваясь в ее тесный объем, как болт в гайку, протиснулся под домами к соседней улице. Уверен, никто из преследователей после меня этот путь повторить не смог. Страх не позволил. Нет для неподготовленного человека большего кошмара, чем пробкой застрять в темной, зловонной, наполняющейся водой трубе. Так застрять — чтобы ни туда ни сюда. Если кто и сунулся, так не дальше чем на полметра. А потом караул закричал и доложил начальству, что в это ответвление человеку протиснуться решительно нет никакой возможности и даже крысе — проблематично.

Крысе — может быть, но не мне. Меня, в бытность мою курсантом, в такие дыры протискивали, куда другой палец не воткнет. Научили, слава Богу.

Оказавшись в удаленном от места побега колодце, я в первую очередь смыл водой кровь с ободранных боков. Уж какая нашлась. Потом аккуратно приподнял крышку люка.

Бабушка с авоськой.

Не то.

Два подростка с портфелями.

Не подходит.

Старичок с палкой.

Мимо.

А вот это то, что надо.

— Эй, мужик! — крикнул я. — Подойди сюда. Да подойди ты, не бойся. Тут дело такое. Ограбили меня, обобрали до нитки и в колодец бросили. Наверное, думали, что убили. А я полежал малость и очухался. Слышь, помоги. Я же голый весь. Неудобно так-то выходить. Принеси какую-нибудь обувку и одежу тоже. А то замерзаю. Только не задерживайся. Христом Богом прошу. Ты где живешь, в этом доме? А этаж? Ну тогда жду.

Если этот дом и этот этаж, то не больше пяти минут. Если больше, придется уходить как есть.

Мужчина пришел через четыре.

— Вот спасибочки. Просто спас. Просто с того света вернул. Да нет, мыться я не буду. До дому как-нибудь доберусь, а там жинка все устроит. Ну спасибо тебе. Ну просто не знаю как еще благодарить.

И только в самом конце полушепотом:

— Только ты, дядя, всем об этом не рассказывай. Ты, так получается, сбежавшему зеку помог. Добровольно, заметь. То есть без всякого давления и угроз. Ты теперь, Дядя, зовешься соучастник. Конечно, ты можешь пойти в милицию, только они меня благодаря твоей помощи все равно уже не поймают, а статью тебе навесят. И не самую маленькую. А я, если поймают, непременно на тебя покажу. Мол, помог, как брат родной, хотя и знал, что делает. Так что ты подумай. А за одежу — от всего сердца. Ну просто слов нет!

Уже на следующей улице, в первой же пустой, вскрытой скрепкой квартире, я привел себя в порядок, обновил гардероб и с помощью хозяйской косметики и бытовой химии малость подкорректировал внешность. Теперь бы меня и следователи в упор не разглядели. Они же ловят сбежавшего зека, а тут перед ними вполне добропорядочный и даже щеголеватый гражданин.

Нет больше зека. В природе нет. Утоп зек. В канализации. Остался Резидент. Да не один остался. А с кучей нерешенных, не терпящих отлагательства проблем.

Тут я оказался прав. И не прав. Одновременно. Проблемы были, но совсем не те, о которых я предполагал. То были проблемы, истинных масштабов которых я не мог даже вообразить! Как полезно иногда неделъку-другую посидеть в одиночестве в камере, чтобы, освободившись, все, и прошлое, и настоящее, и будущее свое, увидеть совсем в ином свете. В диаметрально другом свете. Наверное, лучше бы мне было даже не покидать глухие стены следственного изолятора. Лучше было бы закончить свой век там. Спокойнее. И самому и другим. А так, не успев даже передохнуть, не успев понежиться в образе героя-победителя, я оказался в начале нового подъема, крутизны, до того неизведанной.

Не героем оказался я, дураком, трижды обведенным вокруг пальца. А я думал, что свою задницу на вершину водрузил! ан нет! Видно, не я в этой жизни маршруты выбираю, я только карабкаюсь. Все вверх и вверх. Как безмозглая букашка по бесконечной травинке, которую вертит, вертит, вертит чья-то безжалостная рука.

Ну что. Резидент, готов к новым ударам судьбы? Не испугаешься крутых поворотов сюжета?

Тогда подставляй другую щеку!

Тогда не жалуйся, что родился на этот свет.

Тогда с Богом!

Глава двадцать вторая

Упущенную во время следствия информацию я восстанавливал по крупицам. И чем больше восстанавливал, тем в большее удивление впадал.

Все было настолько невероятно, что в пору было подумать, что я сплю. Сплю и вижу кошмарный сон. Или наоборот, проснулся и отхожу от только что увиденного кошмара, с облегчением понимая, что все, что со мной случилось, на самом деле не случилось. А может, действительно не случилось?

Оказывается, никакого покушения не было.

То есть совсем не было!

Оказывается, в столице небольшого провинциального региона обрушился только что построенный дом. Под обломками погиб один крановщик и еще несколько оказавшихся поблизости прохожих.

И еще был взрыв прохудившегося газопровода, пролегающего под одной из центральных улиц. Тут, к счастью, обошлось без жертв. Только слегка повредило машину проезжавшего поблизости главы местной администрации. Очень курьезный случай. Начальник первым пострадал от разгильдяйства собственных подчиненных. Всегда бы так. Может, быстрее тогда разрешались проблемы городского хозяйства.

Только и всего. Упал дом и взорвался газ.

Выходит, злонамеренного взрыва не было?

Не было!

То есть не было бомб, заговорщиков, заговора, моих ползаний по канализации, моего «ЗИЛа»? Решительно ничего не было?

Нет, не было!

Более того. Президента не было тоже! Он, оказывается, не приехал! В последний момент он отменил визит в регион из-за срочных внешнеполитических дел!

Не было Президента!

А кого же я тогда подрывал?!

А в кого же тогда стрелял Убийца?

Отчего же тогда погиб Двойник, не имеющий оригинала?

Что здесь в конце концов произошло?!

И что происходит?

Что??? А ничего особенного. Просто политические интриги. Тайная война. Со всеми ее недоступными простому человеку атрибутами. И с жертвами.

Одной из которых стал я.

Часть II

Глава двадцать три

— Я думаю, работы пока следует приостановить, — сказало облеченное властью Лицо. — Обстановка в стране нормализуется, мы выходим на новые рубежи, которые должны способствовать необратимости стабилизации и улучшению уровня жизни населения. Думаю, мы пережили самые трудные времена. Теперь главное — не снижать темпов переустройства. Возврата назад нет.

— Работы следует прекратить? — уточнил Координатор.

— Работы следует приостановить. До времени. И постараться избежать ненужного резонанса. И еще позаботьтесь о людях, принимавших во всем этом участие. Мы не должны быть неблагодарными по отношению к работникам низового аппарата. Мы должны помнить об их насущных проблемах.

Координатор вызвал Чистильщика.

— Работы консервируются. До особого распоряжения. Подготовьте свои соображения о выведении из оборота отработанных материально-технических ресурсов и информационном прикрытии операции.

— Эвакуация полная?

— Нет, щадящая. На уровне узловых фигур. Через тридцать шесть часов на кухне начальника сценарного отдела взорвался газ. Сильно пострадали жена и малолетний ребенок, спавшие в комнате. Хозяин квартиры, оказавшийся вблизи плиты, погиб. Следствие обнаружило неисправность в газовой магистрали.

Прочие работники сценарного подразделения, разрабатывавшие отдельные, никак не связанные друг с дру. гом и непонятные вне контекста с прочими эпизоды были распущены по отпускам с казенной оплатой проезд да и пансиона. Только один из них, водивший дружбу с начальником, случайно утонул во время отдыха. Остальные нагуляли вес, загар и хорошее настроение.

Скоропостижно скончались начальники еще двух подразделений. Один от аллергических реакций, вызванных приемом незнакомого лекарственного препарата выписанного участковым терапевтом. Другой от сердечной недостаточности. До того оба они отличались завидным здоровьем. Но видно, внешний облик не всегда соответствует внутреннему содержанию.

Наибольшие потери понес финансовый отдел. Ключи от дверей, за которыми хранятся деньги, всегда считались самыми опасными ключами. Потому что самыми уязвимыми. Деньги, точнее их банковские передвижения, могли рассказать специалистам много больше, чем расчлененные на эпизоды сценарии Акции. Ухватившись за финансовую ниточку, можно, умеючи, вытянуть весь клубок хитросплетенных взаимосвязей. Денежные концы всегда прячут с особой тщательностью.

Три чуть более других посвященных в теневые приходы-расходы бухгалтера, с разрывом буквально в несколько часов, свели счеты с жизнью. Скорее всего они испугались ответственности за творимые ими финансовые безобразия. Отыскать принадлежавшие государству деньга, которыми эти аферисты, судя по всему, очень эффективно и очень запутанно манипулировали в своих корыстных интересах, не удалось. Попавшая в руки ревизоров мелкая бухгалтерская сошка деньги, да, видела, но куда и какие суммы разошлись, сказать не могла. Гигантские суммы списали на убытки. Начатое было уголовное дело закрыли.

Почти не тронули аналитиков. Их работа носила слишком теоретический характер, чтобы навести кого-то на реальную информацию. Но все же, страхуясь, команду???истых??? мыслителей по одному разослали по дальним командировкам в диаметрально противоположные концы страны чтобы они, не дай Бог, случайно не состыковались и не свели разрозненную информацию в опасную цепь логических умозаключений.

На удивление мало пострадал исполнительский отдел. Такие обычно уходят полньм составом, попадая в авиационные или автокатастрофы. Здесь случайно потеряли жизнь только непосредственные исполнители Акции. Весь второй и третий составы были вывезены в дальние, больше похожие на колонии особо строгого режима учебные лагеря, где под присмотром инструкторов, охраны и друг друга совершенствовали боевую выучку и мастерство.

Умелой рукой сверхсложный механизм Большого Заговора был расчленен на отдельные составные части, те части разобраны на мелкие детальки, те детальки развинчены до шурупчика, а те шурупчики развезены по краям-весям и укрыты подальше от любопытствующих глаз. Механизма заговора не стало, и, если бы кто-нибудь, не имеющий не существующего в природе, но только в памяти одного-двух человек чертежа, надумал его восстановить, он потерпел бы полный крах.

Механизма заговора не стало! Но он не был утрачен! Каждая его часть, каждая деталька были тщательно пронумерованы, смазаны, завернуты в специально для нее предназначавшуюся бумажку и заложены на длительное хранение. В любое мгновение Главный Механик мог востребовать детали обратно, навинтить родные гайки на родные болты, состыковать идеально подходящие друг к Другу узлы и получить то, что надо получить.

Получить Механизм Совершенного Убийства.

Заговор не умер. Он был только законсервирован. До времени…

До времени X.

Глава двадцать четвертая

Может быть, мне просто не везет? Может быть, я невезучий человек? Патологически невезучий. Иначе чем объяснить такую концентрацию несчастий на один календарный месяц моей жизни? Иначе как объяснить что, сделав так много, я не сделал ровньм счетом ничего!

Я снова оказался отброшен к началу пути. Весь мой многонедельный, на пределе сил марафонский забег завершился тем, что вместо финишной ленточки я увидел перед своими глазами линию старта. Оказывается, я никуда не бежал, оказывается, я стоял, бестолково топоча ногами на месте.

Ничего не изменилось. Я все так же вне закона, все так же не имею выходов на Президента, все так же не могу убедительно доказать наличие заговора. Впрочем, нет, вру, изменилось — в худшую сторону. Своими чрезмерно активными действиями я еще больше засветился перед заговорщиками, еще больше стал им неугоден. Теперь уж точно на оправдательный приговор мне рассчитывать не приходится. И все так же единственная моя надежда, единственная защита — Президент. Ну никуда мне от него не деться!

Получается, как ни крути, мне опять надо закатывать штанины, заворачивать рукава и выходить на старт уже однажды преодоленной дистанции. Бежать по истоптанному мною же пути. Бежать по нескончаемому кругу. Как цирковая лошадь на потребу скучающей публике.

А на ходу, чтобы скучно не было решать в принципе неразрешимую задачу — как доказать Первому, что его жизни угрожает опасность, если известно, что горячие заверения, ссылки на маму и прочих родственников, биение себя кулаком в грудь и разрывание надвое предметов верхнего и нижнего гардероба в качестве доказательств не принимаются. А других у меня нет.

Было одно — взрыв мины на пути правительственной делегации, и тот на поверку оказался вполне мирным разгильдяйством местного горгаза. А настоящую бомбу, которая могла бы сгодиться в качестве вещественного доказательства, теперь поди сыщи. Ее заговорщики, даю свою бездарную башку на отсечение, уже давно из водовода выудили и куда подальше заховали, пока я на тюремных нарах парился. И вообще все хвостики подчистили вез пылинки посдували, всем случайным свидетелям рты позатыкали. И превратилось преступление высшего порядка — террористический акт против главы государства — просто в цепочку никак не связанных друг с другом досадных производственно-бытовых происшествий и несчастных случаев. Там дом рухнул, там газ рванул, там колония взбунтовалась, там офицер Безопасности в перестрелке с неизвестными преступниками погиб. Все по отдельности. Все по разным ведомствам. Не придерешься. И лишь только я да сами заговорщики знают истинную цену этим разрозненным эпизодам.

И выходит, даже прорвавшись к Президенту, рассказать мне ему нечего, кроме разве чисто теоретических страшилок, цена которым — грош в базарный день. А коли нечего рассказывать, зачем, рискуя здоровьем и жизнью, прорываться? Замкнулся порочный круг. Ну что мне в самом деле новое покушение придумывать и самому же исполнять? Но тогда при чем здесь будут заговорщики?

Где мне раздобыть информацию, с которой не стыдно явиться пред высочайшие очи?

Только у противника.

Где отыскать этого противника? Сейчас, после провала покушения, они наверняка затаились, попрятались по щелям, но, уверен, от своих намерений не отказались. Либо законсервировались, либо параллельные варианты прорабатывают. В любом случае меня они на пушечный выстрел к себе не подпустят. Разве только в качестве мишени.

Как же их тогда найти?

Прямо хоть в адресное бюро обращайся: «Посмотрите, пожалуйста, на букву 3. Заговорщики. Возраст? Скоpee средний, чем старый. Пол? Будем надеяться, не женский. Последнее известное место проживания? Водоводная труба в городе Н.». Так, что ли? Глядишь, сердобольные старички-архивариусы и раскопают мне требуемый адрес. А может, и нет. Может, скажут — в архиве такие не значатся.

Но ведь где-то же их можно отыскать? Где-то они спят, едят, живут, замышляют свои кровавые планы, готовятся. Где?

Где их найти?

Где их выследить?

А зачем их искать? Что за инерция мышления? Зачем? Или мне делать нечего? Или у меня немерено свободного времени? Зачем мне их искать, если они сами ищут меня? У них силенок и возможностей небось поболе будет.

Пусть зверь на ловца бежит! Ни к чему мне, чтобы их вычислить, высунув язык из конца в конец страны носиться. Мне вообще ничего делать не надо — только раз вблизи объекта их интереса продефилировать. Физиономию свою, им небезынтересную, показать. Всех дел — на тридцать секунд. Ровно столько, сколько понадобится агентам наружки для того, чтобы радиостанцию к губам поднести.

Ох и глупец же я! Такое простое решение так бездарно долго искать. В самом себе приваду не распознать!

На живца их ловить надо. То есть на себя самого! Такую жирную наживку они не пропустят. Клюнут непременно!

Правда, и сожрать могут. Не подавятся. Это, конечно, риск немалый — самого себя на крючок насаживать и в воду забрасывать, чтобы зубастую рыбу словить. Огромный риск! Но другого выхода нет. Другие выходы кончились. Профукал я другие выходы. Так что будем считать, что время хитрых комбинаций прошло. Начнем действовать лобово — как Наполеон Бонапарт: вначале ввяжемся в бой, а там посмотрим. Может, и выкрутимся, если сразу не убьют. А если сразу — тогда и выкручиваться не надо будет. Тогда еще проще.

На этот раз мне не надо было продумывать легенды,???гоим отрабатывать походку и жестикуляцию. На этот раз мне не надо было прятаться. Мне позволялось оставаться самим собой. На то я и живец, чтобы выглядеть естественным образом. Никто же не станет во время рыбалки маскировать дождевого червя под ржавый гвоздь. Какой рыбе он тогда будет интересен?

Мне оставалось только подобрать место, где забрасывать удочки. Рельеф и природное окружение — это не последнее из условий, обеспечивающих хороший улов. В моем случае так просто первостепенное. Рекогносцировку местности я проводил в полном гримоблачении. Как индейский вождь, вышедший на тропу войны. Может, я такой стеснительный. Может, я не люблю, когда меня узнают раньше времени. Может, я оттого и мажусь сантиметровым слоем краски.

Спустя сутки я в своем не испорченном макияжем виде вышагивал по улице, выходящей к дому одного из советников Президента. Я ожидал клева. Терпеливо. Как и положено рыболову. Они должны были караулить меня где-то здесь: за этим, тем или вон тем углом. Они должны были караулить меня обязательно. Не могли они оставить без прикрытия столь опасное направление.

Продолжение следует...