К лоху в пару я поставил напарника — глухонемого, чтобы они не могли сговориться, и примерно столь же развитого, как многоречивого, уголовника, найденного по картотеке УВД с помощью первого подвернувшегося под руку участкового лейтенанта. Пара вышла неплохая. Один насупленно молчал, держась за ручку громадных размеров ножа, другой, периодически испуганно озираясь, крутил баранку. Отлучаться от машины я им запретил категорически, повязав круговой порукой. Если давал маху один, то не получали вознаграждения оба.

Ради тренировки и проверки на дееспособность и честность своих помощников я прилепил резервный, работающий с периодичностью один сигнал в четверть часа, микрофон к случайному таксомотору и посмотрел, что из этого выйдет. Ох и поездили по городу мои новоиспеченные коллеги, ох и помотались. Но экзамен выдержали. С честью.

Пока они ездили, я, прилагая всевозможные усилия к заживлению раны, спал. Сутки напролет. Не по легенде, для себя. Только во сне я мог по-настоящему оберечь рану от нагрузок. Только во сне я мог восстановить растраченные в бесплодной борьбе силы и хоть на какое-то время забыть о своих неразрешимых проблемах. Прочие реабилитационные меры мне были недоступны. Я даже не мог позволить себе ради расслабления напиться. Так, чтобы лыка не вязать, так, чтобы ни о чем не помнить, ни о чем не думать, ничего не бояться. Очень бы не помешало. Но увы — спецы живут и умирают исключительно на трезвую голову.

Когда кончился сон — началось дело. Дело, которое ничего приятного мне не сулило.

Подъем. Приведение себя в порядок. Контроль обживших салон «жигулей», как собственный дом, помощников. Подъезд попутным транспортом, подход пешедралом к «базе отдыха».

Тук-тук. Открывайте ворота. Это я.

— Мужик, ты чего? — вылезла из-за двери КПП взлохмаченная голова.

— Я отдыхать. Если это база отдыха.

— Во дает! — расхохотался привратник. — Во чудит. А глаза-то, между прочим, не смеются. Глаза хватко и сноровисто ощупывают мою фигуру, дорогу, ближние кусты. Не оттопыривается ли левое плечо, не видна ли поблизости «случайно» заглохшая машина. А уши слушают. Природу слушают. Птичек-галочек-ворон. Не волнуются ли они, не кричат ли громче обычного в кустах, потревоженные скрывающимися за листвой незнакомцами. Нет? Левая рука, как ей положено согласно анатомии, прилежит к телу, машин не заметно, галки молчат.

— Ты, видно, мужик, адресом ошибся. У нас ведомственный санаторий. Понял? Ведомственный. Сюда с улицы не попадают.

— А я не с улицы, я из леса.

Объявился второй «вахтер». Вышел на крыльцо. Потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам.

— Шел бы ты, мужик, откуда пришел. Не тревожил бы наш служилый покой.

Понятное дело. Заспался охранник во время ночного дежурства. Никак глаза разлепить не может. Работа у него такая. Раз в полдня перед машиной ворота открыть, потом закрыть и снова на топчан, поближе к электрообогревателю. Хорошая работа!

Только отчего у заспанного «вахтера» такие глазки быстрые. И как это он так ловко за моей спиной оказался, что я почти и не заметил. И зачем ему, на топчане лежа, на все пуговички застегиваться и на все дырочки ботинки шнуровать? Чтобы отдыхать сподручнее было?

— Может, точно ошибся? Может, прочитал что не так? — согласился я и полез во внутренний карман за бумажкой с адресом.

И второй «вахтер» полез. Вроде как подмышки почесать. А первый так вообще давно руку из карманов брюк не вынимает. Ну да, у него же там сушка надкушенная к чаю припрятана. Боится ее без присмотра оставить. Боится, чтобы не умыкнул кто.

Критическая отметка. Рубикон. Последняя возможность мирного урегулирования конфликта. Или я читаю бумажку, досадливо хлопаю себя ладонью по лбу и, матерясь и проклиная почерк жены, ухожу. Или остаюсь. И тогда сюжет будет развиваться уже не в комическом ключе. Отступить, пока не поздно? Или переть буром дальше? Думай, Резидент!

За забором послышался шум приближающейся машины. Но «вахтеры» к воротам не побежали, раскрывать их не поспешили. Странные какие-то «вахтеры»! Такие же, как база отдыха,

Все как и должно было быть. Подъехала поднятая сигналом тревожная группа. Эти в дело сразу не полезут. Отсидятся в машине, пока «вахтеры» выясняют что да как. Эти рассчитаны на крупную потасовку.

Ну так вперед или назад? На рожон или по домам?

— Ты, видно, мужик, чего-то не понимаешь! Ты, видно, на разъяснения набиваешься! — сменил тон с добродушного на угрожающий вставший за моей спиной охранник. — Ты, наверное, тугодум. Тебе же сказали — мотай отсюда, если неприятностей не хочешь огрести.

А я, может быть, именно за неприятностями сюда и пришел. Может, они мне как раз и нужны. Может, я их коллекционирую. И, собственно говоря, почему он грубит? Он, наверное, забыл, что ничто не дается человеку так дешево и не стоит ему так дорого, как неуместная грубость. Так бы я, может, еще и передумал. А теперь ни за что.

— Ребята, мне бы только главврача увидеть, только пару слов ему сказать, — уничижительно, с подскуливанием замямлил я, чем окончательно вывел охранников из себя. Злобные собаки громче всего гавкают на заведомо бессильные жертвы.

— Вали отсюда. Пока тебе кости не переломали! — угрожающе прошипел охранник, залихватским приемом пытаясь завернуть мне руку.

Я не сопротивлялся. Я позволил ему продемонстрировать нагулянную на казенных харчах силушку на моей безвольно провисшей правой конечности, а пока он целеустремленно, пыхтя и краснея, вертел ее в сторону, свободной рукой аккуратно вытянул из его заплечной кобуры пистолет. С энтузиастами силовых, борцовских упражнений такие номера обычно удаются легко.

— Ты бы не так сильно усердствовал. Больно ведь, — пожаловался я, демонстрируя ему его же пистолет. — Кстати, это не ты обронил?

Охранник ослабил хватку. Обалдело глядя в черную дырочку дула, залапал пальцами пустую кобуру. Я легонько ткнул его стволом под дых, подхватил враз ослабшее тело, развернул, прикрываясь от возможного нападения.

— Не балуй!

Ввинтил, вжал пистолет в незащищенный висок. Охранник замер, словно загипнотизированная фокусником курица.

Второй «вахтер», придя в себя, неудачно тыкал пальцы в потерявшийся вдруг карман брюк.

Резко выбросив вперед левую ногу, я достал подошвой ботинка его горло, толкнул, припечатал, придавил к близкой стене. Охранник, забыв про оружие, ухватился за перекрывшую ему кислород подошву, захрипел, завертел во все стороны выпученными глазами. Какие-то они на проверку оказались уж слишком любители. Вроде подрабатывающей к основному окладу милиции. Для маскировки их здесь, что ли, держат? Или для галочки?

— Я только хотел поговорить с главврачом. Но теперь мне этого мало. Теперь я хочу услышать ваши извинения.

Удерживаемый мною охранник лихорадочно затряс головой. Другой попытался придать посиневшим губам форму подобострастной улыбки, а хрипам членораздельную форму.

— Извинения принимаются, — смилостивился я. — А теперь, где здесь телефон?

Я играл супермена. Стопроцентного, как в дешевом американском вестерне. С соответствующими репликами и выражениями на лице. Не без удовольствия, между прочим, играл. Первый раз в жизни мне позволялось не прятать в запасники свое умение. Первый раз позволялось делать то, что хотелось в эту минуту. Не все боксерскую, для отработки чужих ударов, грушу изображать. Что поделать, если зрительные образы доходчивей словесных!

Из-за ворот поодиночке вываливались бойцы тревожной группы в касках, брониках, с короткоствольвыми автоматами наперевес. Эти были уже точно не прирабатывающей милицией. Эти действовали слаженно, по хорошо отработанной схеме. Только они немного опоздали.

Я укоризненно покачал головой и показал глазами на высверливающий чужой висок пистолет. Бойцы придержали целеустремленный бег.

— Я говорю, мне бы главврача вашего санатория, — кивнул я на липовую вывеску. — Скажите, его пациент добивается. Очень. Тот, который несколько дней назад отказался от процедур на улице…

Автоматчики обходили меня с флангов, забирая в безнадежно-смертельное кольцо. Они не оценили моих фразеологических изысков. Похоже, на спецкурсах боевой подготовки, где они обучались, русская словесность не была профильным предметом. Похоже, лучше перейти на более понятный им язык.

— А ну, отставить, мать вашу! Кто здесь старший? Я буду говорить со старшим!

Для объяснений со старшим мне хватило трех фраз.

— Не вы мне, я — нужен вашему командованию. Если сегодня вы меня (идeоматическая вставка)… ненароком пристрелите, не доложив по команде, то завтра вам (еще вставка)… придется пускать слюни перед начальством, которое вы видели только на портретах на политзанятиях. Ты (очень длинная вставка)… все понял, старшой?

Старший понял все. Правда, автомата не опустил. Я же говорю — не милиция.

Далее все закрутилось по обычной схеме: плотная шерстяная шапочка, натянутая по самый подбородок, машина без окон, молчаливые, как протухшая рыба, конвоиры, тычки автоматов под ребра, обшаривающие тело руки, лестницы, коридоры, двери. И наконец, голос:

— Вы хотели меня видеть?

— Вообще-то нет, но у меня нет другого выхода.

Ни молодой, ни старый, ни низкий, ни высокий, ни красивый, ни уродливый, в общем, типично никакой собеседник. Лицо открыто. Значит, либо надежно залегендированный легал, либо выпускать меня отсюда живым они не намерены.

— Я вас слушаю.

— Пришел торговаться.

— Торгуйтесь.

— Требуется жизнь. Что попросите взамен?

— О чем это вы?

— О жизни.

— Я вас не понимаю. Здесь база отдыха…

— А вы главврач, в бронежилетах медбратья, и в руках у них многозарядные автоматические клистиры. Это я уже знаю. Молчание.

— Я так понимаю, вы не рядовой, но и не маршал. И над вами чьи-то погоны висят. Если вы меня сейчас так и не поймете и случайно уроните с козырька больничного корпуса или накормите сальмонеллезной колбасой, с вас спросят. Я завязан в игре, превышающей масштабы вашей компетенции. Мне необходим разговор со стоящими над вами людьми.

— Что вы от них хотите?

— Всего лишь дожить до глубокой старости. Готов платить в любой валюте. Рублях, долларах, франках, тугриках, битах. Вас интересуют биты? Самая ходовая валюта. Биты информации. Ну не валяйте дурака, доложите наверх мои предложения.

Молчание.

Кажется, он просто боится взять на себя лишнюю ответственность. Доложить наверх о моем визите — значит, признать прокол в работе. В том числе и его, командира, прокол. Мало что умудрился упустить опекаемого человечка из-под самого носа, несмотря на стократное превосходство в силах, но еще и прямиком вывел его на базу! Это больше чем скандал. Это несоответствие служебному положению. Это должностная, если только должностная, смерть.

Может, проще списать незваного визитера в случайный расход? Дескать, наткнулся праздношатающийся гражданин на забор, перелез, оказался в запретной зоне, напоролся на сигнальную мину, колючку под напряжением или автомат охранника. Такое не часто, но случается. За такое спросят, но не так, как за умышленное проникновение на охраняемый объект. Несчастный случай. Только случай. Стихийное стечение обстоятельств. Тело сактировать, дело сдать в архив.

Немалый соблазн. Представить все в нужном свете не хитрость — накачать насильно водкой, бросить на проволоку, потом, когда дожди повымоют следы, а бездомные собаки обезобразят черты лица, найти тело, составить соответствующий рапорт. Кто станет копать глубже? А бравшие его ребята — свои в доску. Ни одного лишнего слова не проронят. Они тоже кушать и мягко спать хотят…

Похоже, именно так думал мой неразговорчивый собеседник. И так же, вслед за ним, думал я. Вероятнее всего, он отвечает за охранение, наружку и еще какой-нибудь из разряда оперативной работы пустячок. Значит, он знает не более чем кто куда пошел и откуда вышел. Величина, конечно, не из последних, но не стратегическая. Так, хорошо натасканная собака-ищейка может будку посторожить, тайник вынюхать, по следу провести, но знать, с какими целями прошел хозяин того следа, не может. В общем, кадр для меня бесполезный. И опасный. Приученный не столько думать, сколько действовать. Этот ради собственного благополучия и спокойствия может и угробить. Здесь лучше бы подстраховаться.

— На случай если вы надумаете замять дело, предупреждаю — информация идет по нескольким каналам. И где-то прорвется. Так что ваши необдуманные действия могут выйти за рамки просто халатности.

Пауза. Внимательное изучение моего лица.

Да не вру я. Не вру. Так и есть. И именно это у меня на лице и написано. Каллиграфическим, для дураков, почерком. Сам писал.

— Что мне следует передать по команде? Давно бы так.

— Только одно. Человек, перекрывший воду, просит аудиенции.

— Больше ничего?

— Больше ничего. Они поймут.

Глава двадцать пятая

Координатору доложили о ЧП. На одном из глубоко законспирированных опорных пунктов заговорщиков объявился незнакомец. Тот, который накануне ушел от наружки, охранявшей подходы к одному из помощников Президента. Объявился сам.

Незнакомец предупреждал о какой-то сантехнической неисправности.

— Что он сказал? Прошу передать дословно.

— Он сказал, что «человек, перекрывший воду, просит аудиенции».

Координатор затребовал Чистильщика.

— Как это понимать? — спросил Координатор. Он был политиком и знал далеко не все приемы и методы ведения тайной войны. Ему и не надо было их знать. Каждый человек не может знать все. На это существует аппарат исполнителей. Чистильщик задумался.

— Здесь может быть несколько вариантов. Или он капитулировал, или ведет какую-то свою игру, или является подставкой более серьезных сил, или… Я не готов ответить сразу.

— Что вы думаете предпринять?

— В первую очередь провести дознание, выяснить обстоятельства, с которыми связано его появление. Затем — лишить полномочий Командира базы. Незамедлительно. В дальнейшем — вывести его из игры. На базе провести полную замену личного состава. Для ведения дознания и решения судьбы Командира прошу чрезвычайных полномочий. Два следующих один за другим прокола вызывают подозрение. Без помощи со стороны опекаемый человек не мог уйти от замкнувшейся на нем слежки и тем более не мог выйти на известный строго ограниченному числу лиц объект. Один случай — случай. Два — закономерность. Закономерность — сигнал возможного провала. Плюс к тому проколы наружной охраны во время Акции… Я допускаю, что где-то в цепи, в ее верхних звеньях, происходит утечка информации. Командир базы вне сферы моей компетенции. Я могу разрабатывать его только с вашего согласия.

— Считайте, согласие получено. Оберегая всех, мы не можем сохранять каждого.

Командир базы не зря раздумывал над тем, чтобы уронить незваного гостя на колючую проволоку. Он не умел просчитывать ходы друзей и противников на полпартии вперед, потому и возглавлял только шпикоз, а не аналитиков, но интуитивно понимал, что от происшествия лично ему ждать добра не приходится. Правда, масштабы последующего «недобра» он явно недооценил. После случившегося провала заговорщики нервничали и поэтому, принимая решения, особенно касающиеся самосохранения, перестраховывались.

— Следует ли кому-то из моих заместителей, согласно требованиям незнакомца, встречаться с ним?

— Нет. В этом нет необходимости. С этим я справлюсь сам.

— Прошу докладывать об изменениях в данном деле, лично мне, не реже двух раз в сутки.

Глава двадцать шестая

Вначале, как и положено, меня стали бить. Били почему-то непрофессионально и оттого травмоопасно. У них что, специалистов этого дела нет? У них что, одни костоломы остались?

Я перелетал с кулака на кулак, подобно мячику в волейбольной через сетку игре. Один мою голову вбрасывал, другой глушил, третий ставил блок. Я падал, но тот, что начал, поднимал меня сложенными лодочкой руками от пола. Второй глушил. Третий ставил блок…

На пляже им бы цены не было. На пляже они могли бы держать подачу весь световой день. Без перерыва на купание. Лучше бы их в отпуск отпустили к теплому морю. Честное слово. Лучше бы им мяч в руки дали. Резиновый.

— Перекур.

Голова упала на пол. До следующего вбрасывания. Чего они добиваются? Запугивают? Но тогда лучше использовать хирургические и прочие известные специалистам инструменты вместо кулаков. Пытают? Но есть гораздо более эффективные и не столь грязные в смысле вышибаемых из носа крови и соплей методы. Хотят убить? Тогда почему не убивают? Тренируются? Но тогда явно не в боксе, а в каких-то неизвестных мне игровых видах спорта.

— Вставай.

Короткий удар ногой в пах. Я свернулся клубком, замычал от боли. Что же они делают-то?! Что же они силу не соизмеряют? Так ведь можно остаться и без… микрофона. Черт бы со всем прочим, что рядом с ним располагается!

От удара, от моих судорожно сжатых ног внедренный в мое тело «клоп», конечно, включился. Он же железный, ему же все равно, от каких нагрузок врубаться: давления прилежащих мышц или удара носка ботинка в мужское достоинство. Соответственно за полтораста тысяч метров отсюда включился магнитофон, протащил через звукозаписывающую головку несколько миллиметров намагниченной проволоки, зафиксировал мои мычания, всхлипы и стенания.

— Вставай!

Да встаю, встаю. Не надо так беспокоиться. Я и сам на этом холодном полу залеживаться не желаю.

Вбрасывание. Глушение. Блок.

Команда юношей в рубашках с засученными рукавами продолжает вести в счете. Я бы тоже в эту игру поиграть не прочь. Их головами. Да жаль, руки и ноги связаны. А может, и к лучшему, что связаны. А то у этой команды пару очков отыграешь, тренеры замену объявят, новые партнеры понабегут, со свежими, нерастраченными в спортивной борьбе силенками. Худо тогда моему, почти оторванному от плеч «мячику» придется.

— Вставай!

Новый удар ногой в согнувшуюся спину, в связанные и завернутые за нее руки. Хоть бы что спросили для разнообразия. А то бьют и бьют. Потом надумают вопрос задать, а я уже ответить не смогу.

Следующая технически безупречно исполненная серия.

Я теряю сознание. Натурально. Без симуляции.

Отяжелевшим, ни на что не реагирующим мячиком им играть скучно.

Перерыв.

Все-таки, похоже, меня просто забивают. Как случайно напакостившего бездомного, которого некому защитить пса. Тогда я возвращаться не буду. Тогда я лучше умру в отключке. По крайней мере это будет не так болезненно.

Но умереть в блаженстве беспамятства мне не дают. На мою голову выплескивается ведро ледяной воды, на моих палачей поток отборных ругательств.

— Кто приказал? Кто?.. Кто допустил?.. Как вы смели?.. Смирно!.. Мать вашу!.. Отвечать!.. Вашу мать!.. Ать… ать… ать… Кругом!.. Шагом марш! Арш… арш… арш… ать… мать…

Кто же это разливает такие сладкоречивые для меня речи? Кто, не боясь навлечь на себя опасность, одергивает зарвавшихся хулиганов? Откуда взялся этот ангел-хранитель? С небес? Или из находящейся за стенкой караулки? Боюсь, что из караулки. В добрых ангелов меня верить отучили. Жизнь отучила!

Палачи, топоча подошвами, покинули помещение. «Ангел» остался.

— Что же они с вами сотворили! Ая-яй! Ведь так можно убить…

Здрасьте-пожалуйста! Это, что называется, дальше ехать некуда! Похоже, меня здесь за случайного простака-недоумка держат, если такую навязшую на зубах репризу разыгрывают. Одни бьют — другие жалеют, третьи, которые первых и вторых сюда заслали, в ожидании руки потирают. Одни плохие, другие хорошие, третьи умные. А все вместе — незатейливая комбинация из чередований бьющего кнута и подкармливающего пряника злыдня и добряка следователей. Первого ненавидишь, ко второму ластишься, со вторым откровенничаешь.

А-яй, как низко меня здесь ценят!

А с другой стороны, как им меня оценить? Они же моей подноготной не знают. Вот и рубят по-простому, как в районной прокуратуре, по принципу кашу маслом не испортишь. Ну не поверю я в их топорно разыгранный спектакль. Что с того? Тем паче такие контрастные омовения, особенно когда в область лица, почек и органов продолжения рода, иногда надламывают и самых опытных бойцов. Все-таки когда долго бьют, поневоле начинаешь благоволить к тому, кто, ведя беседу, умудряется обходиться без посредства башмачных мысков и вымоченных в воде полотенец.

— Больше вас бить не будут, — сказал «ангел-хранитель». Сейчас, следуя сценарию, он должен добавить — «если вы ответите на несколько вопросов». В том смысле, что не вынуждайте нас на крайние меры. Но «ангел» сказал не по сценарию:

— Бить не будут. Допрашивать тоже не будут. Вы напишите все, что посчитаете нужным, сами. Вот ручка, вот бумага. Я зайду через час.

А вот это уже в мои планы не входило. Не для того я из себя живца изображал, чтобы умирать молча. Я хотел говорить. Мне надо было говорить. Мне надо было заставить их задавать себе вопросы. Только так я мог вынудить своих противников проговориться. Я ставил на вопросы. Я не был настолько наивен, чтобы надеяться в ходе получасовой душеспасительной беседы усовестить элодея до степени раскаяния. Это только в кино отрицательные герои успевают превращаться в положительных за сто двадцать экранных минут. В жизни на это уходят годы.

Мне нужны были вопросы. Возможно более детализированные. Из любого такого вопроса я смогу впоследствии выкристаллизовать кусочек правды. Спросив — каким образом я догадался о месте закладки заряда или от кого узнал о подробностях покушения, — они тем самым признают факт покушения. Ведь нельзя спросить о том, чего не знаешь!

Это если очень схематично. На самом деле таких лобовых вопросов не будет. Но будет масса других, которые суммарно, соответствующим образом выстроенные, точно укажут на степень осведомленности тех, кто их задавал. Ответы запрятаны в вопросах!

Только в одном случае невозможно дознаться до правды — когда никто никого ни о чем не спрашивает. В том случае, с которым столкнулся я!

— Я не могу писать, у меня разбиты пальцы.

— Мы не торопим.

— Я отказываюсь писать! Мне трудно сосредоточиться.

— Хорошо, тогда писать буду я. Говорит с ленцой, чуть не через зевоту. Психологически они все выстроили очень верно.

Долгое без опаски смертельного исхода избиение, демонстрация безразличия как к жизни, так и к показаниям подследственного (приспичило — на пиши, а нам с тобой заниматься охотки нет), и как результат его неизбежный страх упустить последнюю возможность сохранить здоровье. Короче, навязывание своей воли с одновременным обесцениванием предлагаемого товара. Базарный ряд за полчаса до закрытия рынка. И показная, ладно, можешь болтать, если трудно ручку держать, уступка в конце — цени доброту следователей. Кто в таких обстоятельствах откажется от разговора? Кто, оттягивая — момент возвращения баскетболистов-костоломов, не будет страдать многословием, вспоминая и подробно рассказывая о все новых и новых фактах.

Они попали точно в цель. Правда, в моем случае но совсем в ту, которую брали на мушку. Но попали!

И я начал говорить: длинно, путано, нарываясь на дополнительные вопросы, которых так и не последовало. Потому что если бы я просто молчал, меня просто бы били. На том и строился их расчет.

Диалога не получилось.

Получился монолог. Причем тупой монолог. Я нес всякую ахинею, сн молча выслушивал ее. Два болванчика — один с шевелящимися губами, другой с согласно покачивающейся головой. Вернее, один болванчик, а другой — просто болван, переоценивший свои силы.

— Все? — спрашивал собеседник, когда я замолкал более чем на две минуты.

— Нет, — отвечал я и снова, но чуть другими словами повторял то, что излагал ранее. Короче, сказка про белого бычка.

Он так же добросовестно прослушивал знакомую, из серии мало что видел, мало что слышал, но все готов рассказать, сказочку, делая пометки в лежащих на столе листах.

— Теперь все?

Далее тянуть волынку было бессмысленно.

— Теперь все!

Я проиграл.

Собеседник собрал бумаги и вышел. Ничего не объясняя.

За его молчаливым уходом могло последовать все что угодно: возвращение костоломов, слепой выстрел в голову из невидимой щели в стене, пожизненное заключение. Все — кроме освобождения.

Но последовало то, что я в своих предположениях даже не рассматривал.

Меня потревожили только через сутки. В помещение вошел свежий, которого я еще ни разу не видел, человек. Одно это уже было странно. Заговорщики не любят без крайней необходимости демонстрировать новые лица. Человек сел за стол, коротким жестом отослав всю охрану.

Неужели поклевка? Неужели изжеванный рыбьей мелюзгой живец таки привлек внимание крупной рыбины?

— Зачем вы явились к нам?

— Я уже говорил — предложить информацию.

— В обмен на что?

— На жизнь.

— Но, оставаясь на свободе, вы ее имели изначально.

— Увы, нет. Я стал слишком опасен своим старым хозяевам. Тому есть основания. Вопрос моей ликвидации — это вопрос только времени. Системе может противостоять только система. Например, ваша. Защитить свою жизнь в одиночку я не могу. Кроме того, для безопасного ухода мне понадобятся деньги. Очень большие деньги. И очень большие связи. Вы понимаете — хирургическая пластика, документы, визы, прикрытие, отвлекающие мероприятия. Я не желаю провести остаток жизни, прячась в глухой деревне, в чужом подполье, за кадушкой с квашеной капустой. Я хочу жить нормально. И даже хорошо. Так, как я это заслуживаю. Задачи подобных масштабов один человек решить не в состоянии.

— Допустим. Но тогда где информация? Я прослушал ваши показания. Они очень многословны, очень многозначительны и эффектны на слух. И еще они очень бесполезны.???Туликове??? бесполезны. Вы не сказали ничего сверх того, о чем нам и так известно.

— Товар по деньгам.

— То есть?

— Мне не предложили реальной цены, Я просил жизнь, а не это. — Я обвел пальцем собственную распухшую физиономию. — Дайте настоящую цену, тогда поговорим о товаре.

Незнакомец усмехнулся:

— В общем, логично. Настолько, что вначале я подумал так же. Я подумал, что туповатый исполнитель ценой предательства пытается выторговать себе сытую жизнь. Не такая уж редкая ситуация. Наверное, это объяснение меня бы устроило. Раньше. Но не теперь, когда положение вещей изменилось. Что-то я не слышал, чтобы крысы стремились вскарабкаться на тонущий корабль. С тонущего на берег соскочить — это сколько угодно. Это нормально. Наоборот редко. Только если это сошедшая с ума крыса. Или очень хитрая крыса. Или знающая то, чего не знает даже сам капитан.

Оправдана в подобной ситуации подозрительность? По-моему — вполне. К нам, после того как мы потерпели сокрушительный провал, переходит с победившей стороны человек, чтобы просить защиты. Тут только дурак не задумается.

Я задумался. Я очень задумался. И задумался не один. Я привлек к сотрудничеству специалистов. Разных. От актеров и психологов до лингвистов. И знаете, что они мне поведали? Что этот человек, — указал он на бумагу, — говорит много меньше, чем хочет сказать, что речь его заранее составлена, заучена и срежиссирована. И что режиссура эта сырая. Посредственная режиссура. В общем, если одной фразой — говоривший говорит не то, что думает, а думает не то, что говорит. Я привык доверять мнению специалистов. Итак, первый вывод — вы не тот человек, за которого пытаетесь себя выдавать. Но какой?

Тогда я попытался ответить на вопрос: что ищет незваный визитер, забираясь по собственной воле волку в пасть? Спасения? Как мы уже выяснили — нет. Информацию? Зачем? Судя по провалу, ею противник располагает в достатке. И знаете, какой вывод я сделал? Парадоксальный. Он ищет сотрудничества! Да, да — сотрудничества! Причем ищет не по собственной инициативе. Одиночка, влекомый корыстью, не способен ставить на кон свою жизнь в игре, не обещающей стопроцентного выигрыша. Одиночка, подчиняющийся коллективу, — вполне. Визитер пришел не жизнь спасать — дело делать. Дело, масштабов которого он, возможно, даже не понимает. Вы камикадзе. Вы камикадзе-парламентер. У меня челюсть от подобного вывода чуть не отпала. И отпала бы, кабы не отекла от побоев. Это же надо до такого додуматься! Впрочем, додуматься до другого, до того, что я действую на собственный страх и риск единственно с целью доказать наличие заговора, было еще невозможнее! Мой противник был свято уверен, что ему противостоят сплоченные пропрезидентские силы. Допустить, что их план развалил игрок-одиночка, он не мог. И уж совсем не мог вообразить, что, одержав победу, тот победитель явятся сдаваться на милость… побежденных.

— Я угадал?

Я молчал. Он, конечно, не угадал. Он попал точне-хонько пальцем в небо. Но он дарил мне шанс. Шанс на спасение. Я давно уже подозревал, что живым мне из этой переделки не выбраться. Я сам себя переиграл, загнав в безнадежную ловушку. Я шел менять свободу на информацию, а отдал только свободу. И вдруг такое везение! С обложенным волком-одиночкой церемониться не будут, а вот с представителем стаи — дело другое. Тут появляется поле для маневра. Главное, дать ему как следует увязнуть в собственных измышлениях. Главное, не пороть горячку.

— Похоже, к признаниям вы не склонны. Хорошо, поставим вопрос иначе — я тот самый «главврач», которого вы хотели видеть. Такая формулировка вас устраивает?

— Чем вы это можете подтвердить?

— Ну хотя бы обсуждением деталей прошедшей операции. Ведь вы были ее непосредственным участником? Я не ошибаюсь. Ведь это в том числе и вы «перекрывали воду»?

Вот она, поклевка. Вот она! Аж удилище дугой загибает! О таком леще я и мечтать не мог.

— О деталях может судить любой непосредственный исполнитель.

— Не каждый исполнитель и не о всех деталях…

Теперь не спешить. Теперь, обсуждая перипетии отыгранной партии, не сказать больше, чем допустимо знать среднего звена разработчику. Ведь в том числе и для этого он заводит столь скользкий разговор. Хочется ему выяснить степень моей осведомленности, чтобы по ней судить о моем месте в иерархической лестнице противостоящей команды. Он же не знает, что эта лестница в одну-единственную ступеньку. Он же в воображении целые лестничные марши городит, один другого круче. И разубеждать его в том я не стану. Как только он поймет, что за мной никого нет, что о противоправной деятельности заговорщиков почти ничего не известно, я умру. Жив я буду, только пока он боится встречных ходов победившего противника, пока он, как он считает, не владеет ситуацией.

Это, что называется, поймал удав свой хвост и слопал! Представляю, как он, бедолага, извелся в ожидании постпровальных репрессий, в ожидании, в общем-то, логичного добивания поверженного противника. А их нет как нет. С ума сойти! Слава Богу я объявился! Вот он и решил: раз не судят, значит, милуют. Не за так, конечно, за какие-то еще неясные услуги.

Тоже, видно, чересчур умный. Тоже в простые решения не верит, предпочитая многоходовые комбинации. Вот и докомбинировал, сам с собой сражаясь и сам себя побеждая. Я же говорю — мощный игрок. С таким такому же не совладать!

Дальнейшая беседа между ним, мной и моим микрофоном протекала в непринужденной и дружеской обстановке. Стороны обменялись полезной информацией по ряду интересующих их вопросов, после чего отбыли… А вот с «отбыли» как раз вышла заминка. Так просто отпускать меня никто не собирался.

— Считайте, что вы выполнили свою задачу. Вы навели мосты. Надеюсь, лица, пославшие вас сюда, смогут по достоинству оценить нашу готовность к взаимовыгодному сотрудничеству.

Наивный! Все лица в единственном моем распухшем лице располагались перед ним.

— Лично от себя хочу добавить, что подчиненные мне подразделения на сегодняшний день способны выполнить любые поставленные перед ними задачи вне зависимости от их направленности. Действуя на принципах профессионализма, мы не берем на себя функцию выбора цели, но только ее поражения. Я надеюсь, вы меня правильно поняли.

Я его понял более чем правильно!

Он не просто намекал на свою непричастность к политической стороне провалившегося покушения, он глазом не моргнув продавал свои услуги! По демпинговым, в связи со сложившимися обстоятельствами, ценам. Всего только за жизнь. Вот что значит профессионал! Предлагать партнерство на борцовском ковре, еще даже не выбравшись из-под туши только что вчистую разделавшего тебя соперника! Такое не каждому по силам! И не каждому по нутру! Похоже, ему действительно все равно, в какую сторону стрелять, лишь бы его умение соответствующим образом оплачивалось.

Продолжение следует...