Глава тридцать шестая

Подразделение передвигалось форсированным маршем. Сорок пять минут бегом, четверть часа пешком. И снова бегом. Бег позволял преодолеть возможно большее расстояние в наиболее короткие сроки. Пятнадцатиминутная пешеходка, чтобы отдохнуть и восстановить дыхание.

Но бежали ли бойцы или шли пешком, шаг их был бесшумен. Словно они не имели тел, не имели ног и не имели подошв. Словно они были бесплотными, завернутыми в парящие над землей маскхалаты, духами.

Впереди сорок пять минут бежал и пятнадцать шел командир. Майор Сивашов. Дорогу он прокладывал по компасу, звездам и карте, которую помнил наизусть. Которую выучил, как школьник заданный на дом стишок. До миллиметра выучил.

Овраг слева.

Есть овраг... Взять курсовую поправку...

Лесная дорога с песчаным покрытием.

Вот она... Через сто пятьдесят метров точка поворота...

Заброшенный, с полуразрушенными строениями кордон. От него поворот на десять градусов к востоку.

Имеется кордон...

Точка подхода. Малый привал. Осмотр, подтяжка разболтавшегося во время перехода снаряжения. Проверка оружия.

— Все готовы?

— Готовы!

Последние пятьсот метров. Соблюдая максимально возможную осторожность, чтобы в самом конце пути не демаскировать себя случайным звуком — бряцаньем снаряжения, кашлем, вскриком, хрустом ломающихся под подошвой сучьев.

Остановка. Ночной крик птицы. Ответный крик.

Наблюдатели на месте. Вынырнули, выплыли из темноты.

— Что у вас?

— Все в порядке. Разводящие спят, караулы дремлют.

— Противник?

— Противник в четвертой казарме.

— Весь?

— Весь. По крайней мере тот, который мы смогли опознать. Плюс несколько посторонних бойцов.

— Сколько всего?

— До взвода.

— Вооружение?

— Неизвестно. По территории части они ходят без оружия. А есть ли оно в казарме, сказать затруднительно.

— Добро. Прохоров!

— Я!

— Бери ребят и давай к караулке. Уговори их, чтобы они не стреляли. В спины не стреляли. И если можно, постарайся без лишних жертв. Они к нашему делу никакого отношения не имеют.

— Есть. Парамонов, Михайлов, Сидоров — за мной.

Шесть бойцов передовой разведки ушли в сторону части. Ушли снимать часовых. Остальные залегли цепью вдоль периметра забора, чтобы в случае неудачи прикрыть их отход огнем.

Разведка подрезала одну нитку предваряющей основной забор колючки. Подошла к капитальному забору, прислонилась, выстроила пирамиду, по которой самый легкий перемахнул на ту строну. И вытянул остальных.

По территории части разведка шла не скрываясь, строем, во главе с шагающим сбоку командиром. Потому что так было безопасней. Крадущиеся и перебегающие от препятствия к препятствию фигуры привлекают гораздо больше внимания.

— Левое плечо вперед. Марш.

На подходах к охраняемой территории разведка рассыпалась. Двое направились к караулке, остальные к постам. Работать начали разом, в заранее оговоренное время.

Два бойца, спрятав в ближайших кустах автоматы, постучались в дверь и, матерясь, вошли в караулку. Оба они были в майорской форме. И от обоих густо пахло спиртным.

Запах водки и семиэтажный мат были лучшим паролем и лучшим пропуском.

— Вы что это тут? Службу тянете? Или клювом щелкаете? — заорали с порога они.

Майоры были незнакомые. Но очень борзые. Потому что орали. И бродили по части в дым пьяные. И значит, имели право на наглость. Раз пьяные и раз орали.

— Кто старший?!

— Я! Товарищ майор...

— Как стоишь? Мать твою... Как службу несешь? Твою мать... Ты знаешь, что у тебя на постах личный состав спит? Как баба на перине...

— Никак нет.

Второй майор смещался в сторону отдыхающей смены.

— Ты чего лыбишься? На губу хочешь?..

— Никак нет. Товарищ майор...

— Тамбовский волк тебе...

Второй майор кашлянул. Что означало, что он на месте.

— Простите, товарищ майор... А вы?.. Я вас не знаю, а здесь посторонним... Вы откуда? Вы кто?.. — начал приходить в себя начальник караула.

— Я? Твой дембель, — сказал майор и точным ударом в переносицу свалил противника на пол.

Второй майор двумя ударами осадил дернувшихся к оружию бойцов. И вытащил два пистолета, дула которых уставил в лица личного состава.

— Тихо! И никаких лишних движений, — сказал он совершенно трезвым голосом. — На хрена вам нужен этот героизм? Ради чужих офицерских звездочек? Вас дома невесты ждут.

Бойцы подняли руки.

— Лицом к стене!

Бойцы выстроились вдоль стены.

— У нас все в порядке, — доложили по рации майоры.

— У нас тоже. Два поста свободны.

— А третий?

— С третьим заминка. Там подходы неудобные. Не подобраться, если пароля не знать.

— Ясно. Ждите нас через пять минут. Майоры отложили рацию и повернулись к бойцам караула.

— В общем, так, ребята, дело ваше совершенно хреновое. Если не сказать хуже. Или мы вас мочим, или вы говорите нам сегодняшний пароль. Выбирайте — долгая жизнь против одного короткого слова. А чтобы не кому-нибудь одному отдуваться, вы назовете его хором. На счет «три». Потому что на счет «четыре» я перережу глотку вашему товарищу.

И майор приставил к горлу ближайшего к нему бойца лезвие штык-ножа.

— Раз. Два...

— Семафор!

— А теперь сняли ремни, сняли брюки, сели и вытянули руки и ноги вперед. Чтобы не дергаться и иметь алиби для будущего следствия. Развязываться не рекомендую. Потому что с того, кто развяжется, спрос командиров будет особый. Почему не предупредил, почему не стрелял, почему не предпочел героическую смерть позору? А с тех, кто не мог сдвинуться, — взятки гладки. Так что вам лучше лишний раз не шевелиться, чтобы узлы ненароком не ослабли... Это вы поняли?

Бойцы караула ожесточенно закивали головами.

— Ну вот и славно. А главное, без лишних жертв. Затем разведчики вышли из караулки, толкая впереди себя разводящего.

— Стой, кто идет! Пароль!

— Семафор идет...

Когда часовой разглядел приближавшихся к нему людей и понял, что они чужие, а разводящий не больше чем толкаемая ими сзади «кукла», было поздно.

Часовые были сняты без потерь с обеих сторон. Теперь удара в спину ждать не приходилось. Путь был свободен.

— Работа сделана. Как поняли меня?

— Понял тебя. Работа сделана. Всем приготовиться к атаке.

— Приготовиться к атаке...

— Приготовиться к атаке...

— Приготовиться... — передали по цепочке приказ бойцы. Разом поднялись и неслышным кошачьим шагом двинулись к забору.

В этой отдельно взятой части мир отсчитывал последние секунды. В этой отдельно взятой части очень скоро должна была начаться война. Не мировая. И не отечественная. Скорее гражданская. Потому что в основе ее были не политика и не раздел колоний, но ненависть и месть!

Глава тридцать седьмая

— Ну вот видишь, можешь же, когда хочешь, — удовлетворенно сказало начальство, прочитавшее рапорт старшего следователя городского отдела внутренних дел Старкова. — Давно бы так. Теперь мы их в два счета... А? Как думаешь, сыщик?

— Наверное...

— Не слышу уверенности в голосе.

— Ну, может быть, не сразу, но дожмем...

— Дожмем! Один не дожмешь, сообща дожмем. Нам бы только того Иванова отыскать. Который в этой истории, по всей видимости, не последняя фигура. Найти и прижучить! И расколоть до самых до... пяток.

Шесть трупов! Это тебе не пустяк. Дело, считай, всероссийского масштаба.

Это если только шесть! Если за ним другие мертвяки не потянутся. Вполне может быть, что потянутся. Тот, кто, глазом не моргнув, способен разом шестерых на тот свет отправить, вполне вероятно, и раньше в выборе средств не особо стеснялся. Не запрашивал ты подобные по почерку висячки? Когда из пистолета в башку?

— Нет.

— Зря не запрашивал. Я нутром чую, что за ним не одно только это дело числится. И не одни только эти мертвяки. Вполне может быть, что он профессионал, которого по этому происшествию в качестве ударной силы наняли. И значит, он как минимум знает организаторов всей этой бойни.

— Ну это вряд ли, что профессионал.

— А пять пуль в башку, как в яблочко неподвижной мишени? А спиленные до десен зубы? Ты же сам об этом вот здесь пишешь.

— Но лишь в качестве одной из рабочих гипотез.

— Одной из наиболее убедительных гипотез. Ну ты прикинь, в первом эпизоде он собственноручно пятерых положил. А во втором, который по тому же адресу, и в третьем, который в морге, никак себя не проявил. Как будто сделал дело и слинял. Очень такой подход на профессиональный похож.

— А другое убийство? Зачем ему было в нем после первого эпизода светиться?

— Ну, значит, не мог не светиться. Значит, свидетеля убирал. Или хотел у него что-то узнать. Или предупреждал таким образом нанимателей, которые ему задолжали. Оттого и зубы пилил. Чтобы страшнее. Тоже, знаешь, не каждый на такое способен, чтобы по живым зубам и гвозди в пальцы. Только тот, кто психологически подготовлен.

Так что ты, вполне может быть, крутого киллера зацепил. За которым по всем прочим делам полминистерства безуспешно охотится. Ты прикинь, сколько в последние годы было дел с похожим почерком. По которым виновных не нашли. А вдруг это он? Тогда мы с тобой, считай, всему министерству нос утрем.

— А если это все-таки не он? Если его участие в деле — это всего лишь случайность? Стечение роковых обстоятельств.

— Каких обстоятельств?! Что ты выражаешься, как графоман? Ты сыскарь, ты должен оперировать фактами, а не романтическими домыслами. А факты указывают на него. Есть пальчики на оружии, есть патологоанатомическая и баллистическая экспертизы, подтвердившие идентичность пуль в его пистолете и в головах трупов. Есть показания соседки, которая его опознала, и опять же отпечатки пальцев на напильнике, которым в другом эпизоде спиливали зубы потерпевшему. Что тебе еще надо?

— Ну не знаю...

— А я знаю. Гражданина Иванова тебе надо. Чтобы надавить на него как следует. И чтобы связать все эти неопровержимые факты чистосердечным признанием. И, опираясь на них, вычислить всех остальных преступников.

А ты, вместо того чтобы центральную в этом деле фигуру разыскивать, кота за хвост тянешь. Вот скажи мне, что сделано для розыска и задержания подозреваемого?

— Объявлен всероссийский розыск, разосланы ориентировки, допрошены родственники и друзья, у которых он предположительно может скрываться.

— Ну и что?

— Пока никакого результата.

— Значит, плохо родственников допрашивали. Значит, надо было нажать. И расколоть. Не может быть, что никто из них ничего не знал. Давай, сыскарь, ищи, сыскарь. Носом землю рой. Нам этот твой Иванов во как нужен! На нем и сосредоточься.

Следователь неопределенно пожал плечами.

— Ты, видно, что-то недопонимаешь, сыщик. Ты сообрази наконец — Иванов у нас уже есть. И пули есть, и пальчики, и показания. Под него вся доказательная база подведена, которую ни один прокурор опровергнуть не сможет. И ни один судья. Слабо им против фактов. А если бы ты еще чистосердечное получил да тот пистолет, из которого он двух потерпевших завалил, при задержании нашел, то, считай, все дело закончено... Понимаешь? Иванов УЖЕ есть. А все прочие участники даже не установлены. И если не будут установлены, то это, считай, висячка. Со всеми не обещающими нам с тобой ничего хорошего последствиями. Ну ты понял или нет?

— А если...

— А если мы с тобой ошибемся, нас суд поправит и дело на доследование вернет. Но только потом вернет. Когда весь этот шум стихнет, а мы с тобой все полученные за успешное расследование дела премиальные пропить успеем. Потом — это, брат, не теперь. Это уже потом...

Так что возьмись за ум и возьмись за Иванова. Который, даже если допустить, что он в этом деле фигура случайная, во что лично я не верю, все равно фигура самая главная. Потому что он на месте преступления был и все видел. Преступников видел. И значит, опять-таки выходит, что без него мы до истины не докопаемся.

Ищи, сыскарь. Иванова ищи. Без Иванова нам это дело не свалить. А с Ивановым оно, считай, уже в архиве. А может, не оно одно. Может, еще пара-тройка громких висячек, про которые по телевизору говорят. И которые мы с тобой раскроем.

Так что думай, сыскарь. В нужном направлении думай. На то у тебя голова. И погоны на плечах.

— Разрешите идти?

— Иди...

"Не отвертеться мне от этого Иванова. А Иванову от суда, — подумал следователь Старков, выходя из начальственного кабинета. — Слишком выгоден всем этот Иванов. Потому что в отличие от всех прочих плавает по поверхности, а не лежит, зарывшись в тину, на неизвестном дне. Сам милицейский бог велит сделать из него «паровоз». А остальных, прицепив вагонами, объявить в бесконечный розыск.

Хоть бы найти этого Иванова скорее, чтобы от этого дела отвязаться. Пусть даже с последующим скандалом, но отвязаться..."

Дурак, решило про себя начальство. Непроходимый дурак. И главное, умный дурак. Умный дурак — он самый опасный дурак. Потому что в отличие от глупого такого наворочать способен, что всемером не разгрести.

Как тактик он, может быть, и ничего, а вот как стратег... Дальше своего носа, уперевшегося в протокол, ничего не видит. Или не хочет видеть. Роет вглубь, когда удобная всем истина на поверхности лежит. Черпай полными пригоршнями. Что он, не понимает, что тот Иванов всем как индульгенция? Как универсальная затычка для десятков ртов...

Нет, убирать Старкова надо. Пока не поздно, убирать. А то не дай Бог накопает что-нибудь по-настоящему серьезное. Вот тогда действительно греха не оберешься. Судя по количеству трупов и уверенности, если не сказать наглости, с которой действовали неизвестные преступники, Папы в этом деле участвуют не из последних. Похоже, схлестнулись Папы не на жизнь, а на смерть. И если их по неосторожности в той драке затронуть, то себе дороже может выйти. Потому что, когда двое дерутся, третий не встревай.

А этот дурак встревает. Приключения на свою, а главное, не столько на свою, сколько на чужую голову ищет. Ему что, его дело маленькое. Даже микроскопическое. Прокукарекал — и жди рассвета. С него никто не спросит. А его непосредственному начальству не сегодня-завтра самые высокие милицейские генералы звонить начнут. Чтобы результатами следствия поинтересоваться. Которое еще неизвестно чьи и каким боком интересы задело.

Начнут интересоваться ходом следствия, а на самом деле «вопросы вентилировать» и намеки строить. Потому как у тех генералов с теми Папами вполне может быть дружба и общий экономический и политический интерес. Отчего те Папы обратятся за помощью к ним, а не к следователям. Которые, может быть, и не прочь были бы с ними столковаться, да только не могут, потому что в такие высокие общества из-за не вмещающихся в калашный ряд рож не вхожи.

И получится, что попадет непосредственное, отвечающее за ход следствия начальство в типичную для нынешних времен вилку, когда ни закончить расследование нельзя, потому что оно под контролем вышестоящего командования находится, ни расследовать до конца невозможно по причине того, что оно интересы очень влиятельных людей задевает. С которыми генералы, которые гораздо выше вышестоящего командования, на короткой ноге. Короче, ни тпру ни ну. А сплошной интенсивный бег на месте. С одновременным верчением нижним бюстом во все возможные заинтересованные стороны.

И самое обидное, что хоть в том, хоть в другом случае ничего хорошего тому начальнику не светит. Не найдешь преступников — сделают козлом отпущения, вплоть до снятия звезды. Найдешь реальных — того хуже, заимеешь врагов, которым человека с должности сковырнуть — только трубку телефона приподнять. Если вообще не на тот свет отправить. А блага все, которые за урегулирование дела причитаются, в генеральских карманах осядут. Хотя голову под удар подставляли не они.

Ну как при таком раскладе быть? Как всех одновременно удовлетворить и при этом чувство собственного достоинства не потерять?

Как?

Только если кого-нибудь другого вместо себя под удар подставить. Например, удобного во всех отношениях гражданина Иванова Ивана Ивановича. Который вполне может быть одним из организаторов этого преступления, а кроме того, профессионал, садист и серийный убийца.

Или следователя Старкова. Который ни черта в политике не смыслит и оттого идеальная в качестве громоотвода фигура. Если, конечно, его в нужное русло направить. В русло поиска Иванова Ивана Ивановича.

При этом если следователь его найдет и нужные, которые прокурора и прочих надзирателей удовлетворят, показания добудет, то общее руководство осуществлял он, его непосредственный начальник. За что ему честь, слава, премии и продвижение по службе. Если не найдет — будет отвечать по всей строгости бюрократических, все списывающих на стрелочников законов. Если найдет, но не того, кого следует, — тоже станет отдуваться сам. Но уже не по бюрократическим, а по гораздо более жестким законам.

Но в любом случае отвечать будет он. Потому что должность у него такая — следователь.

Ну и, значит, Иванов. А если его мало будет — Старков. Значит, они. Оба...

Глава тридцать восьмая

Подразделение замерло на рубеже атаки. На той последней черте, заступив за которую уже невозможно было вернуться назад. А можно было только идти вперед, искать свою смерть или добывать общую победу.

— Уточняю боевую задачу, — сказал командир. — Первая пятерка блокирует выходы из первой и второй казарм и штаб. Вторая пятерка берет на себя третью и пятую казармы. Третья — страхует тылы и в случае чего расчищает путь отхода. Все остальные работают четвертую казарму. Задача ясна?

— Так точно.

— Время три тридцать пять. Атака в три пятьдесят три.

Командиры пятерок задрали к глазам левые руки и сверили и подвели часы.

— По окнам, если что, не стрелять. Куда угодно, кроме окон.

Это понятно, звон битого стекла мог привлечь внимание личного состава соседних казарм. И тем увеличить численность противника сразу в несколько раз.

— Ясно.

— Ну, тогда пошли...

Разбитые на пятерки бойцы разбежались вдоль забора, перемахнули его одновременно в нескольких местах и рассредоточились по территории части.

Сопротивления они не встретили. Потому что не война и никому в голову не могло взбрести искать в глубине невоюющей России, на территории собственной войсковой части врага. Но встретили несколько непонятно за каким делом слоняющихся по территории гарнизона случайных офицеров.

— Стоять! — гаркали офицеры, заметив в тени кустов подозрительно шевелящиеся фигуры. — Ко мне, военные! Шагом марш ко мне!

Бойцы, убрав оружие, приближались.

— Вы кто такие? Самовольщики? Отвечать! — возмущался неудачно вышедший на прогулку офицер. — Что это за форма? Я спрашиваю. А ну стоять смирно!..

Бойцы подходили, вставали «смирно» и отдавали честь. Они подходили, вставали по стойке «смирно» и отдавали честь с единственной целью — приблизиться к врагу на расстояние вытянутой руки.

— Кто такие? — повторял вопрос офицер. Но ответа не получал, а получал ногой в пах или ребром ладони по шее. Отчего на некоторое время переставал помнить устав гарнизонной службы и ставить «смирно» и «вольно» всех встретившихся на своем пути бойцов.

Обмякшее тело офицера оттаскивали в кусты и шли дальше.

— Эй вы, трое! Оба идите сюда! Идите сюда, я сказал! И не хрен прятаться. Я все равно вас уже видел... Ну ты смотри, еще один, которому ночами делать нечего... Кроме как вместо своей походной кровати в кустах валяться...

В три сорок девять в части раскричались птицы. Целая стая непонятно откуда взявшихся птиц.

Все подразделения были на местах. И были готовы к бою.

— Порядок.

В три пятьдесят три майор Сивашов открыл дверь четвертой казармы. Не как показывают в кино. Не прикладом автомата с криком «Всем лечь на пол!» и не подошвой ботинка. Двумя пальцами за ручку. Очень аккуратно, нежно и медленно. Так, чтобы даже петли не скрипнули.

Дневальный стоял на положенном ему месте. Но стоял с закрытыми глазами. И видел не опостылевшую казарму, заполненную отдыхающими старослужащими, а дом, мамку, борщ и свою школьную, которая не прочь, подругу.

Майор подошел к дневальному и ласково тронул его одной рукой за плечо, а другой за болтающийся на поясе штык-нож. И прижал палец к губам, когда тот встрепенулся.

— Тихо! — прошептал майор.

Дневальный, выпучив глаза, смотрел на незнакомого, облаченного в маскировочную униформу офицера. Который непонятно каким образом возник на месте его, которая не прочь, школьной подружки.

— Отдай нож.

Дневальный отдал.

А вот дальше безукоризненно продуманный план дал сбой. Из-за случайности. Из-за глупости. Из-за переполненного мочевого пузыря одного из солдат. Который вдруг надумал его освободить.

Еще даже не встав, а только проснувшись, он увидел странное передвижение по казарме каких-то посторонних людей и прижатого к стене дневального. Если бы он был срочником, все могло бы обойтись. Но этот перегрузившийся с вечера водой военнослужащий был контрактником. Был профессионалом. Одним из тех, кто участвовал в операции на Агрономической.

— Полундра! — крикнул он не имеющую никакого отношения к уставу, но абсолютно понятную команду. И прыгнул под ноги одному из приближающихся врагов.

Тот упал, и, сцепившись, они покатились по полу, матерясь и опрокидывая табуретки.

— Рота, в ружье! — заорал кто-то в дальнем конце казармы.

— Всем лежать! — гаркнул, перекрывая крики, майор Сивашов и выпустил поверх вторых ярусов кроватей, поверх разом приподнявшихся голов длинную автоматную очередь.

Но нужного действия автоматная очередь не возымела. Потому что на дуло автомата был накручен набалдашник глушителя, отчего эффект выстрелов должным образом не сработал. Не было громоподобного, устрашающего, особенно спросонья устрашающего, треска. И не было вспышек пламени. Были тихие хлопки и стук бегающего туда-сюда затвора. И еще был звон разлетающихся в мелкие осколки осветительных плафонов и шлепки пуль в деревянные стены казармы.

— Лежать!!! Кто шевельнется — убью на месте!!! Большинство военнослужащих не шевельнулись. То большинство, которое несло срочную службу и любило ее примерно так же, как каторжанин свои колодки. Эти выполнили приказ с удовольствием. Тем более что приказ был лежать, а не, к примеру, строиться или заниматься строевой подготовкой.

А вот все прочее, служащее по контракту и временно прикомандированное к части меньшинство приказу не подчинилось. Потому что догадывалось, что за этим может последовать. Опознание может последовать, выведение опознанных за казарму и, вполне вероятно, зачистка. Не в смысле уборка территории, а в смысле уборка нежелательных свидетелей. С помощью приставленного к затылку пистолета.

В отличие от всего остального личного состава данной воинской части, равно как и большинства всех других частей, прикомандированные контрактики служили не в мирное время и не в мирной стране. Они служили в государстве, где велись полномасштабные боевые действия. В качестве бойцов на передовой линии служили. Потому что составляли костяк одного из спецподразделений, которых в искусственно созданной мути постперестроечных реформ развелось больше, чем за предыдущие восемьдесят лет советской власти. Каждый хотел иметь свои, против других, мускулы.

Эти состоящие на контракте «мускулы» многократно переходили из рук в руки, перебывали во всех возможных горячих точках страны и уже даже не знали точно, какому хозяину служат. Просто служили, выполняли задания и получали за это деньги. По нынешним временам хронического финансового дефицита неплохие деньги.

А в связи с тем, что контрактники не просто служили, а служили в условиях, максимально приближенных к боевым, а чаще всего в реальных боевых, их тела выработали нормальные военные привычки: на вой мины падать в ближайшую, чем бы она ни была заполнена, яму, отвечать на выстрел выстрелом, а на окрик «Руки вверх!» — тремя. Именно поэтому, когда они услышали крик майора Сивашова «Всем лежать!», они не легли, а, напротив, вскочили на ноги, упали, откатились за первые попавшиеся укрытия и, вытащив бывшее при них оружие, приняли бой.

Они сделали все то, что требовалось сделать для того, чтобы сохранить свою жизнь, раньше, чем сообразили, что сделать. Они еще глаз со сна как следует не открыли, но уже лежали в импровизированных укрытиях, выставив перед собой пистолеты и ножи.

В казарме застучали выстрелы.

— Справа!

— Обходи!

— Вон он!.. — орала наступающая сторона.

Обороняющаяся валила двухъярусные кровати вместе с лежащими на них срочниками, создав из них импровизированные баррикады. И огрызалась редкими выстрелами. Редкими, потому что были ограничены в боеприпасах. Ложась спать, они не предполагали, что проснутся в гуще боя, и автоматы и гранатометы под матрасы не засунули. Только пистолеты. И то не все. Лишь самые трусливые... и самые опытные.

Первыми в бою пали... осветительные приборы. На плафоны, несмотря на нехватку боеприпасов, патронов обороняющаяся сторона не жалела. Лишний свет им был не нужен. Лишний свет был на руку наступающим, которые искали цели для своих скорострельных автоматов. И которые в темноте теряли свое преимущество, так как были одинаково опасны и той, и другой стороне. В темноте, в замкнутых помещениях из автоматов не палят. В темноте драка идет по законам рукопашки, на максимальном сближении, где невидимого врага можно определить по дыханию, по звуку шагов, бряцанью амуниции и запаху изо рта.

Плафоны и лампочки взрывались, как маленькие гранаты, осыпая все вокруг мелкими стеклянными осколками. Через несколько секунд в казарме было темно. Только слабый свет начинающегося рассвета подсвечивал пространство возле окон.

— Бей в белое! Они в белом! Они в майках! — кричал в темноте чей-то голос.

Первое, не идеологическое различие было определено. И было названо. Обороняющиеся отсвечивали в темноте майками, трусами, голыми торсами и ногами. В то время как их враги были наглухо запакованы в камуфляж.

Бить следовало в белое.

Первые жертвы нового открытия не замедлили сказаться. На нескольких белых в темноте пятнах расползались темные кровяные кляксы.

— Они достанут нас, — сказал один из бойцов в трусах, — все равно достанут...

— Достанут. У меня в обойме два патрона осталось, — согласился другой. — Надо контратаковать! Тогда хоть кто-нибудь. Вместо всех...

— Надо. Передай другим.

— Контратака... Контратака... — прошелестело по казарме. — — Приготовиться...

Через мгновение противники должны были сойтись вплотную. Сойтись на ножах. Через мгновение должно было случиться самое страшное, что только бывает на войне. Рукопашная схватка.

Бойцы дослали в пистолеты патроны, сцепили враз вспотевшие пальцы на рукоятках ножей, а те, которым повезло меньше, выломали из кроватей железные ножки, выставив их рваным железом вперед.

— Разом! — крикнул чей-то голос.

Десятка полтора фигур рванулись вперед. Навстречу в упор ударившим выстрелам. Кого-то пули нашли, но подавляющее большинство сквозь огненную завесу прорвались. Прорвались благодаря прикрывшим их своими уже мертвыми телами товарищам.

— Вперед!!!

Выстрелы стихли. Потому что стрелять уже было невозможно. Не в кого. Обе стороны сцепились в один шевелящийся, ругающийся, сверкающий лезвиями ножей и оскаленными зубами клубок. Каждая рука нашла чужое горло. Каждый нож — живые человеческие кишки.

— А-а! Гад!!!

— Мужики! Осторожно! Это я!

Удар! Стон. Предупреждающий окрик. Новый удар. Молниеносный, потухший в человеческом теле блеск штык-ножа. Дикий вскрик. И тут же агонизирующий хрип.

— На! Получи!

— Сзади!

Звон столкнувшегося в воздухе железа — ствола автомата и ножки от кровати. Лезвия ножа — с лезвием ножа. Глухие, с хрустом ломаемых хрящей удары кулаков по лицам. Шлепанье выплюнутых изо рта вместе с кровью зубов. Мертвый стук ударившихся о пол поверженных тел.

Возня, сопение, проклятия, стоны.

И безумное желание убить, чтобы остаться в живых самому!

— Ну все...

— Не надо!!!

— Надо! Или ты меня, или я... Драка была короткой, но драка была смертельной.

Во дворе казармы послышались крики. И послышались выстрелы. Похоже, очухались бойцы в соседних казармах. И пятерки прикрытия приняли бой. Сколько они смогут сдерживать превосходящие силы противника? Сколько те будут вскрывать оружейки, разбирать и заряжать оружие, согласовывать свои действия? Минуту? Две? Три? Нет, пожалуй что, пять.

Значит, еще пять-шесть минут, и ситуация в корне изменится. Для пришедших сюда изменится. Драка пойдет на два фронта. Наступающие окажутся зажаты в казарме, из которой уже никогда не выйдут. Живыми не выйдут.

— Уходим! — скомандовал майор Сивашов. Люди в камуфляже попытались оторваться от своего в трусах и майках противника. Но это было нелегко. Потому что разойтись на дистанцию в несколько метров значило разойтись на расстояние выстрела. Который неизбежно прозвучит.

Рукопашка так просто не заканчивается. Рукопашка обычно заканчивается гибелью или безоговорочной капитуляцией противника.

— А, сволочь! Отцепись, сволочь! Снова удары, блеск штык-ножей, вскрики. И требовательный, все перекрывающий голос Сивашова:

— Раненых с собой! Быстрее! Быстрее! Резкий отчаянный отрыв, обмен встречными выстрелами. И мгновенное отступление обороняющихся в глубь казармы. Чтобы под автоматные очереди не попасть.

— Сколько?

— Пятеро!

— Должны быть еще двое. Ищи еще двоих. Переползая через мертвые тела, бойцы майора Сивашова искали своих раненых и погибших товарищей. Которых не хотели оставлять врагу. Двое, отступив к флангам, прикрывали работу «санитаров», высунувшись из-за кроватей и поливая казарму длинными, опустошающими рожки автоматов очередями, не давая противнику возможности поднять голову из укрытий.

— Все?

— Все!

Живые, раненые и мертвые собрались вместе.

— Сейчас будут гранаты! — заорал кто-то из остававшихся в казарме.

Гранаты должны были быть. Потому что только они могли обеспечить надежное прикрытие тылов и гарантировать от ударов в спину. Но гранат не последовало. Возможно, потому, что жертв и так хватало.

— Мы еще вернемся! — пригрозил последний уходящий боец.

— Давай, давай! — закричали ему из темноты казармы.

На улице бойцы взвалили мертвых и раненых на плечи и, ощетинившись во все стороны дулами автоматов, двинулись к забору. В тылу, огрызаясь редкими выстрелами, сдерживали наступательный порыв противника пятерки арьергарда. Им повезло. Они, если не считать нескольких средней тяжести огнестрельных ран, обошлись без потерь.

Забор форсировали с ходу, выстраивая из своих тел пирамиды, по которым, как по лестницам, поднимались и спускались носильщики с ранеными и убитыми.

— Быстрее, быстрее!

Бойцы нырнули в недалекие кусты.

— Прикрытию занять оборону!

Пятерка арьергарда расползлась по земле, залегла за пеньки и валуны, приготовившись к бою. Им предстояло отвлечь и стянуть на себя преследующую разведгруппу сил противника. И сдерживать по меньшей мере тридцать минут. И умереть, если не будет другого выхода. И если эти тридцать минут не истекут.

Десять минут.

Пятнадцать.

Двадцать.

Двадцать пять...

Никакого преследования. Только какие-то крики и суета за забором. Похоже, не до того им, чтобы бегать за ушедшей в неизвестном направлении боевой группой. Похоже, они раны зализывают.

— Приготовиться к движению!

Пятерка арьергарда разобралась в колонну и с места, бегом, двинулась в исходную точку. Через час пятнадцать минут они вышли к грунтовой дороге, где еще через пять минут прошли крытые брезентом военные «КамАЗы». Машины притормозили, принимая на борт последних пятерых бойцов. Задние пологи опустились, и машины рванулись к близкому шоссе.

Не санкционированная начальством операция была завершена. С незначительными боевыми потерями...

Продолжение следует...