НЕОТМАЗАННЫЕ - Неотмазанный (часть 11)

    Сколько всего времени Колька прожил у Али, он не знает?
    Через неделю после «зачистки» рано утром Али растормошил его, еще не начинало светать. Хозяин выгнал из гаража белую блестящую «Ниву» с верхним багажником, на который Колька и Руслан загрузили несколько мешков с мукой и пшеном. Сверху от дождя накрыли полителеновой пленкой. Единственный номер, висевший сзади, был явно московским. «Это точно! — подумал Селифонов. — Наверняка, угнали из столицы. А номер не свинтили, не смогли, резьба прикипела. Неудивительно, тут каждая вторая автомашина — ворованная!».
    Из дома в сопровождении Али вышли два незнакомых чеченца, они бойко о чем-то беседовали. Оба в новом камуфляже, в «разгрузках», хорошо вооружены. Один чересчур веселый, с бородой, золотыми передними зубами, другой лет двадцати пяти с орлиным профилем наоборот всё больше молчал. Что-то внутри подсказывало Кольке, что это старший из сыновей Али, тот самый Резван. Чеченцы стали прощаться.
    — Ассаламу Алейкум. Аллаху Акбар!
    — Ва Алейкум Ассаламу. Аллаху Акбар!
    — Иван! Поедешь с ними, — сказал Али, подозвав Селифонова, кивнув на загруженную «Ниву».
    Ехали долго. Уже начинало светать, в сумраке проскочили какое-то село, потом долго петляли по извилистой горной дороге, миновали вброд несколько мелких речушек. Наконец машина, съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу их уже ждали два боевика и семеро, судя по оборванной одежде и изможденным лицам, пленных.
    Машину быстро разгрузили. Руслан сразу же уехал обратно, оставив растерянного Кольку на берегу среди чужих. Селифонов и остальные пленники, понукаемые «чехами», с мешками медленно побрели по берегу вдоль сверкающей на солнце реки. За излучиной они свернули влево, вышли на ведущую вверх незаметную тропку и стали с трудом карабкаться в гору. Солнце было уже в зените, когда они вышли к лагерю боевиков. Это был небольшой лагерь, состоящий из полутора десятка хорошо замаскированных землянок и нескольких пещер, скрытых в буковых зарослях. Кольку поместили в одной из землянок с боевиками. Среди боевиков было много наемников-арабов, встречались и хохлы. Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
    Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке полевой командир Азиз, которого все в лагере боялись как огня за его неукротимый норов, за его жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех пристрелил араба за какую-то ничтожную провинность. Иногда пролетали «сушки», бомбили где-то вдалеке. Азиз требовал от всех неукоснительно соблюдать меры маскировки.
    С пленными Кольке заговорить не удавалось, солдат среди них было четверо, один из которых, какой-то припадочный с идиотской улыбкой, с шальными глазами. Остальные гражданские. Все обтрепанные, грязные, забитые, голодные. Над узниками постоянно измывались. Один солдат, не выдержав изуверских побоев, принял мусульманскую веру. Ему торжественно сделали обрезание и нарекли новым именем, Хамзат. Он выучил молитвы, стал молиться, как и боевики. Вооруженный длинной палкой он жестоко избивал бывших собратьев по несчастью. Пленникам приходилось пилить, колоть дрова, ходить за водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь. Под горячую рук «чехов» Колька попадал редко, так как был сильнее и расторопнее остальных обессиленных заложников.
    Дни становились теплее, появились мохнатые синие колокольчики сон-травы, зажелтели головки одуванчиков, на деревьях распустилась нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым ковром скрыла базу боевиков с неба.
    В лагере появились новые пленники: два омоновца. Старший лейтенант со страшной гематомой под левым глазом и распухшими черными от побоев губами; и сержант с разбитыми в кровь виском и затылком. Их поместили в соседнюю землянку. Колька видел, как, молодые «чехи» жестоко издевались и унижали их. Особенно доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому парню, похожему на борца, с неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.
    Через пару дней Кольке на распиловке дров удалось переговорить с новичками.
    Фамилия старшего лейтенанта из новосибирского ОМОНа была Гурнов. Офицер с болью поделился, как они с сержантом оказались в плену.
    — Подбежала, браток, на рынке маленькая заплаканная малява. Плачет, надрывается, слезы ручьем, помогите дяденьки, родненькие! Мама умирает! Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка, говорю! Сделаем все, что в наших силах! Где твоя мама!
    — Вон там, в подвале умирает, дорогая мамулечка!
    Трое нас было. Я, Саня, — Гурнов кивнул в сторону сержанта. — И майор Перфилов. Спускаемся в темный подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас и сделали как зеленых сосунков. Перфилов последним спускался, смекитил, да поздно было, начал стрелять, его сразу на входе положили. Очнулся я уже в машине с кляпом во рту, рядом Саня в крови. Потом в холодной сырой яме неделю продержали, суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит, а вот у Сани дела х…евые. Голову, гады, ему проломили. Говорить совсем не может, только мычит. Пытается на земле веткой что-нибудь написать, но буквы путает, ничего не понять.
    Колька с жалостью посмотрел на бледного сержанта, который, откинувшись и прикрыв глаза, отрешенно сидел в стороне у дерева. Вдруг Саня весь напрягся, и у него судорожно задергалась правая щека. Было впечатление, что он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо, он сунул в рот большой палец, пытаясь сдержать судорогу дергающейся щеки. Из серых глаз полных страдания по грязным щекам текли слезы.
    — Запоминай, братишка, внимательно слушай. Может тебе еще доведется выбраться отсюда. Нам же все, п…дец! Убьют они нас! Как пить дать! Еще ни один омоновец из плена не вернулся. Один бы я попробовал еще дать деру или покрошить пяток гадов в капусту, если повезет. Но Санька не имею права бросить! Ты это, понимаешь?!
    Бедного Санька убили спустя несколько дней, когда у него отнялась правая рука. Он уже почти не чувствовал ее, еле-еле шевеля онемевшими пальцами. На половину парализованный он стал обузой для “чехов”. И они, не церемонясь, полоснув кинжалом по горлу, столкнули его с обрыва. При чем убил его ни кто-нибудь, а четырнадцатилетний подросток, который под одобрительные возгласы боевиков сделал это «черное» дело спокойно, не тушуясь. Будто только этим и занимался всю свою короткую жизнь. В лагере подростков было трое: Махмуд, Умар и Шамиль. Они занимались с инструктором-подрывником, молодым арабом Гусейном, учились у него минному делу, как закладывать фугасы, как ставить маскируемые растяжки, как подсоединять провода к детонаторам. То ли малограмотные пацаны были бестолковыми, то ли инструктор объяснял не совсем доходчиво, но подростки часто допускали ошибки, практикуясь на муляжах мин. Кольке как-то несколько раз довелось видеть, как Умар, убивший «омоновца», сдавал экзамен по применению мин-ловушек. На одном из занятий он прикопал гранату и прижал рычаг магазином от автомата, когда «рожок» потянули за веревку, рычаг сработал и граната взорвалась. Потом он учился ставить маскируемые растяжки между деревьями, поместив «лимонку» в разрезанную пластиковую бутылку или банку. Чтобы «эфки» взрывались мгновенно, им удаляли или укорачивали замедлитель запала. Осторожно надпиливая пилкой и потом переламывая его. Подрывник часто неистово ругался, плюясь, выходил из себя, когда подростки путали провода или клеммы батареек. Иногда ученики араба исчезали на несколько дней, отправляясь на равнину минировать дороги, подъездные пути к блокпостам или к пунктам дислокации федеральных войск, и затем после диверсии вновь появлялись в лагере. Селифонова частенько использовали для оборудования схронов: нагружали его боеприпасами, медикаментами, продовольствием и в сопровождении кого-нибудь из боевиков он уходил далеко от лагеря, где они прятали груз в укромном месте, тщательно маскируя. О месте схрона, как правило знал только один-два человека, Колька был не в счет, потому что он был очередной «овцой на заклание».
    Кто-то из чеченцев, как-то проходя мимо будущей землянки, где копались заложники, окинул оценивающим взглядом крепкую статную фигуру старшего лейтенанта и предложил новую забаву, организовать борцовский турнир.
    Мгновенно образовался на вытоптанной поляне широкий круг, на середину которого вытолкали избитого «омоновца». Против него на поединок вышел Рамзан, здоровенный волосатый небритый детина. Скинув куртку и засучив рукава у рубахи, он, криво усмехаясь в черную бороду, под смех боевиков пропел ласковым грудным голосом, приглашая Гурнова на схватку:
    — Иды, иды суда, цыплонок! Я тэбэ сэчас буду бороть!
    Они сошлись. Могучий Рамзан, у которого ходуном под мятой рубахой играли мускулы, крепко вцепился в одежду противника. Они долго топтались на месте, кружась по поляне, подымая пыль, мотая друг друга из стороны в сторону. У чеченца на лбу обильно проступил пот, редкие черные волосы на лысеющей голове слиплись. Слышались трубное сопение горца и тяжелое прерывистое дыхание Гурнова. Обессиленный в плену «омоновец» с трудом сдерживал напор массивного чеченца. Попытался сделать подсечку, но не удачно. Потерял равновесие и чуть не упал. Такого мастодонта, как Рамзан, разве собьешь. Со всех сторон раздавались смех, советы, свист, подбадривающие возгласы. Все произошло очень быстро, никто ничего толком и не понял. Рамзан, которому надоела эта канитель, попер мощно вперед как танк, чтобы обхватить и сжать соперника в своих могучих тисках, но стремительная атака обернулась неожиданным для него поражением. Под натиском боевика старший лейтенант упал, увлекая того за собой, сделав прием называемый в борьбе «мельницей». Бугай кувыркнулся, мотнув в воздухе ногами, грохнулся на землю словно куль, подняв облако пыли. И пока соображал, что же произошло, Гурнов применил болевой прием на руку. От боли кавказец взвыл и забился словно раненый зверь в капкане. Что вокруг творилось? Невообразимый гвалт, гам, улюлюканье, свист…
    К борцам подскочили двое боевиков, один из них ударил со всей силы ботинком «омоновца» в бок, другой ухватил его за голову и оттаскивал от воющего, сучившего ногами, боевика.
    Рамзан, от смущения покраснев, с трудом поднялся, охая, бормоча проклятия и поддерживая больную руку. В стороне несколько человек стали ногами избивать, сжавшегося в комок и прикрывшего голову руками, лейтенанта.
    Полевой командир был явно раздосадован исходом схватки, он нервно постукивал пальцами по колену, выбивая дробь конских копыт. Неожиданно хмурый взгляд Азиза наткнулся на бледного Кольку, который выглядывал из-за спин боевиков, наблюдая за борцами. Обернувшись, боевик что-то сказал молодому «чеху», стоящему за ним. Тот, окликнув Селифонова, вытолкал его к восседавшему на белой бурке словно вождь, Азизу.
    — Хочешь жить? — вдруг задал вопрос Азиз, улыбнувшись.
    Колька, молча, кивнул головой, исподлобья недоверчиво косясь на гогочущих вокруг боевиков.
    — Убей его! И я тебя отпущу! Слово джигита! — улыбнулся тонкими губами полевой командир. — Азиз никогда не бросает слов на ветер, солдат!
    — Гаджи! — позвал он, насмешливо глядя на уныло стоящего перед собой солдата в жеванном замурзанном бушлате.
    Вновь появился Гаджи, молодой высокий парень с неприятным лицом и колючим взглядом, один из телохранителей Азиза. Он подвел рядового к стонущему на земле, избитому «омоновцу», лицо которого превратилось в страшную кровавую маску.
    — Сволочи-и! Говнюки! — хрипел старший лейтенант, сплевывая сгустки крови. — Стреляй, паря! Не бойся, на тебе крови не будет! Хорошее дело сделаешь, отмучаюсь! Все равно не жить!
    Гаджи достал из кобуры «макаров», передернул затвор, извлек обойму и протянул «ствол» солдату. Наступила мертвая тишина. Николай словно замороженный неподвижно стоял посреди поляны с понуро опущенной головой. Его невзрачная мешковатая фигурка была похожа на клоуна. Потрескавшиеся сбитые пальцы судорожно сжимали и разжимали потную рукоять пистолета. Напряженные лица боевиков были устремлены на него, некоторые, споря, улыбаясь, тихо переговаривались между собой.
    — Слово джигита, — раздался за его спиной вкрадчивый голос Азиза.
    Солдат вздрогнул как от удара хлыстом при этих негромко произнесенных в тишине словах.
    Колька поднял голову и оглянулся на Азиза. В больших серых глазах солдата была пустота. Они ничего не выражали. Они были неживые, это были глаза мертвеца. На лице растерянность, мелко дрожали бледные по-детски пухлые губы. Он хотел что-то сказать, но страх настолько сковал его, что из горла вырвался только слабый хрип.
    Так страшно ему было только раз в жизни. Когда ему было восемь. Они жили тогда в Казахстане, в военном городке. Он, родители и его старший брат Вадик. Как-то летом в выходной семьей решили съездить отдохнуть на одно из соленых озер. И шофер отца, Иван Иванович, молодой бравый красавец, попросил разрешения взять на рыбалку своего друга, учителя П.
    Братья обожали Иван Ивановича, это был живой веселый парень, который часто катал их на машине. Отец всегда возил с собой две винтовки, «мелкашки», которые обычно лежали за передними сидениями. Охота в тех краях была знатная, и он часто домой привозил подстреленных уток, лысух, зайцев.
    Отдых на природе, как правило, без выпивки не обходился. Произошло то, что учитель здорово накачался и стал буянить, приставая ко всем. На обратном пути заехали к знакомым казахам. Родителей пригласили на бешбармак. Отец велел Ивану Ивановичу отвезти пьяного друга и детей домой, а потом вечером приехать за ними.
    Только отъехали с километр, как П. стал вновь выступать. Иван Иванович остановил машину и выволок учителя наружу. Тот пытался ударить его, размахивая бестолково руками. Иван Иванович бросил противника через себя и, оседлав его, стал его шлепать по щекам. Надавав звонких оплеух, вновь запихнул буяна в машину. П. притих, из носа у него капала кровь, которую он размазывал ладонью по лицу.
    Перепуганный Колька сидел рядом с братом, судорожно вцепившись в поручень, боясь оглянуться на пьяного. Внутри у него все тряслось и замирало от страха.
    Учитель с разбитым носом не унимался.
    — Ты, чью кровь пролил, гад? — бубнил он, вымазав кровью указательный палец и тыча им.
    Вдруг дико заорав, он сзади обхватил руками Ивана Ивановича за шею и стал его душить. Тот, притормозив, повернулся и двинул учителя кулаком в физиономию. От удара П. разжал руки и свалился как мешок с бокового сидения. Потом он вдруг заметил лежащие за передними сидениями винтовки и вцепился в одну из них. Заглушив мотор, Иван Иванович перебрался назад к разъяренному противнику.
    — Вадик, садись за руль!
    — Иван Иванович! Я не смогу!
    — Не бойся, сможешь. Это не трудно. Главное, делай, что я скажу. И без суеты.
    Двенадцатилетний мальчишка пересел на шоферское место, крепко ухватил дрожащими руками руль.
    — Выжимай стартер!
    Нажата педаль. Машина сердито заурчала.
    — Молодец! Рычаг переключи на первую!
    Рычаг переключен. Побледневший пацан с силой толкает его до упора.
    — Хорошо! Теперь плавно отпускай сцепление и дави на газ!
    Машина, истошно рыча, резко скакнула вперед и заглохла.
    — Фу ты, черт! Да не так резко! Давай снова!
    Машина пылила по степи. Это напоминало фильм «Последний дюйм», где сын летчика, мальчик Дэви, спасая раненого отца, смог взлететь и привести самолет на родной аэродром. Наконец между выгоревшими на солнце сопками показался родной поселок.
    Вот и сейчас Колька испытывал то же самое, что и много лет назад. Страх сковал его, в горле пересохло, его всего трясло как малярийного, на лбу проступили грязные капельки пота. «Макаров» тянул вниз руку.
    Неожиданно, он резко обернулся и вскинул руку по направлению Азиза. Но выстрелить он не успел, две автоматные очереди слились в одну…
    Потом тела убитых сбросили в глубокое узкое ущелье, где шумел, завихряясь, стремительный горный поток. И понесла их студеная река к «своим», они плыли то вместе, то обгоняли поочередно друг друга, пока тело старшего лейтенанта на одном из перекатов не зацепилось за торчащую из-под воды корягу и не осталось за тем поворотом. Дальше Колька поплыл один, задевая за колючие прибрежные кусты, за камни, окунаясь в буруны восковым лицом, раскинув руки, словно парящая птица. На третий день его заметил и вытащил на берег щуплый белобрысый солдатик, шофер из артдивизиона.