НЕОТМАЗАННЫЕ - Последний пасодобль (часть 10)

   Ромка Самурский с Чернышовым, только что сменили Чахлого и Свистунова. С их «фишки» хорошо просматривалось расположение батальона. Из ряда походных палаток особенно выделялась «собровская обитель», как ее называли братья Исаевы. На ее линялом выгоревшем брезенте как на киношном экране мелькали фантастические тени словно драконы, из палатки доносились смех и пьяные выкрики. У СОБРа вовсю шла гулянка: справляли рождение сына Юркова. Радостное известие новоявленному отцу привез из ПВД капитан Дудаков. Он приехал не один, привез с собой военного корреспондента, плотного лысого мужичонку с кофром. Живой компанейский журналист быстро нашел со всеми контакт и как родной влился в коллектив, тем более он приехал не с пустыми руками. Сооруженный на скорую руку праздничный стол ломился от водки. Сначала горячо и шумно поздравляли счастливого «папашу», потом незаметно тема резко рульнула на анекдоты, на баб, а уж потом все переключились на щедрого гостя, засыпав его вопросами.
    — И много вас таких еб…утых, которые лезут в самое пекло, рискуя жизнью, чтобы снять все прелести мясорубки? Ведь пуля — дура, она не разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, — задал вопрос Митрофанов.
    — Думаю, с сотню нас, стрингеров, по свету наберется. Стрингеры — это независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не скрою. Но такой уж мы отчаянный народ. Тянет нас в горячие точки как магнитом. Эта наша жизнь, наш хлеб. Мы иначе не можем. В крови у нас это. Многие гибнут, некоторые становятся калеками. Не всем везет. Взять того же Макса Шабалина из газеты «Невское время», пропал еще в первую чеченскую. «Чехам» до фени, чей ты корреспондент. Главное для них — бабки на тебе заработать.
    — Матвеич, и давно ты занимаешься своим опасным промыслом? — пропустив стакан, морщась, спросил с мрачным лицом в шрамах Трофимов, по прозвищу «Конфуций».
    — Да, лет пятнадцать, не меньше. Я ведь кончал журфак МГУ, долго работал корреспондентом в разных газетах, журналах. А потом как-то выдался случай в Афган слетать с группой артистов. Вот там я первый раз и вкусил «медвежьего мяса», вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по полной программе. Это как зараза, как наркотик. Один раз попробовал, еще тянет. Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал под мощный обстрел колонны на серпантине в горах под Гератом. Мужики! Перебздел не на шутку тогда как малый пацан. Кое-что отснял, конечно. Сейчас жалею, что мало. Подбитые танки, чадящие «наливники»; ребят погибших, царство им небесное, раненых… Правда, после той командировки большую часть отснятых материалов «комитетчики» изъяли. Работа у них видите ли такая. Как бы чего лишнего народ наш не узрел.
    — Это точно, правду у нас не любят! Наверное, оставили материалы, где бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья сажать, — вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
    — Да, «гэбисты» они такие. Однажды моего приятеля, за «мягкое место» взяли, еле отмазался. Он — фотолюбитель заядлый, еще с пионерских времен. Начал заниматься в школьном фотокружке, а потом в студии в Доме культуры, одно время даже председателем областного фотоклуба был. Участвовал во многих международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал он как-то с женой по турпутевке в Прибалтику. А приключилась эта история с ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил из номера и помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной архитектурой и, не переставая, щелкал и щелкал. И тут надо ж такому случиться, закрапал дождик. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а в нем маячит чей-то силуэт. Ну и решил сфотографировать, авось пригодится для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь не унимается, пуще прежнего разошелся. Вдруг под аркой откуда не возьмись появляется военный в звании майора. Подходит к нему и говорит эдаким официальным голосом с металлическими нотками:
    — Гражданин, пройдемте!
    — Куда? — спрашивает, недоумевая, мой приятель.
    — Там вам все объяснят! — последовал лаконичный ответ.
    Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это здание, в окне которого он видел силуэт. Оказывается, это апартаменты Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой? Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать честно, перебздел он не на шутку!
    — Еще бы! В такую историю вляпаться! — откликнулся раскрасневшийся от выпитого Виталий.
    — Главное, ни за что, ни про что! — добавил его брат Степан.
    — Объясняет им, что он мол, занимается художественной фотографией, что мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают «органы плаща и кинжала». Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не дождавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
    — Правильно сделала, вместо того, чтобы нежиться под теплым бочком у жинки, титьки щупать да исполнять прямые супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где!
    — А у меня двоюродного братца как-то замели! — стал делиться воспоминаниями уже виновник торжества, Юрков. — Было это дело еще в старые добрые времена, при генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши, декорации и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не зарекайся! Не думал, не гадал парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может по пьяни, ножом вжик, вжик. Порезал крест накрест плакат с какими-то тезисами Леонида Ильича, который висел перед входом в культурное заведение. Ну и директор на следующий день вызвал художника и велел немедленно стенд реанимировать. А дело- то было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подъустал, да еще пропустил «три семерки» с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не одну. Он, конечно, сразу же включился в работу, состряпал плакат заново. Но впопыхах ошибся. Представляете, мужики, пропустил три буквы. Всего три буквы. И получилось: вместо Председатель Президиума Верховного Совета — Предатель Президиума Верховного Совета. Никто ничего не заметил. Такие вещи, как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью бродил вокруг здания, от скуки стал читать и обнаружил крамолу. И как истинный партиец старой закалки тут же позвонил в «соответствующие органы». Немедленно приехали крутые ребята и под рученьки увезли моего братана на собеседование. Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них довольно грустным.
    — Хорошо грустным. При Лаврентии Палыче вообще бы сгинул! — вставил Конфуций, почесывая бок.
    — Матвеич, расскажи что-нибудь. По свету, наверное, помыкался. Поколесил-то изрядно? — попросил Емельянов, вытряхивая из картонной коробки на койку консервы.
    — Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия, Карабах, Югославия, Чечня. Вот, жалею, в Баку не попал, друга там потерял, Сашу Есаяна. Замечательный был парень, отличный оператор. Как говорится от бога. Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа, когда увидели у него в руках камеру.
    — Опасная у вас работенка, однако, — сказал Савельев, аккуратно ножом выкладывая кусочки тушонки на хлеб. — Не позавидуешь.
    — Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам чем-то не приглянулся, видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала; «сипуку» жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось бросить. Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам телевизионщикам Виктору Ногину и Гоше Куринному, в отличие от меня, не повезло, так и сгинули на хорватском участке. Возможно, их приняли за сербских шпионов. Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
    — Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома не сидишь, что пропадаешь, черт знает где.
    — Да, я и не женат, мужики. В разводе. Дважды. Да, и какая женщина выдержит такую жизнь. Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по свету, дома почти не бываешь. На хрена, он такой муж нужен. Стрингер должен быть свободным как птица. Его ни что не должно держать. Если ему надо, он должен в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
    — У меня приказ, вашего брата, репортера, с передовой гнать в три шеи! — вдруг ни с того, ни с сего выдал, молчавший до этого, капитан Дудаков, уставившись неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
    — За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она? Передовая-то! Не допускать за правду? — попытался съязвить Матвеич.
    — За нее матушку! За нее родимую! Которую за бабки забугорникам продаешь!
    — Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, что вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она не была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
    — Может и так, но твои агентства, всякие там Рейтэры, х…эйтэры и прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
    — Согласен, бывают случаи, довольно паршивые, я вам скажу, — нахмурив широкий лоб, потирая блестящую лысину, продолжал стрингер. — Недавно приятель мой, корреспондент одной из столичных газет, отснял материал, как солдаты занимаются захоронением убитых боевиков. В выкопанную траншею стаскивают трупы. И молодые ребята, чтобы не таскать мертвяков руками, просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых к траншее с помощью автомашины. Иначе, ведь изблюешься весь, глядучи на трупы. Да, и для пацанов какой стресс. Не каждый такое выдержит. Одним словом, этот материал какими-то неведомыми путями попал в руки одного западного журналиста-прохиндея, который выдал снимки за свои, да еще дал следующий к ним комментарий. Что мол, на снимках видно, что у убитых связаны ноги и руки — значит, их пытали. Поднялась шумиха по поводу этого фотоматериала. Вот такая история. Когда же раскрылась эта грязная гнусная ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где прошел этот материал, понесла крупные убытки, так как была подмочена ее репутация. Этого козла, плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
    — Вот, вот! Суки, вы, продажные! За сенсацию, готовы шкурой своей пожертвовать! За зеленые! За бабло!
    — Угомонись, Дмитрич! — старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял разбушевавшегося капитана за плечи.
    — Разошелся!
    — А, чего он тут парит, братцы! Вот скажи, Матвеич! — Дудаков впился злыми остекленевшими глазами в собеседника. — Сколько тебе платят за твои кровавые репортажи? Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
    — Хорошо! По-разному, мужики. Мне скрывать нечего, я зарабатываю честным нелегким трудом. Все зависит от сложности съемки, от оперативности, от важности событий. За хороший репортаж можно сорвать довольно приличный куш, десятки тысяч зеленых.
    — Сколько? — от удивления Виталий громко присвистнул.
    — Да, десятки тысяч!
    — Долларов? — Митрофанов округлил глаза. — Тут за «деревянные гробишься! Жизнью рискуешь.
    — Но, учтите, братцы, я ведь снимаю не в студии с сигарой в зубах и горячей бабой на коленях, а под пулями, хожу по кончику ножа, каждый раз искушая судьбу. Платят за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так, что желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом свете идут войны. Только не все хотят рисковать. В крупных телекомпаниях цена за снимок из горячей точки достигает порой двухсот баксов, а минута съемки аж за триста переваливает.
    — Не дурно, однако же! — с набитым ртом отозвался, пораженный, Юрков.
    — Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
    — Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
    — Значит, Игорек, будешь пить водяру! — констатировал Савельев.
    — Или бормоту! — добавил Митрофанов.
    — Мужики! Почему до сих пор не налито?
    — Квазик, ты совсем мышей не ловишь! — настойчиво постучав пустой кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
    — Сей секунд, мой генерал, — старший лейтенант Колосков, неспеша, принялся разливать по кружкам водку.
    — Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? — поинтересовался Емельянов, выуживая кильку из томатного соуса.
    — Видали как-то, как вас «шмонают», стопорят на блокпостах и пасут «фээсбэшники», — добавил раскрасневшийся бугай, Касаткин.
    — А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удостоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
    — А у «нохчей» приходилось съемки делать?
    — А то, как же? Бывал я и у чеченов.
    — И Басаева доводилось видеть?
    — И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с «вахами» ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за спасибо живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
    — Матвеич, как же тебя не воротит оттого, что снимаешь? От всей этой мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
    — Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привыкаешь со временем.
    — А я бы, стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, в наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продажные твари! — вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлопнув кулаком по столу.
    — Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
    — Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, — вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.
    — Я груши околачиваю? Я окучиваю? — заорал возмущенный капитан, пытаясь вскочить. — Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!