НЕОТМАЗАННЫЕ - Последний пасодобль (часть 14)

    — Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку начнем бросаться, — обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. — Но Караю за что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за что такая монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать. Воздержание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон, на Свистка посмотри, до чего оно доводит.
    — Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, ребра-то в миг пересчитаю! — проворчал Мирошкин.
    — Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене, тогда изрядно потрепал, — вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
    — Я до армии на заводе работал, — начал делиться воспоминаниями Свят Чернышов. — На вступительных экзаменах пролетел, пошел работать, надо же матери помогать. И был у нас в бригаде маленький щуплый мужичонка, Пал Андреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день Победы справляли коллективом. Он явился с медалями на груди. Как сейчас помню, была у него «За взятие Вены». Подсчитали, сколько же ему было в войну и не поймем, в чем дело. Какой он к черту ветеран? По годкам не тянет на звание ветерана, с какой стороны не возьми! Стали его пытать. И выяснилось, что он был сыном полка. Тринадцать лет ему было, когда его родители под бомбежкой погибли. Прибился к нашим солдатам, пожалели пацана-сироту. Служил санитаром, на собаках вывозил раненых бойцов с поля боя. Рассказывал, были у них тележки такие, типа носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых в тыл. Интересный, скажу, был мужик, Андреич, жаль умер рано. Много чего любопытного про войну поведал. Собак же любил до безумия.
    — Мать рассказывала как-то про свое детство, была у них немецкая овчарка, — вновь заговорил Виталька Приданцев, разматывая сырые вонючие портянки. — Родила щенков, двоих оставили. Один из братьев в нее уродился, лобастый такой и злой. Его потом на цепь посадили, а другой непонятно в кого. Нос длинный как у лисы, а уши лопухи висячие как у охотничьей. Такой проныра и прохиндей был. Все в дом таскал, что плохо лежало. Как-то домой приволок, неизвестно откуда, мясорубку. А прославился после одного интересного случая. Приклеился как банный лист к их квартиранту, молодому офицерику, всюду ходил за ним попятам. Тот на службу, и он с ним, тот на свидание к девушке, и он тут как тут. И вот однажды вечером, заявляется домой с крынкой сметаны, а чуть позже возвращается жених. И выясняется, будучи в гостях у его невесты наш кобелек в ожидании друга крутился, крутился и присмотрел, что в сенях стоит крынка со сметаной. И не будь дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.
    — У нас тоже! — пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.
    — На другой день молодому человеку пришлось идти извиняться за этого плута.
    — Ценная собаченция была! Надо тоже Карая обучить этим повадкам, чтобы нам тоже что-нибудь с кухни таскал, — размечтался сержант Афонин.
    — Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
    — А у наших соседей был боксер. Тоби его величали. Рыжий, круглый как бочонок. Ему частенько ветеринара вызывали, потому что он на прогулке во дворе на землю падал. Ожирением страдал, бедолага. Вот боюсь, как бы наш Карай тоже не растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все на броне раскатывает. Собак надо гонять как сидорову козу, чтобы не теряли спортивную форму, они ведь как люди, и ожирение, и инфаркты у них те же случаются.
    — Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? — улыбнулся в пшеничные усы Стефаныч. — Нет, чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, хорьки!
    — Толку от вашего Карая, как от козла молока! — лениво брякнул Мирошкин из своего угла.
    — Это почему же? — живо откликнулся Ромка Самурский, поворачивая голову в сторону белобрысого кинолога.
    — Ни одного фугаса за всю командировку не отыскал! Бестолковый кобель. Сколько учили, и все бестолку. Правильно Коробков говорил, что его место в дворовой будке на цепи. Гоби только за первые два месяца десятка четыре обнаружила, не меньше!
    — Ты, чего мелешь, хромоногий дристун? — вскипел возмущенный Виталька Приданцев. — Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал и скулил под забором, и соплями умывался. Кто, тогда всех из той вонючей жопы вытащил? Кто, «чеха» того волосатого с пулеметом завалил? Ты, что ли? Бздел вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
    — Верно! Если б не Карай, не грелись бы сейчас у печурки и лясы не точили! Нечего на него бочку катить, он не минно-розыскная собака, а ликвидатор огневых точек. И заслуг у него не меньше чем у твоей сучки, — вступился за кобеля сержант Кныш.
    — Да, это был полнейший геморрой! Ускреблись, тогда просто чудом! — вставил прапорщик Стефаныч, переворачиваясь на другой бок, вытягивая онемевшую руку и шевеля пальцами.
    — И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут вонючие грязные портянки.
    — Да засранные штаны Димана Мирошкина! — весело откликнулся Пашка Никонов.
    — И дерьмовое курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье на нет можно посадить, — добавил Пашутин.
    — Надо держать либо только кобелей, либо только сук. Из-за течки последних псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
    — Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
    Неожиданно Пашка Никонов громко протяжно пукнул на всю палатку. «Вэвэшники» все дружно захохотали.
    — Эдик! Эдик! А ты говоришь, портянками! — захлебываясь от смеха, заговорил Свят. — Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь, чего уж от псины-то ждать!
    — Придется собакам в противогазах бегать! Либо от нас, неисправимых пердунов, переселяться в персональную палатку! — констатировал Пашутин.
    — Вы, чего ржете, козлы? Карай иногда тоже так подпустит, хоть нос прищепкой зажимай! — откликнулся Пашка. — У меня от его пуканья прям астма начинается!
    — Пашуня, с кем поведешься!
    — Не хера на кобеля стрелки переводить!
    — Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в ушах звон стоит!
    — Так не долго и контузию заработать!
    — Собакам даже пищу горячую нельзя давать, можно нюх заварить. Ну, а вонь саляры и бензина для них — вообще полный п…дец, — вернул всех к прерванной теме Виталий.
    — Так нечего им тогда на броне с кинологами раскатывать. Пусть своими ножками, ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними цацкаться и церемониться.
    — Церемониться? Цацкаться? — возмущенный Приданцев обернулся к Привалову. — А ты знаешь, дубина стоеросовая, что одна собака десятка саперов стоит! Те, что могут? Щупом потыкать да с миноискателем пройтись, металл какой-нибудь найти. А мины сейчас какие? В пластмассовых корпусах. Много ты их обнаружишь? То-то, же! А минно-розыскная собака она и тротил учует, и краску заводскую маркировочную, и еще в придачу запах свежекопаной земли. Да не просто так, а за несколько десятков метров! В кого в первую очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от самого матерого вояки.
    Лежащий Карай поднял морду и, почувствовав нервозность хозяина по его тону, коротко угрожающе гавкнул.