Сегодня, за счет общего интеллектуального и эмоционального развития человечества, возросла действенность чисто психологических приемов. Для современного человека ожидание боли зачастую страшней самой боли. Развитое воображение сильнее действительности. Человек — самопожиратель! Причем, чем выше его интеллект, творческое начало, тем он сильнее в борьбе против самого себя. Ему не требуется выламывать суставы, изрезать кожу на ремни. Применение самой пытки в какой-то степени капитуляция, признание собственного бессилия дознавателя. Оставьте клиента один на один с самим собой, настройте на нужный лад, добавьте внешний антураж — побренчите инструментом, взбрызните стены и мебель кровью, хоть куриной, побольше грубости в обращении. Положитесь на его фантазию. Он сам придумает и гораздо лучше вас, ЧТО можно с ним сотворить и КАКОЙ боли это будет стоить! Все, клиент дозрел! Теперь любой булавочный укол будет для него ударом стилета. Нет более изобретательного палача, чем наше собственное воображение. Ну так и доверьтесь ему! Кроме всего прочего это позволит не опускаться до чисто физических методов.
С другой стороны сдержанность в фантазиях многократно уменьшает силу болевого воздействия. Сама по себе чистая боль в примитивных пытках не столь уж неодолима. Вспомните религиозных фанатиков, терзавших себя порой до смерти. Раны, полученные в бою и в пыточной камере при абсолютной их идентичности болят по разному! Во втором случае к чисто физическим страданиям добавляется сильнейший фактор унижения, страха — не вы и не случай управляет вашей судьбой, а чья-то злая воля. Так подходите к любой причиненной вам боли, как к элементу боя, где мучение есть лишь фрагмент пути к победе!
В подтверждение сказанного я хочу предложить вам один опыт. Вы знакомы с гипнозом? А сами когда-нибудь испытывали его? Тогда считайте вам повезло...
Через пару десятков минут я с помощью приглашенного спеца-гипнотизера и металлического блестящего шарика, помещенного перед самым носом, уснул.
Во «сне» мне было хорошо и спокойно и, наверное, очень не хотелось выбираться обратно в мрачноватую реальность предмета «Спецметоды воздействия и защиты» (ах как туманно, нет чтобы сказать прямо — «Пытки, как средство достижения результата»!), если меня, как потом сказали, пришлось «возвращать», чуть не двадцать минут.
— Проснитесь! Проснитесь! Откройте глаза! Вы меня слышите?
Век бы не слышал! И столько же глаз не открывал!
— Проснитесь...
Ладно, проснусь.
То, что я увидел, меня по меньшей мере удивило! Перед моими глазами торчали мои пальцы, густо утыканные иголками, торчащими из под ногтей! Самое удивительное, что мне почти не было больно! Я видел ногти, иглы, густые (но гораздо менее обильные чем раньше) капли крови и не ощущал решительно никакого беспокойства. Что за ерунда?
— Вы ничего не чувствуете?
Я отрицательно помотал головой.
— Вот видите, а несколько дней назад от одной иголки вы чуть не потеряли сознание! Это подтверждает исключительную действенность психологических факторов. Событийность одна и даже многократно усиленная в данном случае, а реакции совершенно разные. Так значит болью управлять можно! Смотрите, смотрите на свои пальцы! Вот доказательство! Вы можете победить! Вы сильнее боли!
Потом я смотрел пленку, где мне загоняли под ногти иглы, а я, погруженный в гипнотический транс, смеялся, разговаривал, подставлял пальцы, помогал экспериментаторам советом!
Что же изменилось? Убрали страх, растерянность, внешний антураж? И боль ушла! Значит можно?!
Можно!!
— Не спешите впадать в эйфорию, — охладил мой пыл преподаватель, — есть пытки, которым противостоять невозможно. Я смогу перечислить три десятка мест на вашем теле, где самовнушение и даже гипноз не сработают.
— Например?
— Ну, хотя бы ваше мужское отличие. Кроме того, не следует забывать о новых методах. Нельзя также сбрасывать со счетов продолжительность пытки.
У всякого сопротивления есть свой предел. Вы можете терпеть час, два, сутки, но это не значит, что ваши противники ограничатся этим сроком и не захотят продолжить свои упражнения еще час или еще сутки. В этом случае методы психологической регуляции не помогут. Но это не значит, что вы беззащитны. Что делать конкретно? Взять в союзники недругов! Всеми возможными способами помочь им в их нелегком деле!
На мгновение я опешил. Сдаться?
— Нет, усилить действие пытки! Довести ее до пика непереносимости и... потерять сознание. Потеря сознания — единственное, что сводит на нет любые, самые изощренные мучения. Научитесь управлять этим процессом. И здесь мы минус поменяем на плюс. Превратим ваши страхи, развитое воображение, так подведшие вас неделю назад, из противников в союзники. Защитимся от силы — слабостью!
Вернитесь памятью в день боли. Вспомните свои конкретные ощущения. Не даром же вы страдали! Ну же, напрягитесь! Вам нужны эти воспоминания! Вытащите их из себя и усильте. Усильте! Вам больно! Вам больнее, чем в прошлый раз! Гораздо больнее! До черноты в глазах! Вы не можете больше терпеть. Все! Отключка! Блаженная темнота, где вас не достанут враги!
Вы все поняли?
Я понял все. Я быстро научился управлять своим сознанием и болью. Я научился даже отключаться от вида канцелярской кнопки, подложенной на стул! Я представлял садящийся зад, железное острие, протыкающее мякоть кожи, раздирающее ткани мышц, нестерпимую вспышку боли от удара железа по клубку нервных окончаний.
И еще я вспоминал иглу, с хрустом входящую под ноготь...
А ведь верно, как ни крути, без той опереточной пытки мне было бы не обойтись. Все мое нынешнее умение сконцентрировалось на кончике обыкновенной швейной иголки. Той иголки!
Прочие предметы программы были сплошной скукой: наблюдение, организация своей и обнаружение чужой слежки, уголовное законодательство, тактика допроса, топография, ведение следственных действий, опознание — попробуй по словесному описанию из сотен лиц, проецируемых на экране, выловить единственно нужное! — методы выживания в пустыне, тундре, тайге, психология знакомства. Мало? Тогда еще система конспирации, шифры, коды, пароли, тайники, технические разведывательные средства, типы оружия, оперативный анализ.
И еще старые, но на новом уровне предметы: языки, грим, прыжки из окон, подъездов и автомобилей, схроны, изготовление документов, ориентирование на местности, карманные кражи, вождение транспортных средств, изготовление взрывчатых веществ из предметов бытовой химии и лекарственных средств, которые можно купить в любом магазине, разработка легенд, походка и пр. и пр.
Мало? Тогда специальные дисциплины, о которых, увы, я рассказывать не имею права даже на смертном одре. Хотя нет, об одной, поверхностно, я упомянуть отважусь.
Приемы ведения рукопашного боя. Рукопашка!
Нет, это не самбо, не карате, не кунг-фу и не прочие эффективные, но совершенно бесполезные в нашем деле виды единоборств.
— Это очень хорошо, что ты не имеешь навыков восточных боевых искусств, — говорил инструктор на вводном занятии, — полтора дана довольно, чтобы навсегда закрыть тебе путь в наши пенаты. Владеющий приемами самообороны никогда не сможет по-настоящему освоить спецметоды. Учить его, все равно что прыгуна в длину заставить прыгать в высоту. Как ни бейся, он всегда будет норовить сигануть под планкой.
Ты не должен мыслить руками и ногами. Ты не должен драться. Ты должен поражать! Отбить даже самый мудреный удар противника, значит проиграть бой! То, за что рукоплещут в боевых искусствах, у нас наказуемо! Предугадать действия противника, вовремя поставить блок, ответить ударом на удар, все это гарантирует тебе поражение!
Ты должен либо избежать конфликта, чреватого столкновением, либо позволить себя избить и даже убить, ни словом, ни жестом не выказав своего умения, не демаскируя себя, ибо сохранение тайны твоей профессии бывает важнее твоей жизни, либо безоговорочно уничтожить противника. Компромисса здесь быть не может. Ты не должен уметь драться. Ты должен уметь убивать и умирать!
Что подводит опытного борца? Автоматизм, выработанный годами тренировок. На любую опасность он реагирует мгновенным ударом или защитой. Он всегда готов к самоспасению, и это его слабое звено.
Ты не должен защищаться, ты должен думать, анализировать, выбирать и лишь потом действовать. Даже тогда, когда в живот летит пуля! Если ты не знаешь, что делать, лучше бездействуй. Получай свои плюхи, ножи, кастеты, пули, но не действуй автоматически. Вытравливай из себя порочную психологию самообороны. Для тебя выполнение задания важней жизни. Именно поэтому мы безжалостно выбраковываем курсантов, чрезмерно увлекшихся боевыми стилями, и именно поэтому курс самообороны вы получаете не в начале учебы, а через два года, когда испортить ваши приобретенные привычки уже нельзя. Уйти, убить или принять смерть — это главный закон спецзащиты.
С сегодняшнего дня ты будешь учиться умирать и убивать. Это не самое приятное времяпровождение, но без этого ты не сможешь двинуться дальше.
И начались занятия, которые поначалу вызывали состояние, похожее на шок.
— Твое главное оружие — руки. Оно всегда с тобой, всегда безотказно. С его помощью можно отключить противника на минуту, или уничтожить навек. Сильнее руки может быть только огнестрельное оружие. Не дай вам бог набивать ладони или кулаки! Бесспорно, удар набитым до жесткости ребром ладони действенен. Но стоит ли подобное преимущество неизбежной демаскировки образа? Иметь такую, со специфическими мозолями руку, все равно что носить на лацкане пиджака значок «Агенту — отличнику боевой и политической подготовки!»
Исходите из того, что ваши руки, ноги да и все тело ничем не должно отличаться от рук, ног и тел тысяч других людей. Вы должны быть неузнаваемы в толпе — серенькая личность на сером фоне. Невидимка! Именно поэтому в нашу школу заказан путь людям слишком или недостаточно высоким, чрезмерно красивым или наоборот, уродливым. И именно поэтому мы не позволяем нашим курсантам «качаться». Специфически развитые мышцы — та же визитка, по которой можно точно установить, где и чему обучался их владелец.
Вам не нужна мышечная масса — вам нужна артистичность, умение расслабить противника, убедить его в своей беспросветной тюфячности, отличная реакция, пара дюжин хорошо поставленных смертельных ударов и еще фантазия, позволяющая любой случайно завалявшийся в кармане предмет превратить в оружие. С этого, как более простого, и начнем.
Скоро я убедился, что нашпигован вооружением, как средней руки арсенал. Кто бы мог подумать, что дверные ключи, металлическая фурнитура одежды, зажигалки, авторучки, шнурки и даже денежная мелочь могут быть смертельно опасны?! И еще я понял, что человеческая жизнь в руках профессионала хрупка, как яичная скорлупа.
Меня научили метать ножи, гвозди, вилки, бритвенные лезвия и даже, с целью экономии боезапаса, их половинки. Использовать в качестве колюще-режущего оружия бутылки, жестяные консервные банки и крышки от них, стулья, спички и, что уж вовсе удивительно, специфически сложенный картон! Устраивать из сподручных материалов хитроумные ловушки и западни.
Но все же главным моим оружием оставались ноги, руки, зубы и... голова.
— Думать! — настаивал инструктор, — во всех случаях вначале принимать решение и лишь потом действовать.
Я, по наивности, предполагал, что рукопашка это умение победить, а меня, в первую очередь, учили проигрывать! Инструкторы колотили меня в четыре, а то и в шесть кулаков, а я должен был действовать строго в рамках заданной мне легенды, ни единым намеком не разрушая разыгрываемый образ. Я бестолково размахивал руками, скулил, молил о пощаде, безоговорочно принимал пинки, тычки, удары. Или сопротивлялся на уровне уличной драки, искусственно лез под удары, которых мог легко избежать. Били меня на совесть, без скидок на игру. Единственное что мне разрешалось — пассивно и незаметно для противника оберегать жизненно важные (нет, не для здоровья, для выполнения задания Конторы!) органы. Чем большие успехи я проявлял, тем с большим усердием меня молотили инструкторы, поочередно вооружаясь то брусками от скамеек, то лыжными палками, то милицейскими дубинками.
Однажды, за попытку профессионального сопротивления — ну сколько можно терпеть, когда все в морду, да в морду — я получил трое суток гауптвахты!
Методично, изо дня в день, из меня, в самом буквальном смысле, выбивали безусловный рефлекс защиты: автоматически отвечать ударом на удар. Меня учили жертвовать целостностью своего организма, здоровьем, жизнью во имя каких-то еще неизвестных мне высших целей. Меня учили безропотно умирать.
И лишь когда во мне задавили тысячелетиями воспитанный инстинкт самосохранения, мне разрешили самозащиту.
Но, опять-таки, это не соответствовало ни боксу, ни карате, ни прочим видам борьбы. Спарринги проходили мгновенно — один-два удара противников в полной тишине и — подбивай бабки. Ни эффектных выпадов, ни воодушевленных криков, ни блоков, ни захватов. Один удар — одна смерть! Или одно поражение. Со стороны это немного напоминало соревнование профессиональных фехтовальщиков — никаких тебе длинных, красивых боев, к которым привыкли по приключенческой литературе — сближение, короткий выпад, сирена. Три секунды! И вся дуэль! Скучно было бы Дюма писать свои романы, а нам, соответственно, читать, если бы д'Артаньян умел фехтовать на таком уровне.
— Долгий бой, это проигранный бой! Это драка, — не переставали внушать мне инструктора. — Забудьте про кулаки. Они для уличной потасовки. У вас есть пальцы. Взгляните на них, оцените их форму. Чем они хуже кинжала или копья. Прикиньте, вот площадь кулака, вот пальца. При равной силе удара поражающее действие пальца, за счет точечной площади давления, действенней по меньшей мере в двадцать раз! Кулаком вы толкаете, пальцем — бьете! Какие последствия может иметь удар в живот кулака и какой пальца, при одинаковой скорости полета руки? Что нанесет большее разрушение?
Взгляни, этими пальчиками можно разделать человека, как хирургическим ножом. Одним мгновенным ударом я могу воткнуть тебе палец в шею и вырвать сонную артерию, могу, через глазницы достичь мозга, могу... Не морщись, курсант! Тебе многое не понравится из того, чему мы тебя будем учить. Я предупреждал, мы учим не драться, а убивать! А это далеко не самое благородное занятие, с таким умением на ринг или на сцену не выйдешь!
Вот тебе моя ладонь. Попытайся ударить в нее выставленным указательным пальцем. Сильнее. Еще сильнее! Больно? Это потому, что ты боишься его сломать. Ты ощущаешь его непрочной плотью, а надо — стальным кинжалом. Вспомни гвоздь, если ты уверен в себе, если он стоит абсолютно прямо, ты вбиваешь его одним единственным ударом молотка. Раз — и все! Если нет — будешь колотить бесконечно и он будет идти вкривь-вкось, будет гнуться и, в конечном итоге, сломается. Кажется, невозможно вбить в монолитный бетон дюбель, и не выйдет, сколько бы не пробовал, но монтажный пистолет делает это одним выстрелом! Тот же дюбель! Значит можно? Все дело в том, как бить!
Научись держать палец прямо, напряги, зафиксируй сустав жесткой оболочкой мышц и тогда он не сломается, не сложится как перочинный ножик при ударе, он станет монолитен и станет оружием! Главное не бояться, не допускать сомнения. Хрупка не кость и не сустав — хрупко сознание. Победи его, а с противником ты справишься.
Палец мне «поставили» быстро, а вот с головой помучились. Не мог я себя заставить вбивать палец в горло, в открытые глаза человека. Даже на манекенах обмякала рука. Но научили — не мытьем, так катаньем!
Меня убеждали, заставляли, наказывали.
— Лев на что царь зверей, а ничего, дрессирует, с тумбочки на тумбочку скачет, что твоя кошечка! А вначале тоже, наверное, не мог!
С утра до вечера по несколько часов кряду я долбил пальцем боксерские груши с нарисованными на них лицами. Так вырабатывалась привычка. Все труднее затормаживался палец в реалистично исполненный зрачок, все жестче получался удар
|
«Доломали» меня на тренировках, проводимых в... морге. Здесь пали последние моральные барьеры. — Исполняй удар четче, решительней, — требовал инструктор, — никакой подготовки, никаких замахов. Мгновение — удар! Повтори на «муляже». А «муляжом» тем был человек, хоть и мертвый, но человек! Не груша какая-нибудь! Не буду вспоминать ни тех ощущений, ни тех звуков, ни... Наверное, из всех лет учебы это были самые тяжелые для меня занятия. Но поставленной цели инструкторы добились. Стараясь до минимума свести эти треклятые тренировки, не получить не дай бог «переэкзаменовку», я работал не за страх, а за совесть, выполняя любые требования преподавателей. Наверное, на это и был расчет — чем большими душевными сомнениями терзается курсант, тем дольше он сам себя мучает бесконечным повторением пройденного другими материалом. Отличники выскакивали из этой пренеприятной ситуации первыми. И я, волей-неволей, стал отличником. Не сидеть же мне годами в морге, где каждый лишний час — наказание! Ах, Контора, умеет она выдумывать дополнительные стимулы! Умеет ломать людей под себя. И уперся бы, да себе дороже выходит! И снова спецсвязь, тактика боя в закрытых помещениях, взрывные устройства, яды и противоядия, языки угрозы и нападения (из серии — стреляй, бей, обходи, нападай, справа, сзади и т.п. на полусотне языков стран и народностей), схроны, физподготовка, но так, чтобы и марафон пробежать, и подтянуться после того (!) полста раз, и при всем при том мышцу не накачать! Порой мне казалось, если по настоящему изучать все эти предметы не хватит жизни! То есть окончится учеба и сразу на заслуженный отдых. Нет, без юмора, заслуженный! После такой учебы работа молотобойца покажется отдыхом! И так не год, не два, не три! Но всему бывает конец, даже учебе. Выпускного экзамена, в привычном понимании слова, не было. Был «контракт», вроде того, с собственными похоронами. И подпись под ним, как положено — кровью! Условия были традиционными. Придумай легенду, измени внешний облик, мимику, походку, манеру говорить, стань другим, чем есть. Войди в камеру и в доверие к сидящему там ЗК, пойми его, узнай всю его жизнь, выведай то, что не смог следователь, подружись с ним, стань ему необходимым и... лично приведи приговор в исполнение. И не узнать, что важнее для Конторы — мое умение неделями «держать» контроль, а это значит каждое мгновение контролировать свою речь, жесты, помнить то, что ты говорил минуту и месяц назад или один единственный конечный выстрел. Жирная точка в конце договора. Снова они будут наблюдать не дрожит ли палец на спусковом крючке, не стиснуты ли сверх положенного скулы, не набухает ли в глазу слезинка. Очень им интересно, насколько я адекватен в предложенных обстоятельствах. И если хоть на самую малость поддамся чувствам, меня, несмотря на затраченные на мою персону годы и средства, спишут в брак. Экзамен не выдержал. И, а куда деваться, я придумал легенду и вошел в камеру, как коллега по статье и собрат по несчастью. Долгими ночами я вел с ним разговоры. И хоть там, на воле, он был убийцей, здесь, за каменными стенами изолятора, он стал лишь человеком, ожидающим смерти. Ожидающим мучительно, бесконечно, с отчаянием безнадежности и постоянно возвращающейся надеждой на чудо. В этом ожидании, возможно более страшном, чем сама смерть, он пересматривал и перекраивал свою жизнь, словно собирался писать ее набело. Но я-то лучше кого бы то ни было знал, что этого шанса ему не дано. Ведь я был его палачом. И одновременно был его последним и самым близким другом, ибо ни с кем до меня он не оставался так надолго с глазу на глаз, ни с кем не делил изо дня в день кров и пищу, ни с кем не говорил о самом заветном. Я был другом! Я был палачом! Я узнал его биографию, привычки. Я узнал больше, чем следователь, чем его сестры и братья, чем даже его мать. Камера смертников располагает к откровенности, ведь возможно это последние твои беседы, последние сказанные на Земле слова. Не произнеся их сейчас, ты не сможешь их сказать никогда. Могут ли быть тайны на краю могилы? Можно скрывать какую-то информацию, чтобы не навредить себе в дальнейшей жизни? С каждым днем мне все сложнее становилось выдерживать партитуру роли. С каждым днем я себя чувствовал все более неуютно. Не только он, но и я привыкал к нему. Да и можно ли этого избежать, сидя друг против друга в замкнутом пространстве камеры? С кем еще говорить, к кому еще привыкать? В такой ситуации любой человек становится полпредом всего человечества. Не только я, но и он становится мне другом. Другом, которого я должен буду убить! Я не мог спокойно смотреть на его бритый затылок, в который мне предстояло упереть ствол пистолета. Я не мог смотреть на свой палец, который нажмет курок. Я инстинктивно прятал его во время еды, беседы. Как будто дело было в пальце! Я пытался убедить себя в том, что он убийца, что он заслужил наказание, что я не палач, но лишь обезличенная правая кара. Я рисовал в воображении ужасные картины его преступления. Я пытался накачаться злобой. Тщетно! Здесь он не был убийцей, здесь он был жертвой. Моей жертвой! Если бы я мог ему открыться, стать самим собой, перестать каждоминутно разыгрывать идиотский фарс заданной легендой роли! Если бы я был уверен, что в камеру не пролезли чужие глаза и уши! Но я был уверен в обратном! И говорил не что хотел, а что должен был и делал то, что надлежало, а не казалось верным. Каждый вечер, засыпая, мы ждали лязга засовов и команды — «Выходить без вещей!». Ждали с одинаковым ужасом и он, и я. В своей противоположности мы были равны. Тот ожидаемый выстрел был одинаково смертельным для обоих. Ни он, ни я не знали, когда это произойдет. Порой, наблюдая его мучения, слыша его ночные, сдерживаемые стоны и всхлипы, я желал привести приговор в исполнение как можно скорее. Из милосердия. Иногда, хотел отказаться от своей роли, пусть даже ценой пожизненного невыхода из этой камеры. Меня мотало из стороны в сторону, как дерево в бурю. — Почему так вышло? Почему именно я? Почему? — постоянно задавал себе безответный вопрос мой друг-сокамерник. — Почему? Почему именно я? — словно эхо повторял я про себя тот же вопрос. И не мог ответить. — На выход! Без вещей! Дождались! Поменялся, побелел лицом мой товарищ. Затряслись кончики пальцев, задрожала нижняя губа. С трудом, опираясь на стол, он поднялся. Выдавил на лице неестественную, ненужную улыбку. — Вот и все... Подошел, думая о чем-то, точнее очень понятно, о чем. Подал руку, сказал: — Спасибо тебе. Спасибо. За эти месяцы. За все... Что мне ему было ответить? «Пожалуйста», чтобы спустя минуту выстрелить ему в затылок. Промолчать, не заметить протянутой в последнем прощании руки? Но ведь не со мной он прощается, а через меня с миром, с недоступными близкими, с жизнью! Не дать? Дать? Дать правую, чтобы убить левой? Одновременно принять облик дьявола и бога? Возможно такое? Для стороннего наблюдателя это была секундная, почти не заметная глазу, пауза. Для меня — бесконечно трудный и бесконечно долгий нравственный выбор. Я подал руку. Сжал встречные пальцы своего, все же как ни крути, товарища, который стоял на самом краешке жизни и уже занес ногу для шага туда... — Держись! Заключенного вывели, а мне вручили пистолет. Механическими движениями я проверил обойму, дослал патрон в ствол. Я безропотно выставил руки, когда на меня надевали клеенчатый фартук и, сверху, халат. Я вышел в коридор и пошел вслед процессии, движущейся к камере, где зеки не сидят, но умирают. Я переждал казенную часть-читку приговора, отклонение просьб о помиловании, на негнущихся ногах, но продолжая играть лицом и походкой требуемую роль, я встал через надзирателя за спиной соседа по камере, дождался, пока открылась дверь, пока он шагнул внутрь, пока отступил в сторону разделявший нас человек, поднял пистолет. Я не верил, что выстрелю. Но я выстрелил! Наивный мальчишка! Я хотел отделаться мгновением — нажатием курка. Хотел спрятаться за обезличенным выстрелом, словно это не я держал пистолет, а кто-то из тех, для кого эта работа привычна. Я хотел «сачкануть»! Нет, мне была уготована другая участь. Договор с дьяволом не может быть легок! Выстрел! Звон отброшенной гильзы. И ничего! Приговоренный сильно вздрогнул, вжал голову в плечи, обмяк, но не упал! Я промахнулся? Я промахнулся с такого расстояния?! Нет! Патрон был холостой! Невероятно длинная, несколькосекундная пауза наполнила камеру. Зачем? Зачем это? Зачем?! Быстро, словно надеясь, что чудо произошло, словно боясь упустить миг удачи, заключенный обернулся! Он увидел черный провал пистолетного дула и как его часть, как его продолжение он увидел меня! Своего сокамерника! Своего последнего друга!! Своего исповедника и духовника!! Своего Иуду... Вот зачем был холостой патрон! Затем, чтобы я взглянул в его понимающие, растерянные, ненавидящие глаза! Затем, чтобы я сделал выбор сознательно. Выбор между человеческими чувствами и долгом. Между тем, что хотелось и тем, что надлежало. Между нежеланием и приказом! Или-или! Нет, у Конторы не бывает осечек! Контора их просто не допускает! Выбирай, курсант!.. Я выстрелил ему в лицо. Потом я сидел за столом, на котором стояла початая бутылка водки и за которым, по другую сторону, меня уговаривал очередной, судя по возрасту, выправке, повадкам высокий в иерархии нашей службы, чин. — Прости, парень, за испытание. И постарайся понять. Без этого нельзя. Мы не можем рисковать делом, в которое завязана не одна твоя, но многие головы. В реальной работе тебе придется иметь дело не с бумажными мишенями, не со спарринг-партнерами — с живыми врагами, которых, если потребуют обстоятельства, придется лишить жизни. Это будет не игра — драка. Драка не на жизнь, а на смерть! Любые твои колебания, секундные нравственные боренья — посметь или не посметь убить живого человека — могут быть обращены ими в свою пользу. И тогда погибнешь ты, а с тобой наше общее дело. Мы должны быть уверены в своем воспитаннике. Должны знать на 101 процент, что в критических обстоятельствах он исполнит свой долг несмотря ни на какие внутренние колебания, а переживать будет после, в свободное от службы время. Пожалеть тебя сегодня, смягчить форму проверки, значит завтра подставить тебя под чужую несомневающуюся пулю или кастет. Жалость убыточна в первую очередь тебе. Скажу больше. Нельзя исключить возможность, что когда-нибудь тебе придется применить оружие не только к врагу, но и к предавшему дело другу. Таковы жестокие реалии нашей профессии. И в этом случае твоя рука должна быть особенно тверда. Сможешь ли ты смирить свои чувства, перешагнуть барьер страха, отвращения, жалости мы хотим знать сейчас. Сейчас! Завтра будет поздно! Но не подумай, что цель наша сделать из вас хладнокровных убийц и очки набирает тот, кто меньше испытывает колебаний и с большим удовольствием палит в затылок своему многонедельному сотоварищу по камере смертников. Нет. Таких мы отсеиваем еще с большей безжалостностью, чем «отказников», не нашедших в себе сил спустить курок. Палачи нам не нужны. Человек, легко отнимающий чужую жизнь, неизбежно начнет трудноразрешимые проблемы своей работы решать убийством. И тогда возле него не останется никого, кроме горы трупов. Ты должен запомнить, вам дается великое право судить и исполнять приговор, но не дается право делать это легко. Смерть необратима, ошибку не исправить. Всякий раз, когда ты будешь принимать обрекающее кого-то на смерть решение, пусть вспомнится тебе человек, с которым ты несколько недель провел в камере смертников и убить которого, несмотря на заслуженность кары, на то, что ты лишь исполнял волю закона, тебе было ох как нелегко! Пусть эта жертва станет точкой отсчета, самой весомой гирей на чаше весов, взвешивающих чужую жизнь! Знай, сегодняшнее испытание было необходимо нам, но, не в меньшей степени, тебе. Ты его прошел с честью. Поздравляю! Спустя месяц я завершил учебу. Торжественного собрания, выпускного бала, поздравлений и речей не было. Ну ладно, это можно перенести, но не было и диплома. Как будто я не учился как проклятый все эти годы. — А вы как хотели? У нас не институт, не ПТУ, не техникум, — утешил инструктор-кадровик, — Мы никаких бумажек не выдаем. Да и как мы можем выдать документ несуществующего учебного заведения? Нас нет! Не существует в природе! И вас нет. И меня. Ничего нет! Пустота, вакуум, бездушное пространство. Зарубите себе это на носу. Действительно, какой диплом? У меня фамилии, биография и те отсутствуют. На кого выписывать документ? На умершего несколько лет назад, оплаканного и зарытого на городском кладбище солдата срочной службы? Чушь! Куда не кинь, везде Контора натыкала клиньев. Неизвестно кто учился несколько лет, неизвестно где! А теперь будет неизвестно чем заниматься! Веселенькая перспектива для «молодого специалиста»! — А что мне делать дальше? — задал я не самый умный в своей жизни вопрос, чтобы получить не самый умный, но зато исчерпывающе полный ответ: — Не задавать идиотских вопросов! Идите и ждите. Через неделю я получил первое свое, «выпускное» задание. Распределили меня в отдел статистики и аналитических исследований межрегионального центра по изучению вопросов... — Не напрягайтесь, название вам ничего не скажет. Это только крыша, — предупредил меня начальник отдела (а кто на самом деле — мелкий клерк или полный генерал, то лишь ему ведомо да высшему начальству). С таким же успехом мы могли бы назваться лабораторией парапсихологических изысков или ансамблем исполнителей на тайваньских губных гармониках. На самом деле мы — внутренняя разведка. Ну, не ерунда? Разве может быть разведка внутри? Против кого? За кого? Разведка — это когда мы и они. А когда только мы? Драка с самим собой? — Понимаю разочарование. Вы мечтали о внешней разведке. Дальние страны, экзотические города, вербовки! Не работа, а прямо приключенческий роман! Причем не из самых опасных. Да, да. Международный шпионаж — явление общепризнанное, со своими сложившимися законами, традициями, негласным кодексом чести, признаваемыми всеми сторонами. Провалившегося разведчика можно выслать, обменять, осудить по не самым жестоким законам демократического общества, амнистировать, наконец, перевербовать. Нас некуда высылать, потому что мы дома, нас не на кого обменивать, невозможно амнистировать, так как трудно подвергнуть официальному суду. Нас можно только уничтожить! Всякий, кто прочитал хоть одну приключенческую книгу или увидел один шпионский фильм, знает, что такое внешний разведчик. Но ни единый человек не слышал, что разведчики работают не только за рубежами Родины. О нашей службе догадываются единицы, знают доподлинно два-три человека во всей стране. Мы невидимки среди невидимок. Обычных разведчиков поддерживает всей своей мощью и авторитетом государство, давшее задание. Мы работаем практически на свой страх и риск. Разведчиков тысячи — нас наберется едва ли три десятка! — Но что можно разведывать в собственной стране? — Всякое государство неоднородно. Это только на картах они красятся одной краской. На самом деле каждый цвет имеет сотни оттенков! В рамках внешних границ существуют административное и национальное деление, силовые институты, политические течения, религиозные сообщества, официальная, полулегальная и нелегальная оппозиция, экономические союзы, мафиозные и мелкопреступные кланы и пр. и т.п., которые неизбежно взаимодействуют друг с другом, заключают союзы, конфликтуют, воюют, делят сферы влияния. Любая, даже самая благополучная страна пронизана изнутри токами высокого напряжения. Чуть зазевайся и неизбежно короткое замыкание. Далеко не всегда государство может защищаться от внутренней угрозы в рамках действующего закона и тогда, для решения особо конфиденциальных задач, обращаются к нашей помощи. |
