Глава 58

Камера была маленькая. Вернее, даже не камера, каменный мешок непонятного назначения. Не тюрьма, не погреб, ни подсобное помещение, вообще непонятно что. Бетонные, без окон и даже без вентиляционных отдушин стены, крепкая из угольников и цельного листа металла дверь, причем без глазка, без прямоугольного оконца-«кормушки». В камере обязательно был бы глазок, была бы «кормушка» и было бы окно, забранное «намордником». Здесь — ничего. Нет даже привинченных к полу койки и стола. Только табурет. Один табурет среди голых стен, и над ним лампочка. И больше ничего.Стерильная пустота.

Жить долго здесь невозможно. Выходит, долго не предполагается. Тогда понятна планировка, напоминающая вид гроба изнутри. Тогда действительно койка ни к чему.

По идее, следовало исползать помещение на коленях по миллиметру, осматривая и обнюхивая каждый угол. И обязательно что-нибудь найти, потому что всегда что-нибудь находится — иголка, гвоздь, осколок стекла, обломок спички…

Но ни осмотреть, ни обнюхать не удастся, так как руки прикованы к стене наручниками. Причем прикованы по-умному, врастяжку, так, чтобы нельзя было приблизить их к лицу. Не верят ему тюремщики. Опасаются, что он повторит попытку самоубийства. И повторил бы, кабы не был распят, как Христос на кресте.

И все же оглядеться надо. Но не вообще, а «по науке», разбив помещение на квадраты и осматривая каждый квадрат по сантиметру, справа — налево и сверху — вниз.Поехали.Бетон. На первый взгляд монолитный, хорошего качества. Такой гвоздем не расковырять. Судя по тишине, заглубленный в землю.

Пошли дальше.Бетон.Бетон.

Бетон… Что там такое? Строительный дефект? Нет, надпись, выцарапанная на стене чем-то острым. Буквы. Две буквы. Инициалы и рядом несколько галочек. Похоже, здесь кто-то уже был. И сидел, если верить галочкам, — три дня. К стене его не приковывали, раз он оставил автограф.

Ладно, смотрим дальше.Бетон.Бетон.Бетон…Теперь потолок.Пол.Видеокамер на первый взгляд нет. Микрофонов тоже. Но с микрофонами можно промахнуться, их заметить сложнее.Надо проверить.

— Ой, мне плохо, плохо! Помогите! Я, кажется, умираю.

Теперь озвучить агонию, немного похрипеть, побиться о стену, затихнуть.

Нет, никто не приходит. А, по идее, должны были, ведь он им нужен живым. Получается, микрофонов нет. Что хорошо. Что позволит вести себя немного свободней.

Ревизор вывернул кисть, нащупал пальцами, ухватил цепочку, дернул на себя. Дернул сильнее. Дернул изо всех сил.

Нет, не поддается.

Может, другая?

Подергал левой рукой. Повис на двух цепочках сразу. Нет, ничего не помогает. Видно, штыри, к которым пристегнуты наручники, не вбиты, видно, залиты бетоном и даже, возможно, приварены к арматуре.

Безнадега.

О руках можно забыть, рук — нет. Есть ноги, но что можно сделать одними ногами?..

Впрочем, что-то, наверное, все-таки можно. Если использовать не только конечности, если использовать еще и голову.

Ревизор поджал согнутые в коленях ноги к животу, покачал вправо и влево, несколько раз пнул воображаемого противника — коленом, носком ботинка, двумя ногами. Нет, кое-что все-таки сделать можно. Например, ударить противника в пах, чтобы разозлить его, заставить потерять над собой контроль, заставить убить обидчика. И тем довершить прерванное в ресторане дело.

Отчего нет, нормальный выход. Отсюда и будем плясать. Тем более что только это и возможно — плясать, коленца выделывать.

Час Ревизор отрабатывал удары.

И второй час.

В конце третьего часа в замочной скважине заскрежетал ключ. Вошли люди. Одного из них Ревизор знал. Один из них был главным телохранителем Первого. Новым телохранителем.

— Висишь? — доброжелательно спросил он. Ревизор не ответил. Ревизор играл отчаяние и играл бессилие.

— Приведите-ка его в себя.

Кто-то ткнул пленника в живот кулаком. Он задохнулся, захватал открытым ртом воздух.

Телохранитель пододвинул табурет, сел. Сел строго против Ревизора.

— Кто ты такой?

— Я? Представитель фирмы «Питер Шрайдер и сыновья».

— Да? А я думал, ты — козел, — удивился телохранитель и легонько пнул пленника в коленку. Тот дернулся, взвыл.

— Ну точно он! Ну, точно.

Второй удар был сильнее.

— Зачем вы меня бьете? Я представитель… У меня документы есть…

Тритон смотрел на стонущего, скулящего, с глазами побитой собаки пленника и все больше сомневался. А он ли это? Разве может человек, который занимается такими делами, быть слизняком? А этот — полный слизняк. Дерьмо на палке!

Может, Сорокин что-нибудь перепутал? Или специально перепутал?

— Давай сюда журналиста!

Сорокина пригнали, подталкивая сзади пинками.

— С этим ты встречался?

Сорокин всматривался в распятого на стене человека и не узнавал его. Этот был совсем не такой. Этот дрожал нижней губой, плакал, молил о пощаде. Он не мог быть из «Белого Орла». Те, из «Белого Орла», были бойцами. Они бы не плакали, они бы плевали в лица палачей.

— Нет, это не он.

— Да. А этот?

Тритон включил магнитофон. Зазвучал голос Сашка.

Так вот как они его нашли!..

— Это он?

— Он.

— А это, на стене?

— Я не знаю…

— Ну-ка ты, акробат, повтори, что сейчас слышал!

Пленник повторил услышанную фразу. Но чуть изменив тембр голоса. У него появилась надежда умереть Сашком.

— Ну что, теперь узнал?

— Нет. Кажется, не он…

Тритону было все равно, что скажет Сорокин. Судьбы пленника это не меняло, он все равно должен был умереть в мучениях. И должен был сознаться. А Сорокин был так, на всякий случай.

— Смотри внимательно. Смотри!

Тритон схватил Сорокина за руку. За больную руку.

— Ну, что?

Сжал разбитые пальцы. Сжал так, что бинты мгновенно почернели, пропитавшись кровью,

— Он? Говори, он?!

— Да, он! — закричал Сорокин. — Он!

Тритон повернулся к пленнику:

— Он узнал тебя. А ты?

— Нет, я его не знаю. Нет.

— Придется вспомнить.

Тритон выдернул из чьего-то рта горящую сигарету. Раздул ее и приложил к голому плечу Сашка. Зашипела горящая кожа. С кончика сигареты взвился серый, пахнущий горелым мясом дымок.

Сашок заорал, дико заорал. На штанах, между ног у него стало растекаться темное, парящее пятно.

— Смотри, обделался! — захохотали служки Тритона. — Он же обделался! От страха обделался!

— Ну ты падла! — поразился Тритон и ударил Сашка снизу вверх в подбородок. Клацнули зубы. С губ закапала кровь.

Потом Тритон бил его в лицо, в живот, в грудь. Колотил, как боксерскую грушу. Пленник ничего не мог поделать, не мог ответить, не мог защититься. Он был распластан, размазан по стене.

— Ну что, будешь говорить?

— Я же уже говорил… Я представитель фирмы…

Удар.

Удар.

Удар.

— А теперь?

— Не надо меня бить. Я же ничего не скрываю. Я говорю правду. Я представитель…

— А вот я сейчас возьму и прикончу твоего приятеля. Ведь тебе все равно, ведь ты его не знаешь.

— Не знаю…

Тритон сгреб Сорокина, встряхнул за плечи.

— Я все сказал, все, это он! Он! — заверещал Сорокин.

— Подержите его, чтоб не дергался!

Журналиста схватили со всех сторон, схватили за руки, плечи, бока.

— Дайте нож. Есть у кого-нибудь нож?

Нож нашелся, небольшой перочинный. Тритон открыл лезвие, приблизил его к лицу Сорокина. Кто-то услужливо подпер затылок журналиста ладонью.

— Теперь скажешь? Или я ему глаз… Скажешь?

Пленник затрясся, задергался, быстро-быстро зашептал:

— Не надо, не надо, не надо…

— Кто ты?

— Представитель… фирмы…

— Ну, как хочешь.

Тритон схватил Сорокина левой рукой за волосы, приложил нож ко лбу и медленно, вжимая лезвие в кожу, повел его вниз, к глазу. Из-под ножа густо закапало красным.

— У тебя есть секунда. Секунда!

Но Сашок, как заведенный, повторял, что он представитель фирмы, представитель фирмы…

Нож перерезал бровь и скользнул вниз. Сорокин испуганно закрыл глаза, как будто это могло его защитить. Тритон нехорошо усмехнулся и вдруг резко ткнул лезвие в глазницу, ткнул прямо через закрытое веко. Журналист заорал, дернулся, но его зажали со всех сторон, зафиксировали голову. Тритон воткнул лезвие глубже и повел его вкруговую, вдоль глазного яблока. Он вырезал глаз вместе с веком. Бросил его на пол и наступил, припечатал сверху каблуком ботинка.

Сорокин оборвал крик и повис на удерживающих его руках.

По телу пленника прошла судорога, он бессильно уронил голову на грудь и тоже потерял сознание. Потому что умел, когда нужно, терять сознание и потому, что теперь было нужно…

Когда Ревизор очнулся, в камере никого не было. Только внизу, на полу, высыхали лужицы крови и мокрым бугорком выделялось какое-то пятно. Выделялся раздавленный глаз Сорокина.

«Сволочь, редкая сволочь», — со злостью подумал Ревизор, вспомнив Начальника службы безопасности, вспомнив то, что здесь только что произошло.

Садист. Садист и психопат. И, что более важно, не профессионал. Профессионал бы так поступать не стал. Вернее, не стал бы поступать так бестолково — гробить свидетеля, напрягать своих работников… Он бы, уж коли дело дошло до глаза, с того глаза получил на порядок больше пользы. А этот просто позабавился, дурную силушку показал. Непонятно, как он вообще с такими мелкоуголовными замашками умудрился попасть на должность Начальника службы безопасности.

Но, с другой стороны, лучше он, чем другой. Этого завести и довести до смертельного удара легче. Так что, можно сказать, повезло. Хоть в этом повезло!

Ночью Ревизора не тревожили. Ночью Ревизор продумывал сценарий завтрашнего дня. До жеста продумывал, до слова, до смертного своего хрипа. Утром, когда пришли его палачи, он был готов. Ко всему готов. И даже к самому худшему.

— Ну, что, вспомнил?

— Что вспомнил?

— Кто ты и откуда у тебя материалы, которые ты передал Сорокину?

— Какие материалы? Какой Сорокин! Я ничего не понимаю! Я представитель…

Тритон вытащил из кармана плоскогубцы. Он не изобретал новых способов перевоспитания молчунов, он использовал привычные, многократно проверенные — кусачки, тиски, кухонные топорики.

Ревизор понял, что сейчас будет. И понял, почему у Сорокина были забинтованы пальцы рук. Липкая, холодная волна животного страха мурашками прошла по позвоночнику, подняв дыбом волосы на затылке. Похоже, легко умереть не удастся, похоже, придется помучиться, придется потерпеть.

И Ревизор сильно пожалел о том тупом, столовом, занесенном над шеей ноже. Который был милосердней…

Тритон подошел к стене, к оттянутой наручниками руке, отжал из кулака один палец, оглянулся на дрожащего от ужаса пленника.

— Ну так что?

— Я все рассказал, все.

— Ах, ну да, ты представитель фирмы.

— Да, представитель, действительно представитель…

Тритон обхватил палец заточенными гранями кусачек и нажал на ручки. Самый кончик пальца лопнул кровавым пузырем, перекушенный ноготь вонзился в кожу, защемленная кость хрустнула и расщепилась на десятки мелких осколков.

— Я скажу, я все скажу, все! — завопил пленник. — Только не надо, не надо-о! Я офицер…

— Ну вот, а говорил, что представитель.

Тритон развел плоскогубцы, стряхнул с них налипшее мясо и ноготь.

— Тогда говори.

— Только вам, одному. С глазу на глаз.

— Почему?

— Потому что, если они узнают, их придется тоже…

Люди Тритона испуганно попятились к двери. Деваться прикованному пленнику было некуда, опасности он не представлял.

— Ладно, валите. Только пиво оставьте.

Кто-то поставил на пол бутылку пива. Бутылку пива… Ревизор быстро взглянул на бутылку, на своего мучителя и снова на бутылку. Бутылка меняла все дело. Все дело…

— Отстегните меня. Я прошу. Я сутки в наручниках.

— Перебьешься.

— Тогда я ничего не скажу.

— Скажешь.

— Нет, тогда я буду молчать. Даже если у меня ни одного пальца не останется.

«Нет» прозвучало категорично и убедительно. А возиться с пленником не хотелось.

— Ладно, когда скажешь, отстегну.

И Тритон показал ключ. Ключ был у него в кармане. Только у него. Никому другому он его не доверял. Дверь захлопнулась.

— Теперь говори.

— Я представитель подпольной организации «Белый Орел».

Это походило на правду, Сорокин говорил о том же.

— Мы вычищаем воров, коррупционеров. И чиновников, которые запятнали себя.

И это звучало довольно убедительно. Тритон сам вычищал. Может, даже и по наводке «Орла».

— Чего тебе надо было от нас?

— Не от вас, от твоего Хозяина, — перешел на «ты» Ревизор. Потому что «ты» доходчивей.

— Чем он тебя не устроил?

— Тем, что готовил переворот. И готовил показательный процесс над заговорщиками.

— Над кем?

— Над вами, идиотами. Над всеми вами!

— Ты чего плетешь? Чего дуру гонишь?..

— Погоди. Ты ведь знаешь о заговоре?

— Ну, допустим.

— Так вот, никакого заговора нет.

— То есть как нет?

— Так и нет! Он придумал заговор, чтобы перебраться в Москву. По хребтам заговорщиков, как по лестнице. Заговора нет, но, если он его раскроет, ему слава и почет. Он докажет верность Центру. И пойдет на повышение в Центр. А вы пойдете по этапу в Магадан.

— Ты, гад, на пушку берешь!

— Нет, не на пушку. Иди ближе, чтобы никто не услышал, иди, я скажу, откуда все это узнал.

Словно загипнотизированный, Тритон шагнул к пленнику. Почти вплотную.

— Говори!

— Это гэбэшники придумали, твой Хозяин тоже гэбэшник, он у них…

Тритон придвинулся к распятому телу, почти касаясь его.

— Да ты что, что такое…

Ревизор мгновенно развел, бросил вверх ноги, уронил их на плечи телохранителя, резко, ударив по ушам, свел колени. Он придумал этот прием еще тогда, в первый день, когда отрабатывал удары по воображаемому противнику. Но он никак не мог придумать, что делать дальше, ведь ударить противника, пристегнутыми к стене руками невозможно. Можно — головой, но это будет гораздо менее результативно, чем ногой, удар, взаимно травмирующий удар, бессмысленный удар. Вчера он отказался от него. Сегодня вспомнил, потому что вдруг понял, что нужно делать дальше. Понял, когда увидел бутылку пива. Ревизор намертво зажал ногами чужую голову. Сейчас он начнет сопротивляться, потянется за пистолетом, если тот есть, будет бить и пинать в открытый корпус. Или не будет. Если не успеет…

Ревизор, быстро наклонившись, схватил противника зубами за нос. Он знал, что люди, которые легко убивают, трусы. Почти всегда трусы. И почти всегда панически боятся боли. Возможно, и этот. Хотя кто его знает…

Он с силой сжал зубы, почувствовал, как поддается мягкая плоть, как рот заполняет соленая кровь, услышал вскрик.

Но это был не опасный крик, потому что глухой, направленный в стену. Вряд ли его кто-нибудь услышит, а если услышит, то подумает, что это кричит истязаемый пленник.

— Не дергайся! — прошипел сквозь сжатые зубы Ревизор и сдавил челюсти сильнее.

Телохранитель замер. Близко с глазами Ревизора были его глаза, удивленные, испуганные, растерянные. Он не отличался от прочих садистов, он боялся боли и боялся смерти. Особенно неожиданной боли и неожиданной смерти.

Но через мгновение-другое он должен был очухаться, должен был начать сопротивляться. Нельзя ему давать очухаться. Надо дожимать…

— Ключ! Давай ключ! — прохрипел Ревизор. И сильно ударил Начальника службы безопасности коленом в пах.

Тот прикрыл разбитое место руками и попытался присесть от боли, но не смог, прикушенный нос не давал, тянул его вверх.

— Ключ!

Новый удар, теперь носком ботинка в голень. Очень болезненный удар. И еще один, каблуком по пальцам ног. Следующие один за другим удары, боль, раздирающая лицо, боль в паху, в ногах должны были сломить волю противника, запугать его, заставить выполнять приказы.

— Ключ!!

И ожидание нового удара, новой боли.

— Ключ из кармана!

Телохранитель вытащил ключ.

— Открой наручники.

Удар в колено.

— Открой. Или ноги сломаю!

Ревизор, не выпуская из зубов нос, подался головой вправо, чтобы легче было дотянуться до замка. Чтобы легче было дотянуться телохранителю. Он дотянулся…

Освобожденной правой рукой Ревизор ударил врага в висок. И не почувствовал удара, почувствовал уколы тысяч иголок в распухшей, как надутая резиновая перчатка, затекшей кисти.

Быстро открыл второй замок. Обшарил упавшее тело. Пистолета не было. Были какие-то пропуска, ключи, мобильный телефон. И еще одежда, которая должна была быть впору, что и решило исход выбора.

Одежда и бутылка.

— Я все сказал! Не надо! — громко закричал Ревизор, стаскивая пиджак. — Не бейте!.. — Потянул брюки.

Одежда не была размер в размер, была чуть велика. Найденным в кармане носовым платком перевязал палец. Напялил на все еще бесчувственного телохранителя свой грязный, окровавленный костюм, приподнял, защелкнул на запястьях браслеты. Осмотрел повисшее тело.

Вроде ничего, похоже. В глаза бросается одежда, а лицо можно увидеть, только если голову с груди поднять. А они ее поднимать не будут. Зачем ее поднимать, если шеф того фраера вырубил? Так что тут порядок. А вот с другим лицом, с лицом телохранителя… С ним придется повозиться.

— А-а! Я скажу, скажу!

Несколько раз, не без удовольствия пнул обвисшее тело ногой. Чтобы были слышны удары, чтобы было понятно, что здесь не уснули, что здесь работают.

Оказывается, хорошо, что это не камера, что это каменный, без окон и мебели, «мешок». Но зато и без глазка в двери! А вначале он не приглянулся…

Ревизор прошел в угол за дверью и, заглушив криком: «Мне больно-о!» звон стекла, разбил бутылку о стену. Встав на колени, тщательно осмотрел осколки, выбрал два. Один — донышко бутылки, поставил перед собой в угол, второй, зажав большим и указательным пальцами, приблизил к лицу. Донышко было зеркалом, треугольный, с более-менее ровным сколом осколок — бритвой.

Это не самое легкое дело — бриться бутылочным стеклом. Это невозможное дело, если не знать, как это делается. Ревизор — знал. Ревизор учился бриться всем, чем ни попадя — ножами, топорами, косами, оконным, витринным и бутылочным боем. Он освоил это искусство. Он мог брить топорами воздушные шарики. И брил воздушные шарики. Но тогда, давно. И с тех пор, может быть, еще только раз или два. И вот еще теперь…

Ревизор увидел свое отражений в донышке бутылки. Щетина была самая неудачная, полуторасуточная. Тут просто стекляшкой не обойтись, тут нужен хороший инструмент. Нашел более-менее ровный кусок бетонной стены, приложил, наклонил стекло под углом тридцать градусов, с легким нажимом зашоркал по камню вверх-вниз, вверх-вниз… Бетон работал, как наждачный камень, стачивая осколок. Скол стекла истоньчался, выравнивался, приобретал форму бритвы.

Вот теперь ничего. Теперь можно скоблиться.

Ревизор смазал щеки слюной, двумя пальцами расправил и одновременно сильно потянул вниз кожу. Прижал под острым углом, повел вниз стекло, выбривая узкую дорожку. Не «Жиллет», конечно, и даже не «Спутник», но до синевы бриться не нужно. Лишь бы чуть-чуть соскоблить щетину, чтобы она в глаза не бросалась.Есть!

Смотреться стал не в зеркало, стал в чужое лицо. Подошел к приходящему в себя телохранителю, задрал ему голову. Еще борода и усы. Которые ему уже не нужны. Нужны — другому. Наклонился, плюнул, повел по коже стеклом. Теперь уже не аккуратно, теперь не стесняясь, не боясь крови. Кровь и должна быть, ведь его били.

Осыпающиеся волосы Ревизор ловил на раскрытую ладонь и складывал в две кучки на полу. В одной — усы, в другой — борода. Разложил, стараясь получить форму, которую они имели на лице. Кажется, так или чуть-чуть шире? Нет, так.

Теперь нужен был клей. Кровь не подходила, кровь будет заметна. Попробовал высморкаться, это тоже неплохой клей. Но нос был сухой, как печная труба. Остается… Быстро расстегнул ширинку. Не ко времени, конечно, и не к месту, но деваться некуда. «Момента» в чужих карманах не нашлось.

Сосредоточиться было трудно, нужные образы в голову не лезли. Лезли ненужные, мешающие, сбивающие с мысли.Так и проколоться недолго, можно сказать, на пустячном пустяке. Побрился за минуты, а с клеем, похоже, напряженка…

— Ну давай, давай! — заорал Ревизор, изображая шум допроса. — Давай, гад!

Ну, слава богу!..Размазал «клей» по подбородку, по верхней губе, наложил, прижал пучки чужих волос. «Клей» подсох, приклеил муляжи к коже.Похож?Нет, не очень. То есть борода и усы вроде такие, как надо, а в целом… Чего-то не хватает. Чего?Подняв за волосы, внимательно осмотрел телохранителя.Брови. Брови надо слегка опустить, сузив размер глазниц. Вот так. Так лучше.

Теперь нос. Его нос чуть шире в середине. Ну это просто. Разорвал подол рубахи, скрутил небольшие тканевые шарики, сунул в ноздри, протолкнул подальше.Нет, перестарался.Вытащил, уменьшил, снова пихнул в нос.Совсем другое дело.Что дальше?Подбородок у него чуть выпирает вперед. Вытянул челюсть.Получилось похоже.

Теперь надо вспомнить его мимику, вспомнить, как он говорит, смотрит, что происходит с лицом, когда он смеется, злится, отдает приказы. Потому что дело не в усах, бороде и носе, они не больше чем внешний антураж, дело в сути. Перевоплощение начинается не с внешних черт, с характера персонажа, с выражений его лица, с глаз, с манеры вот так вот щуриться И дергать уголком рта. И еще походка. Какая у него походка? Вот так вот выставлять вперед ногу, подволакивать вторую.

Вот так.Вот так.И вот так…Что получилось теперь?

Нормально получилось. Конечно, не брат близнец, но что-то общее есть. А частности они рассмотреть не успеют.Только вот кровоподтек на правой щеке. Что делать с ним? Закрасить ссадину нечем. Но можно прикрыть. Можно прикрыть мобильным телефоном. Это очень естественно и не вызовет подозрений. Мобильник и рука, если правильно ее держать, закроют пол-лица.Остался голос. Его тоже желательно подобрать.Как он говорит? Как он говорил, когда допрашивал?

— Ну… что… вспомнил? — попробовал Ревизор воспроизвести наиболее часто повторяемую при допросе фразу.

Нет, трудно. Всю речь смоделировать трудно. Разве только отдельные фразы. Это проще…За дверью кто-то завозился, хотя времени прошло не так много, минут сорок. Нет, сами, без приглашения они не войдут, побоятся.

— Ой, больно! Не надо! Я скажу, скажу! — визгливо прокричал Ревизор.

За дверью успокоились.Но все равно затягивать это дело не следует.Ревизор подошел к висящему в наручниках Начальнику службы безопасности, или кто он там есть, и, уже не играя шум, уже по-настоящему хлопнул его ладонью по щеке.

— Давай, очухивайся. Давай.

Он хлестал по щекам, пока телохранитель не открыл глаза. Он открыл глаза и ошалело уставился на Ревизора. Он смотрел на Ревизора, но видел себя. Без зеркала видел! Он стоял перед ним, и одновременно он сам был пристегнут к стене, хотя пристегнут должен был быть пленник. Что за чертовщина?

— Ну что, живой? Тогда давай поговорим.

Тритон все вспомнил, все понял и яростно рванулся навстречу врагу. Без толку рванулся, наручники отбросили его назад.

— У меня есть вопросы. Будешь говорить?

Тритон в ответ только выматерился. Страшно выматерился. Но Ревизор не обратил на это внимание. Ему было некогда обращать внимание на такие пустяки.

— Скажи — «да».

— Что?!

— Просто — «да». Скажи просто — «да»! «Да», «да», «да»…

— Да пошел ты…

Это «да» было не то «да». Было совсем другое «да».

— Кончай ломаться! Говори!

Тритон попытался пнуть обидчика, но тот легко увернулся.

— Ты сам напросился!

Ревизор ударил упорствующего телохранителя под ребра. Ударил очень расчетливо, очень больно. Тот охнул, приподнял ноги.

— Скажи — «да».

Занес для удара кулак.

— Да!

— Так-то лучше. Повтори.

— Да!!

— Теперь без злобы, спокойней.

— Да!

— Еще.

— Да.

— Еще…

Так, теперь понятно. Надо убрать мягкость и добавить чуть-чуть хрипоты.

— Еще разок.

— Да!

— Да, — как эхо повторил Ревизор. Немножко не так.

— Да.

Не так.

— Да. Да. Да.

Теперь было похоже.

— Теперь скажи — «понял».

— Понял.

— Теперь «Закрой. Я скоро приду». Ну!

— Ты все равно отсюда не уйдешь, гнида!..

— Я просил не это. Я просил — закрой, я скоро приду!

Серия коротких, болезненных ударов.

— А-а! Закрой… убью, падла, ой… я скоро… козел, приду, — протараторил телохранитель.

— Теперь медленней.

— Закрой… Я скоро приду…

— Еще медленней.

— Закрой… Я скоро приду…Закрой… Я скоро…Закрой…

И с этим понятно.

— Теперь рассказывай, где мы находимся.

— В загородном доме. В подвале.

— Что за дверью?

— Коридор.

— Где выход?

— Справа, по коридору. Там лестница наверх.

— А что наверху?..

Путь был более-менее понятен. Можно было уходить. И надо было уходить, пока охрана за дверью не забеспокоилась. Но очень хотелось задать еще несколько вопросов. Не относящихся к теме спасения.

— Теперь быстро и без запинки: кто ты такой и что знаешь о заговоре?

На этот вопрос Тритон отвечать был не согласен.

— Ну! Я жду! Кто ты?

— Начальник службы безопасности.

— Ага, а я представитель фирмы «Питер Шрайдер…» Кто ты?!

— Начальник…

Ревизор пнул в выставленное колено.

— Кто ты и что ты знаешь о заговоре? Последний раз! Что ты знаешь о заговоре?

Телохранитель с ненавистью и страхом смотрел на своего мучителя, как совсем недавно тот смотрел на него. Но молчал, все равно молчал.

— Не хочешь? Зря не хочешь!

Ревизор наклонился и поднял плоскогубцы.

— Узнаешь?

Тритон отвернулся.

— Это плоскогубцы. Они предназначены для перекусывания металлической проволоки или перекусывания пальцев. Это, кажется, твое изобретение?

Телохранитель изменился в лице.

— Ладно, все, я вспомнил! Я скажу! Только не надо…

Но Ревизор уже не слушал просьб, он с силой вытянул из сжатого кулака мизинец, сунул его в плоскогубцы и сжал ручки.Тритон взвыл. Взвыл точно так же, как Сорокин и как Ревизор. Его голос было невозможно отличить от их голосов. Потому что, когда откусывают пальцы, все кричат одинаково.

— Я скажу, скажу, все скажу…

Он рассказал все, хотя лишился только мизинца. Сорокин держался дольше, гораздо дольше. А этот оказался трус, хоть и убийца. Оказался слаб в коленках. Он рассказал все, что мог, и даже то, чего не мог, о чем только слышал или догадывался.То, что он рассказал, для Ревизора не было откровением. Все это он знал. Но не знал деталей и не знал фамилий, которые знал Тритон.

— Хватит, ты начал повторяться.

— Но это не все, я знаю еще много интересного. Я могу рассказать много интересного следствию…

— Какому следствию?

— Уголовному. Ведь должно быть следствие. И должен быть суд.

— Ах, ну да, будет. Обязательно будет. Можешь быть спокоен…

Ревизор убил его ударом кулака в висок. Убил мгновенно, потому что вложил в удар всю накопившуюся за эти сутки ненависть. Хотя его учили, что ненавидеть плохо, что убивать надо с холодной головой. Но иногда хочется отступить от правил, хочется с горячей.Он убил его ударом кулака в висок, а потом, для верности, крутнул обмякшую голову в сторону, с хрустом переломив шейные позвонки.Тритон умер. Оглашенный много лет назад приговор был приведен в исполнение. Запоздало и не так, как это положено по закону, но хоть так…

Ревизор поднял к лицу мобильный телефон, согнул, спрятал за его корпусом раздавленный, забинтованный платком палец и прошел к двери. Прошел уже как Тритон, его походкой, с его выражением лица, с его мыслями. Он ощущал себя как копируемый им персонаж, он был раздражен, что его оторвали от дела, что тот, висящий на стене «мешок» упорствует, что хорошо бы с этим делом закончить побыстрее.

Он подошел к двери и постучал в нее кулаком, потом постучал ногой. Постучал требовательно, как Тритон, потому что был Тритоном. А если бы был собой, был совершающим побег пленником, то его стук выдал бы его с головой. Никакой бы грим не помог.Еще один пинок в железо, теперь со всей силы. Уснули они там, что ли!Дверь распахнулась.

— Да! — громко сказал Ревизор в «трубку» мобильного телефона. — Да… Да!

Шагнул в коридор, даже не взглянув на охрану, потому что Тритон не должен был смотреть на охрану. Прикрыв телефон рукой, бросил через плечо отрепетированную фразу:

— Закрой! Я скоро приду.

Дверь захлопнулась. Ревизор пошел по коридору. Пошел не оглядываясь. Что вряд ли бы удалось беглецу, ежесекундно ожидающему выстрела в спину. Но что удалось Тритону.

— Да, понял!..

Завернул на лестницу. Быстро поднялся на первый этаж. Здесь следовало действовать с еще большим напором. Здесь было светло, здесь пристальный взгляд выдавал его мгновенно и со всеми потрохами — с приклеенной бородой и усами, с синяками, с кровоподтеком на щеке.Теперь налево.Попал в холл. Увидел, как поднимаются навстречу какие-то фигуры. Быстро пошел к выходу.

— Да!.. Понял!.. Да!

Его не рассматривали, его воспринимали в целом. Пока в целом. Небольшая лестница вниз. Входная дверь. Сзади какие-то голоса. Кажется, кто-то говорит, что у него пиджак запачкан. Не обращать внимания, слушать телефон, это важнее, чем грязь.Поднять предупреждающе руку, мол, — тихо!

— Да… Да… Понял…

Двор. Там под навесом должна быть его машина. Его джип. Но нет никакого джипа. Нет!Обманул, гад. Обманул…Торчать посреди двора было нельзя, было невозможно. Еще секунда-другая, и они все поймут. Что должен был сделать Он в такой ситуации? Должен был потребовать машину. Как потребовать? Очень просто потребовать, сказать: «Машину!» Только как сказать? Эту фразу он не репетировал. И как ее произнести, не знает! Тогда надо не произносить, надо показать. Они поймут. Должны понять!Не отрываясь от мобильного телефона, не поворачиваясь, стоя спиной, Ревизор громко, чтобы все слышали, повторил:

«Да… Понял!» И несколько раз ткнул рукой перед собой.

Машина подъехала почти мгновенно. Ревизор сделал быстрый шаг, открыл заднюю дверцу и упал на сиденье.

Поехали! — показал он рукой.

Водитель вывел машину за ограду.Все. Кажется, спасен!

— Куда едем? — спросил водитель.

Ревизор ткнул рукой вперед. И увидел, как водитель внимательно рассматривает его лицо в зеркало заднего вида. Увидел, как правая рука соскользнула с рулевого колеса вниз.Он все понял. Понял и потянулся за пистолетом.Ревизор подался вперед и ударил водителя кулаком, в котором был зажат мобильник, сбоку, в основание черепа. Водитель обмяк. Машина резко вильнула в сторону. Ревизор, перегнувшись через сиденье, схватил руль. Машина выровнялась.Вот теперь точно все.

Теперь у него была машина, был пистолет и было по меньшей мере полчаса-час до того момента, когда охрана, проанализировав свои ощущения и утвердившись в них, всполошится.Полчаса-час на спасение. Или…Нет, все-таки на «или»… Потому что без этого не спастись. От этих спастись, а от альма-матер нет. От нее точно нет! Так что хочешь или не хочешь… И даже если очень сильно не хочешь, все равно — захочешь…Потому что такие правила игры!

Продолжение следует...