Первое, чему я удивился, попав в дивизию атомных подводных лодок, – простецкие отношения между людьми. Не панибратские, не неуважительные, а именно простые. Дежурный по дивизии, когда увидел, что я пытаюсь замаршировать в его рубку строевым шагом, замахал на меня руками:
– Расслабься, сынок! Это тебе не парад!
Ну как тут расслабишься – целый капитан первого ранга же сидит и что-то в журнале пишет.
– Тащ капитан первого ранга! – начинаю торжественный доклад, как учили.
– Да всё я знаю, – перебивает меня дежурный, – прибыл для прохождения и так далее. Кто по специальности-то?
– Киповец, – говорю.
– Жалко, что не минёр, я б тебя к себе забрал. Мне минёр позарез нужен. Не хочешь быть минёром? Хуле там – одна труба и три клапана.
– Никак нет, – говорю, – я в механики хочу!
– Ну, смотри, я тебя предупреждал. Пошли, отведу тебя к механикам.
Поднимаемся на второй этаж штаба дивизии, там огроменный (мне тогда так показалось) коридор с кучей кабинетов.
– Маслопупые! – кричит капитан первого ранга. – Я вам лейтенанта привёл!
Откуда-то из кабинета выскакивают два офицера: один высокий, полный и бородатый капитан первого ранга (начальник электромеханической службы) и среднего роста худощавый капитан второго ранга (флагманский электрик).
– Лейтенант! Ну наконец-то! – кричит бородатый. – Я уж думал, что опять нас кинут. Иди к нам в горячие объятия, лейтенант!
Покидаю приветливого капраза и иду в кабинет к этим странным людям. Странные люди сидят и пьют чай на сваленных в кучу на столе схемах, бумагах и фрагментах скатерти.
– Садись, лейтенант, – они смахивают с табуретки ещё какие-то схемы на пол. – Чай будешь?
Конечно, я бы выпил чаю: непривычная жара и целый день на ногах то по штабам, то по автобусам.
– Спасибо, – говорю, – но нет.
– Стесняешься, небось, при таких-то шишках?
– Есть немного.
– А не надо! – говорит мне начальник электромеханической службы. – У нас тут всё по-простому. Если ты – гондон, то от нас быстро съебёшь, а если нормальный парень, то можешь с нами даже запросто и чай пить. Ты гондон?
– Да нет, вроде нормальный парень.
– Ну тогда садись и пей чай.
Сидим пьём чай.
– Какой у тебя средний балл? – спрашивают.
– Четыре и шесть, четыре и семь где-то.
– А ещё что есть?
– Курсы военных переводчиков закончил.
– Это тебе особенно в трюмах пригодится! – смеются. – В море-то ходить хочешь? Или на отстойник сейчас будешь проситься?
– Конечно, хочу, чего бы я сюда ехал тогда?
– Ну хуй тебя знает! А почему хочешь-то?
– Ну… это… романтика там и всё такое.
Опять ржут:
– Рома-а-анти-и-ика-а-а!!!
– Да это вы в романтике просто ничего не понимаете! – набираюсь я смелости, видимо, от чая.
– О, наглый, это хорошо. На ТК-20 пойдёшь.
НЭМС берёт трубку телефона и звонит:
– Серёга! Метнись-ка мне быстрым оленёнком и вызови Хафизыча к телефону!.. Ну и что, что пенсионер? НЭМС сказал – оленёнком, значит – оленёнком. Попизди у меня ещё тут!
Дышит в трубку.
– Хафизыч! Ну, танцуй!.. Танцуешь там? Чо-чо. Лейтенанта тебе отрыл с боем. Что «спасибо!»? Не булькает твоё спасибо. Три литра мне должен теперь… Да ты ещё поплачь мне! Ага, «три» я тебе сказал, иниибёт! Счас пришлю его к тебе.
Подводит меня к окну:
– Вон, – говорит, – видишь «Акулы» стоят? Твоя третья слева. Иди.
Иду. На пирсе лысоватый человек татарской наружности орёт на матроса с автоматом:
– Да ты знаешь, как у нас ебут? За хвост – и об палку! Ещё раз, блядь, увижу, и дорогая не узнает, какой у парня был конец!
Поворачивается ко мне. На бирке написано «КБЧ-5». Он самый, значит.
– Ну, добро пожаловать на борт, лейтенант.
Спускаемся в центральный.
– Вот, – показывает механик на самый большой пульт в ЦП, – это твой «Молибден», у нас он называется «пианино». Единственное, что мне от тебя нужно, чтоб ты на нём хуярил, как Ван Клиберн на пианине! Всё остальное – пыль и суета. Пошли пульт ГЭУ покажу.
Спускаемся в восьмой. Механик со мной на прицепе врывается в какую-то каюту. В каюте в обнимку с перегаром спит тело.
– Вот, Эдуард, знакомься, это тело зовут Владимир, и он один из двух киповцев ГЭУ. Как бы твой коллега по нихуянеделанью.
– Чо это нихуянеделанью? – возмущенно бурчит тело.
– Вова, какой ты пример показываешь лейтенанту! Ну, ёб твою мать! Где ключи от пульта?
– Ныармальный. Нормальный я пример показываю лейтенанту, – бурчит Вова и вытаскивает из кармана связку ключей, – закроете там потом всё.
– А ты не прихуел ли, Владимир?!
– Хафизыч, ну пожалуйста, ну сам же вчера…
– Всё. Дохуя пиздишь, – и механик выводит меня из каюты.
Меня поселили в соседнюю с Вовой каюту. А с Вовой жил ещё Андрей Борисыч, старый и опытный командир первой трюмной группы. Шефствовали они надо мной, вроде как.
Помню, однажды поспорили с начхимом в отсеке, просто поспорили и перешли на повышенные тона. Так они оба выскочили из каюты с криком:
– Кто тут нашего лейтенанта обижает?!
А начхим Дима ровесник с Вовой был, Борисыч-то постарше.
– Ну, я!
– Головка от хуя! А в глаз? Это наш лейтенант, и тока мы имеем право на него орать!
Ну, шутили, в общем-то. У нас крайне доброжелательная обстановка была в экипаже.
А за механиком нашим вообще можно ходить с блокнотом и записывать. Или на камеру снимать, когда он злился. Злился он редко, правда, но изображал из себя татарина в этот момент. Ну, так-то он и так был татарином, но в моменты расстройств изображал монголо-татарина, который отбился от орды и как-то случайно попал в Мурманскую область.
– Лёня, – звал он интенданта в кают-компании и тыкал пальцем
бы. Поэтому вся моя документальная подготовка заключалась в замазывании корректором старых дат и аккуратном рисовании новых. Как и положено боевому офицеру, к заполнению документации я проявлял максимальное пренебрежение и откладывал его до самого концевого выключателя. Но, как известно из основ философии, сколько веревочку ни вей, петля на ней всё равно завяжется. И я параллельно с Максимом ушёл на поиски, но не чая, а корректора, потому что мой подрезал, очевидно, такой же боевой офицер вроде меня. Поспрашивав для порядка там и сям, я отправился туда, где корректор точно был – к начхиму.
У нашего начхима вообще было всё, что можно себе вообразить для ведения документации и заполнения формуляров: ручки шариковые – минимум трёх цветов, чернильные – синяя и чёрная, карандаши простые разных твердостей, карандаши цветные (все заточенные, как пики янычар), точилка, линейки, транспортиры, циркуль, стирки, шило, веревочки и, само собой, корректор. Подонок, одним словом, а не офицер.
Начхима в каюте не оказалось, что несколько даже и кстати вышло – не надо было спрашивать разрешения, и я просто уселся в его каюте на его стул, разложил свою документацию на его столе и, закусив удила, начал мазать по ней налево и направо его корректором. Именно за этим и застал меня Максим.
– Дима! – крикнул он радостным голосом, открывая дверь в каюту. – Э…. Эдик? – добавил, войдя в неё.
– Максим?
– У тебя же всё ещё нет чая?
– Всё ещё нет, да.
– А где Дима?
– А откуда я знаю?
– А у него есть чай?
– А мне откуда знать?
– Ну ты же тут сидишь…
Логично. Вообще логично было предположить, зная нашего начхима, что в его крохотной каютке найдётся практически всё, за исключением разве что папы с мамой. Я посмотрел вокруг и обнаружил в глубине секретера пузатенький заварочный чайник белого фаянса с золотыми якорями на боках. При взвешивании на руке и болтании чайник булькал и что-то переливал внутри себя.
– Ты знаешь, Макс, а вот есть!
Видели бы вы, как расцвёл лицом Максим от этой, казалось бы, столь незначительной новости.
– Плесните волшебства в хрустальный мрак бокала!
– Сильвупле.
– А чайник есть у него?
– Это же начхим, Макс. Конечно же, есть.
– Ну тогда я прямо здесь и попью, чтоб не расплескать.
– Не имею поводов возражать, мон женераль.
Свободного пространства в маленькой двухместной каюте начхима было ровно один метр от шкафа до секретера и один – от двери до дивана.
– Я уж как-нибудь, я уж где-нибудь…. – кряхтел Максим, пролезая по моей спине на диван.
– Да, конечно-конечно. Ни в чём себя не стесняйте.
Упав на диван и вытянув ноги мне под стул, Максим долил в кружку кипятка, понюхал и блаженно прищурился.
– Оооо! Как же он вкусно пахнет! Прям вот выпить кружку и умереть!
– А дети?
– Ну, не физически прямо умереть, а в ментальном смысле и не надолго. Максим отхлебнул, сощурив глаза, ведь когда щуришь глаза, чай не такой горячий становится – одно из его загадочных свойств.
– Мать моя женщина! Вот это начхим! Вот это да! Вот гу-у-усь же, а! Ну ты посмотри!
– Максим, у тебя всё в порядке? Сколько пальцев на руке я показываю? Какое сегодня число?
– Это не чай, а нектар богов какой-то! Я такого вкусного в жизни не пил! Просто умереть не встать!
– Дай отхлебнуть-то.
– Ну уж нет – тебе душевных ран не наносили, пей свой кофе!
– Жмот.
– Нет.
– Да.
– Да. Ну и что?
– Ну и всё. И не мешай мне работать. Хлебай тут потише!
Дверь в каюту распахнулась – наш начхим Дима застыл на пороге с занесённой ногой и на секунду удивлённым взглядом.
– Ребята.
– Дмитрий. А что это вы не стучитесь?
– Вы чё, бакланы, вообще опухли? Так-то это моя каюта.
– А, точно, ну заходи тогда – чувствуй себя как дома!
– Куда заходить-то? Вы своими тушами всё пространство свободное заняли, или мне на верхнюю коечку сразу прыгать, чтоб вам не мешать тут чаи гонять?
– Это Макс гоняет – я работаю, видишь же!
– Моим корректором?
– Не, я свой принёс к тебе в каюту. Ну, конечно, твоим, можно же?
– Ладно, я пойду, не буду вам мешать! – Максим вскочил и по моей спине пошёл на выход. – Дима, спасибо за чай! Он просто охуенен!
– Какой чай? – спросил Дима, когда Максим скрылся за поворотом.
– Ну твой.
– Какой мой?
– Ну который у тебя в заварнике был.
– В каком заварнике?
– Дима, блядь, ну вот в этом вот белом заварнике твоём!
– А где ты его взял?
– Кого?
– Заварник этот!
– Дима, я всего ничего тут корректора у тебя взял, за что ты мне мозг выносишь?
– Откуда у тебя мозг, ты же трюмный! Где ты заварник этот нашёл? Я его месяца два как потерял! Заварил, помню чаю себе, а он раз – и пропал, а тут на тебе!
– Дима, он прямо вот здесь вот в секретере стоял в уголке!
– Да ладно?
– Шоколадно!
– Вот это чудеса, да. А я с ног сбился, искал его. А что ты из него Максиму налил?
– Ну… я думал, что чай.
Осторожно пододвинув чайник к краешку стола, мы приоткрыли его крышечку и заглянули внутрь, соблюдая все меры предосторожности. Из чайника на нас смотрела бело-чёрно-зелёная Плесень. И я не зря написал это слово с большой буквы – ещё пару дней и ей уже пора было бы читать стихи Агнии Барто и включать мультики на видеомагнитофоне. Плесень заполняла всё видимое пространство чайника, и только на дне его что-то булькало.
– Дима, она сейчас скажет тебе «папа», мне кажется. Вон у неё, смотри, глаза и рот уже выросли.
– Это-то ладно, с этим я разберусь, а вот что мы Максиму скажем?
– Вот нет чуткости в вас, химиках, ни на комариный хуй, честное слово. Ну зачем ему эта лишняя и ничего не несущая в себе информация? Вот для чего она ему?
– Тоже верно – пусть эта тайна умрёт вместе с нами!
– Дима! – из-за угла вынырнул Максим, допивая чай. – Чуть не забыл, а что за сорт чая-то? Такой, сука, вкусный!
– Французский, – и Дима звонко захлопнул крышку заварника.
– Сорта «дор блю»! – добавил я и накрыл Димину ладонь своей.
– Угостили знакомые, но уже кончился! – добавил Дима и зачем-то горестно вздохнул.
Ну химик, а не актёр, понятное дело.
– Ох, жаль, уж больно хорош! Надо будет сорт запомнить и поискать в магазинах!
– Ага, обязательно поищи.
– Спасибо ещё раз, Дима!
– Да мне-то не за что – Эд же тебя угощал.
– Не, ну как это? Чай твой – значит, ты и угощал, а я так – сидел просто рядом.
– Не, ну наливал-то ты!
– Не, ну и что, что я? Чайник-то твой, и каюта твоя, а значит, и заслуга твоя полностью!
– Эх, – и Максим обнял нас за плечи, радостно улыбаясь, – ребята! Не ссорьтесь! Обоим вам спасибо – прям вот на душе полегчало, какие у меня друзья! Прям расцеловать вас хочется, может даже в щёки!
И Максим, посвистывая, ушёл.
– Вот сейчас немного стыдно стало, да? – спросил Дима.
– Мне-то чего стыдно? Он плесень в чайниках выращивает, а мне должно быть стыдно? Вот уж фигушки!
– Что-о-о-о? – доктор даже не сразу въехал, когда я пришёл к нему спрашивать, сколько Максиму жить осталось. – Плесневыми грибками и бактериями актиномицеты убить подводника? Невозможно! Всё переварит и добавки попросит! Главное в этом деле – ему об этом не рассказывать, чтоб зёрна сомнений не проросли в его нутре, разорвав его изнутри в клочья! Чего смотришь, как сыч?
– Андрюха, ну я серьёзно!
– Ну а я что, в клетчатой кепке тут сижу и с красным шариком на носу? Ступай займись делом, не очень юный натуралист.
Но мы всё-таки с Димой решили не пускать этого дела на самотёк и тщательно продезинфицировали Максима изнутри этим же вечером. Это же друг, а не корабельная документация: тут тянуть нельзя. По морскому закону служебные дела делаются в первую очередь, а личные – немедленно. Да и дружба, знаете ли, обязывает.
Ведь что главное в настоящей мужской дружбе? Главное заключается не в том, чтобы не налить другу чай из заварника с плесенью, а в том, чтобы тщательно это скрыть, предварительно продезинфицировав друга изнутри. Желательно спиртом, в крайнем случае – коньяком. Бактерии и грибы, конечно, тоже могут убить, но черви сомнений убивают быстрее – доктор зря не стал бы говорить, ведь на нём не было ни клетчатой кепки, ни красного носа.
