Ужин подкрался к нам незаметно. Если у солдата в армии бывают праздники, то все они напрямую связаны с желудочно-кишечным трактом. То есть это завтрак, обед и ужин. Ну и, вечером праздник наступил! Нагрянул ужин!
За время, пока мы лазили по горам Малого Панджшера на Абдуллахейльской операции, никаких изменений насчёт солдатской столовой в нашем батальоне не произошло. Столовая не появилась. А ужин появился по расписанию.
Бойцы побрали свои привычные банки, баночки, котелки и ведёрки. Выстроились нестройной толпой к кунгу батальонной кухни. Протягивали повару пищеприёмники (ну, банки, блин). Привычно говорили: - «На восемь человек». Или «На пять».
Повар наливал огромной поварской поварёшкой жрачку в протянутую ему ёмкость. Одному бойцу. Потом наступала очередь другого бойца. Боец протягивал свою баночку и называл свою сокровенную цифру. Четыре, или пять. Или шесть.
Чаще всего повару протягивали большие пятилитровые консервные банки. От армейской томатной пасты, которую этот самый повар израсходовал для приготовления очередного завтрака, обеда или ужина. Как только повар выкладывал томатную пасту в котёл походной кухни, опустевшая банка относилась в Боевое Охранение. Там при помощи автомата Калашникова в стенках банки проделывались две аккуратненькие дырочки. В дырочки вставлялась проволочка, в качестве ручки, и вуаля - всё готово! Можно идти с новым ведёрком к батальонной кухне, протягивать его повару и говорить: «На четверых».
Рюша (Андрей Яценко) и Миша Ясюк. Первое блюдо в большой банке, второе в маленькой. В большой банке горячая пшенная каша. В руке банка тушенки.
На четверых, это на меня, Олега Герасимовича, Васю Спыну и Саню Севрюкова. Повар эти имена не знал. И не хотел знать. На четверых, значит на четверых. Он наполнял своей необъятной поварёшкой протянутую ёмкость и смотрел уже на другого бойца, на размер ёмкости в его руках.
В такой системе снабжения военнослужащих харчами было раздолье для молодых. Молодой хочет жрать всегда, сильно и по определению. Если сравнить с порядками, царившими в Союзе, то у нас, в Рухе, порядки лучше. Лучше уж пожрать из консервной банки, сидя на голой земле, чем не пожрать в красивой столовой.
В Союзе учебная рота в 120 рыл заходила в металлический ангар, называвшийся солдатской столовой. В ангаре рядами расставлены столы и скамейками. В ангаре чистый пол. А тебе от этого никакой пользы. Потому что сержанты твоей роты уже 20 минут сидят за сержантским столом и жрут. Солдаты ещё не вошли, а сержанты уже поели. Поэтому в момент, когда последние 20 бойцов из роты подошли к последнему столу, в этот момент сержанты встают и подают команду «Рота, окончить приём пищи! Выходи строиться!» Последние 20 бойцов ещё даже не сели за стол. Не то, чтобы ничего не съели, они даже не успели занять места за столом. А им уже – выходи строиться!
Кому это надо? Родине, что ли? От этого повысится обороноспособность? Люди голодные, жрачка выкинута. А где польза? В чём цель этих поступков? Пытаются научить, чтобы солдат запихивал в себя хавчик стоя и не разжевывая? Сколько он после такого приёма пищи навоюет?
Понятно, что после такого идиотизма с хавчиком, который творился в Союзе, молодой боец в Рухе был счастлив. Здесь любой молодой может протянуть пятилитровый бачек, сделанный из большой консервной банки, и сказать: «На четверых». Жри, братан. Сцука-служба тяжелая, опасная. Хоть подхарчись малёха. Пожри нормально перед смертью!
Мы сидели на открытом воздухе возле речки Гуват на каком-то возвышении почвы, не спеша орудовали ложками. Варёные макароны с тушенкой в качестве основного блюда и белый хлеб с чаем в качестве «шлифануться» в конце хавчика. Я черпал ложкой горячие макароны, водил по окрестностям ненапряжным взглядом. Там и сям в речке Гуват валялись ярко-желтые лепёшки застывшей пшенной каши. Это молодые бойцы выбрасывали в реку кашу после того, как она остыла и превратилась в ком. Точно знаю, что выкинули молодые. Потому что ни один старослужащий пацан из Узбекистана так не поступит ни за что. Каша, это варёные зёрнышки, это то же самое, что хлеб. Хлеб на землю кинуть нельзя. Это грех. Пройти мимо валяющегося на земле куска хлеба, тоже грех. Надо поднять хлеб и положить на какое-нибудь возвышение. На камень или на забор. Я внутри себя смеялся над таким решением проблемы. Однако, по сути, был согласен, что хлеб кидать на землю нельзя. А кидать кашу в воду, это вообще свинство. «Увидел бы кто это делает, дал бы под сраку» - как-то сказал Герасимович. Он сам тогда был молодым солдатом. Он сам недавно в Союзе получал команду «Окончить приём пищи» раньше, чем успевал начать тот приём пищи.
В общем, я огорчался, что в речке валяется пшенная каша. Но, был доволен, что у молодых много жрачки. Столько много, что она в них не влезает. Солдат не умрёт голодным.
По итогу, первый день «внизу» благополучно завершился обжорством на закате дня. Старцеву на глаза я не попался, вечерняя поверка прошла в обычном штатном режиме. Подана долгожданная команда, обозначающая наступление тёмного времени суток. ОТБОЙ.
Спать я залез на второй ярус нар потому что там под потолком собирается тёплый воздух. В своей роте я не буду придерживаться глупых предрассудков о том, что на втором ярусе спят только молодые. Я подумал, что в Рухе на втором ярусе спят не молодые, а умные. Здесь высокогорье, по ночам очень холодно. Лучше спать в тепле, чем изображать из себя «деда» и мёрзнуть за это на первом ярусе.
Залез я на второй ярус. Расположился так, чтобы поближе к установленной внизу «буржуйке». Обнялся со своим пулемётом и отъехал в страну дураков. Да-да, обнялся с пулемётом. Я взял его с собой в постель. Как любимую игрушку в босоногом детстве.
В те дни мы все спали с оружием «в постелях». Это воспринималось нормально. Это было рационально. Точно так же, как рационально взять с собой на боевой выход ложку. В Союзе, если бы солдата застукали с ложкой в кармане, его долго бы чмырили перед строем сержанты. А потом долго лупили бы в каптёпке деды. Ну и, понятное дело, если бы солдат забрался в койку с ручным пулемётом. В Союзе. То его и лупили бы, и чмырили, и в конце-концов сдали бы особисту. Это ж какое нарушение! С пулемётом в койку.
Помню, в Термезе, в учебной роте, сержанты обнаружили у молодого солдата в кармане кусок хлеба. Солдата заставили бросить хлеб на землю и перед строем топтать ногами. Вся учебная рота, все 120 человек, смотрели на это и думали о том, какие же сержанты скоты. А в Рухе солдат носит с собой ложку, носит жрачку и залазит в кровать с пулемётом. Как говорится: - «Привет горячий моим детским представлениям об армии».
Утром дверь в наш ослятник со скрипом отворилась, на пороге возник дежурный по роте. Сержант Манчинский.
- Второй взвод! Подъём! Выходи строиться на зарядку!
- Иди на хуй! – вяло прозвучал с первого яруса нар чей-то заспанный голос. Скорее всего это произнёс кто-то из старослужащих узбеков. Молодой такого позволить себе не может. Однако, фраза произнесена на таком безукоризненном русском, что нет шансов определить по акценту какова национальность у этого солдата. Безупречный русский язык. Могут же, когда «хочут».
- Через десять секунд будет миномётный обстрел! – Манчинский сказал и вышел за дощатую дверь. Пружина звонко шмякнула дверью о косяк.
Ну, пошел дежурный по роте на хуй или не пошел, а молодые потиху начали вылезать из своих лежбищ.
С улицы, из нашего внутреннего дворика, раздался голос Манчинского: - Седьмая рота, строиться! На зарядку!
Я с самого детства не хотел в армию. И так, и сяк представлял, как я с бритой башкой, буду выскакивать из солдатской койки. Потом за сорок пять секунд натягивать на себя обмундирование. Потом, одетый в зелёную одежду, буду застелать постельные принадлежности. Потом отбивать одеяло в рантик по армейской «тубаретке». Я не хотел всего этого. Это глупости какие-то. Зачем отбивать рантик? Причем, я не сомневался, что в армии каждое утро всё происходит именно так. Это было моё представление об армии. Это были мои наивные мечты.
В моих детских мечтах мне не могло представиться, что спать я буду на нарах, в ослятнике, в обнимку с ручным пулемётом. Что «тубареток» не будет. Что рантиков не будет. Зато будет «миномётный обстрел». Я не мог представить, что если я быстро не покину своё спальное место, то во взвод ворвётся дежурный по роте и начнёт швыряться пыльными сапогами. Это на языке Манчинского обозначало «миномётный обстрел». И, понятное дело, что сапоги полетят не в дембелей. Сапоги полетят в молодых.
Молодые закляхтели, запердели, начали вылезать из своих берлог. Манчинский не пришел, «миномётный обстрел» не устроил. Молодые поплелись из дувала на улицу. За молодыми зашевелились деды. Тоже стали слезать с нар.
Через пару минут вся братва нашей роты выползла из дувала на улицу. Вместе с дембелями, вместе с больными и хромыми (есть такая призказка в Советской Армии). Построилась под знакомыми тутовниками с большими корявыми ветками.
Туда же, под тутовники, вышел Рогачёв.
- Драч.
- Я.
- Выйти из строя. Проводишь сегодня зарядку. – Рогачев зевнул, отошел в сторонку. Наблюдать как Вовка Драч будет командовать всей этой гурьбой полусонных приду... приду... придумают же по утрам делать зарядку!
- Р-р-р-ота! – Вовка Драч расставил ноги на ширине своих плеч, упёр свои короткие, круглые от мускулатуры руки себе в пояс. С явным стёбом в голосе начал командовать:
Вовка Драч.
- Ноги на ширине плеч – р-р-раз! Прыжком ноги вместе –дв-в-в-а! За мной повторяем упражнение! Делай Р-р-р-раз! Делай дв-в-в-ва! Делай Р-р-р-раз! Делай дв-в-в-ва! Делай Р-р-р-раз! Делай дв-в-в-ва!
Мы подскакивали на месте, расставляли-составляли ноги. Из-под керзачей пошла густая желтая афганская глиняная пыль.
Потом мы приседали. Потом задирали ноги, кто как умеет. Потом бежали небольшую пробежку перед батальоном. Бля, ну, куда тут можно бежать, если кругом горы? Сто метров в одну сторону, столько же в другую сторону. Разве ж это кросс?
Ну хрен с ним, побегали, позадирали ноги. С чувством исполненного долга Драч направил всех на умывание.
За дувалом батальона была установлена двухсотлитровая бочка с крепким раствором хлорной извести. Из бочки выходила водопроводная труба. Из трубы торчало с десяток кранов.
Самые интеллигенты пошли принимать омовение раствором хлорки из этих кранов. А я, как босота с голотой, попёрся к речке Гуват.
Страна вокруг Гуватки была душманская, поэтому я взял с собой ручной пулемёт и Женю Филякина. Пока я булькался в ледяной водичке и наяривал зубной щёткой в ротовой полости, Женя сидел в валунах с заряженным ручным пулемётом. Ещё одна картинка впику моим детским представлениям об армии.
После приступа утренней физической культуры, после совершения гигиенических процедур, весь батальон был застроен под тутовниками. Снова застроен. Снова под тутовниками. Просто так солдат пожрать не может. Ему требуется «приятное аппетита» от начальства. Поэтому солдата надо застроить и надо прислать солдату начальство.
В лице начальства перед строем батальона появился майор Зимин. Он встал, широко расставил ноги, нагнул вперёд голову. Как будто собирался забодать весь батальон.
- Это что за хуйня, долбаюноши? М-м-м? – Майор Зимин шевельнул желваками.
- Я спрашиваю, что у вас за хуйня в руках?
Я не знаю каким образом складывалась логическая цепочка в голове майора Зимина. Потому что вчера с этими баночками все ходили и получали ужин. И обед. И всё было нормально. А сегодня? Что случилось сегодня?
А сегодня майор Зимин ещё раз шевельнул желваками и обратился к батальону:
- Ёб вашу всех мать! БТР мне сюда! Нахуй!
Из строя выскочил солдат. Видимо водитель командирской машины. На полусогнутых побежал в парк боевых машин.
Строй стоял и ждал. Вот чтоже-чтоже дальше будет? Славненькое получается «приятное аппетита». Видимо, не соскучимся.
Через пару минут, визжа движками, перед строем батальона появился бронетранспортёр. Зимин, оглядел батальон исподлобья, вытянутым указательным пальцем ткнул в колею перед колёсами бронетранспортёра. Подал команду:
- Кидайте, нахуй сюда все свои сраные баночки!
Пацаны покорно покидали кандейки в колею.
- Дави! – Зимин махнул водиле бэтэра рукой.
Бэтэр, взвизгнул движками, тронулся. Проехал по накиданным в колею банкам.
- Вот и заебись! А теперь на приём пищи со штатными котелками шагом-марш! – Скомандовал Зимин, повернулся к строю спиной и с чувством исполненного долга пошагал в «офицерскую столовую». Пишу это словосочетание в кавычках, потому что офицерской столовой не было так же, как и солдатской. Под открытым небом, под группой очередных корявых тутовников поставили квадратиком четыре скамейки. Сделанных из досок от снарядных ящиков. В центр квадратика поставили столик. Сделанный из досок от снарядных ящиков.
Вот туда и пошагал Зимин.
Батальон стоял в строю, созерцал раздавленные боевой техникой баночки.
Как только Зимин скрылся из виду за углом дувала, какой-то солдат шагнул из строя, подобрал из колеи жестяную лепёшку. Она недавно была банкой. Может быть всё не так плохо? Боец напыжился, разогнул железяку руками. Из плоской лепёшки получился объёмный мятый кубик.
- А чё? Жрать можно. – Сказал боец и потопал с квадратной банкой к походной кухне.
Один за другим, бойцы подходили к колее, заполненной сплющенным железом. Поднимали металлические лепёшки. Кое-как расправляли их руками. Затем угрюмо топали в сторону раздачи пищи. Как говорится, война-войной, а обед по расписанию.
Ещё один горячий привет моим детским представлениям об армии.
