До Зуба мы в тот день не дошли. Мы дохли на том подъёме. Мы падали. Умирали, но снова и снова, вставали и продолжали упираться ногами и руками во вздыбившуюся землю. Мы обливались потом, у нас тряслись колени и подламывались ноги. И целый день такой пытки кончился тем, что из-за западного хребта выскочила темнота и застала нас на самой крутой части подъёма среди огромных скал.
Солнце опустилось за хребет на западе, жара спала. Вроде бы, небольшое облегчение. Но сразу же за этим облегчением начало быстро темнеть. Тропу мы потеряли. Каждый лез по склону на четвереньках, как по пожарной лестнице. Такая была крутизна склона. Ночевать на таком склоне невозможно. Потому что свалишься. Поэтому каждый из нас кряхтел, лез на карачках наверх. Каждый из нас тяжело дышал, и на горбу у него колыхался четырёхпудовый вещмешок.
Хайретдинов поднимался первым. Он забрался на торчащий из склона валун. Сел на него, ткнул пальцем в первого, кто добрался по склону до него. Первым добрался до него я. Хайретдинов ткнул мне пальцем в грудь:
- Ты. Ы-ы-ых, ы-ы-ы-ых, - Выговорил он, задыхаясь. – Оставь вещмешок тут, ы-ы-ы-ых, под камнем. И давай вверх, налегке, на разведку. Хребет, ы-ы-ы-ых, уже должен быть. Найдёшь там место для ночёвки.
Из сереющей мглы к камню с Прапорщиком вылез Орлов. Он тоже дышал как паровоз. Как мы с Прапором.
- Ты. – Хайретдинов ткнул пальцем в грудь Орлову. – Ты за ним. Останешься на месте ночёвки и будешь голосом нам подавать сигналы. Ы-ы-ы-ых, в темноте. Только не ори очень громко.
- А-ха. – Выдохнул Орёл и, не снимая вещмешка, полез по крутому склону на карачках вслед за мной.
На хребет мы с Орлом выползли в полной темноте. Место для ночёвки, казалось, ждало нас специально. Мы, пыхтя и кряхтя, вылезли между скал на хребет и уткнулись в площадку, поросшую мягкой травой. Скалы окружали эту площадку почти кольцом, и более удобного места для ночёвки было придумать невозможно. Оставалась одна небольшая проблема – мины. Потому что сразу после водопоя, сразу после лунок с последней водой, в наше поле зрения постоянно попадали вот такие флажки.
Ими сапёры обозначают обнаруженные взрывные устройства. А потом эти устройства либо разминируют, либо уничтожают накладным зарядом. И, соответственно, флажок вынимают и уносят с собой. То есть, пока флажок стоит, то и мина тоже стоит.
В общем, насмотрелся я за день подъёма по этой горе на такие флажки, и теперь мне очень не хочется садиться попой на мягкую пушистую травку. Потому что я бы, на месте душманов, точно закопал бы под мягкую травку мину ПМН. Для непрошенных гостей.
- Может гранату на ней жахнуть? – Тяжело дыша, выдавил из себя Орёл. Видимо, он тоже подумал про мину. Или вспомнил рассказ Хайретдинова про сапёра с оторванной ногой и с детонаторами в кармане.
- Жахни! А наши услышат и начнут стрелять. И духи услышат. И тоже начнут стрелять. – Я вытащил из пулемёта шомпол и начал методично, медленно и плавно вводить его под углом 45 градусов в почву этой лужайки. С таким расчётом, что если под травой установлена ПМНка (нажимная мина), то я постараюсь попасть ей шомполом в корпус, а не в нажимную крышку. Если не проверить площадку и привести сюда всю группу, то – что будет? Что будет, если мина сработает в толпе из десяти человек? Лучше уж я осторожно прощупаю, а потом доложу Командиру. Меня же на разведку послали. Значит, результаты разведки будут на моей совести.
- Ну ты, всё-таки, и дурак. Хоть и в институте учился. – Орёл стоял внизу, под площадкой. Стоял так, что над травой возвышалась только его голова. Он вертел этой головой и смотрел в сгущающейся темноте за моими руками.
- Башку убери. Если под шомполом сработает нажимная мина, то мне оторвёт руку. А тебе голову. Без каски придётся дослуживать.
- А мне – без разницы. Если оторвёт хоть что-нибудь, то я жить не буду. Застрелюсь.
На наше счастье почва была мягкая, и в ней не оказалось ни мин, ни камней. Я не представляю, как я в темноте отличил бы мину от камня. Шомполом. В почве. При полном отсутствии опыта. Но мне в этот раз повезло. Нам всем повезло. Мин и камней не оказалось, и я буквально в пять минут управился с прощупыванием площадки для ночлега.
Стоя на карачках, я поорал вниз Хайретдинову, что нужно подниматься. Протянул Орлу руку, чтобы затянуть на площадку его вещмешок. Затянул. Вещмешок оказался на удивление лёгким.
- Орёл? Ты с пустым вещмешком, что ли, сюда забрался?
- Отстань. Моя жрачка. Хочу несу, хочу выбрасываю. Я выбросил. Лучше три дня посижу голодный, чем сдохну на подъёме.
- А патроны? Тоже выбросил?
- Я в ящик их обратно выложил. На строевом смотре. 10 пачек себе оставил, а остальное выложил. Нам всё равно на вертолёте привезут скоро.
В тот вечер я в первый раз поймал себя на мысли, что я совершенно не понимаю жизнь и людей. Как можно?! Как так можно?!! 10 пачек, это – 300 патронов. Для пулемёта, у которого темп стрельбы 600 выстрелов в минут, что такое 300 патронов? Полминуты, тридцать секунд огня. И всё! И пулемёт без патронов. Тебе помощь обещают через 48 часов. Что ты будешь двое суток делать? Прикладом отбиваться от душманов? Что у людей происходит с головами? Что за процессы в тех головах? Детский садик там до сих пор играет, что ли?..
Слез я с площадки в полном офигении и пошёл вниз за своим вещмешком. Ну, как «пошёл»? Ехал в темноте на заднице и петлял между скал и валунов. Ногами упирался в почву, ладонями тоже в почву, возле задницы. И съезжал вниз.
Вещмешок я нашёл на том месте, где оставил. В глубине души я рассчитывал, что мои товарищи подтянут его хоть немного вверх. Но этого не произошло. Это были глупые наивные мечты, не основанные ни на чем.
Возле моего вещмешка сидел Мампель и подавал мне, как это называется в армии, «сигналы голосом». А если по-русски, то он негромко матерился и сообщал мне:
- Сюда, сюда иди, ёлки-моталки. Тут твой отвратительный вещмешок. Кирпичей ты в него натолкал, что ли?
Я прибыл на голос Мампеля. Обнаружил рядом с Мампелем свою поклажу и стоящего рядом на четвереньках Мишку Бурилова. На четвереньках, потому что всем так положено ходить по горам в районе Зуба Дракона.
- А чего ты сюда эту железяку приволок? – Мампель ткнул в полумраке рукой в мой пулемёт. – Не мог, что ли, на хребте его оставить?
Вот, ещё один артист, подумал я и принялся пролазить руками в лямки своего вещмешка. Артист в труппу Орлова. Чтобы погулять по Панджшеру без патронов и без оружия. Блин, что-то непонятное делается у людей в головах. Точно – непонятное. Сейчас душманов из Панджшера выбили. Но, они вернутся. Обязательно вернутся. И возвращаться они будут не плотными колоннами с развёрнутым флагом. Они будут просачиваться мелкими группами. При этом, когда начнут – не скажут. И что ты будешь делать, если сейчас столкнёшься с такой мелкой группой? Ты с босыми руками, а против тебя выходят пять-шесть рыл с автоматами? Что делать будешь? Может быть, автомат с собой носить?
Мампель с Буриловым помогли мне подняться с моим вещмешком и отправили меня наверх. А сами сказали, что им тут тяжело дышится. С дыхалкой что-то сделалось. И поэтому они остались на склоне. А я полез наверх.
Когда я снова вкарабкался на площадку, то на ней уже сидели Хайретдинов, Бендер, Манчинский, ну и, понятное дело, Орлов. Почти сразу же за мной поднялись: Серёга со своим ночным биноклем и Азамат с противотанковым гранатомётом. Поднялись и легли на траву пластом. А Бендер с Хайретдиновым уже отдышались и теперь курили.
- Манчинский, люди все? – Хайретдинов прятал в руке горящий окурок.
- Нет, тарищ прапорщик.
- А какого хера ты здесь?! Я тебя где поставил? В замкЕ! В замыкание я тебя
поставил.
- А чего они, да?
- Сейчас пойдёшь у меня их собирать! И рацию мне сюда, понял?
Когда мы вышли из Рухи, рацию нёс Хайретдинов. И свой вещмешок, и рацию. Потом, где-то на середине подъёма, он очень вымотался и снял с себя радиостанцию. Непонятно, как он продержался так долго. Один, без смены. И вот, на одном из привалов Хайретдинов снял с себя рацию, приказал Бузрукову снять с себя вещмешок, патроны и сухпай, разделить между оставшимися бойцами, а у него, у Хайретдинова, забрать рацию. Она здоровая, тяжёлая, как моя доля. И потом, в ходе подъёма, Бузруков и Манчинский попеременно несли: то рацию, то вещмешок. Один отдавал другому рацию и забирал у него на свою спину вещмешок.
- Рация здесь, товарищ Прапорщик. – Сквозь хрип лёгких Серёга едва выдавил из себя слова. – Бузруков с рацией прямо под площадкой. Сейчас поднимется.
Хайретдинов, стоя на четвереньках, свесился за край площадки и негромко позвал в темноту:
- Бузруков!
- Я. – Отозвался Бузруков чуть ли не в самое лицо прапорщика.
- Так какого хрена?! – Прапор протянул вниз руку. – Держи! Залазь давай. Остальные где?
- Там. – Выдохнул Бузруков и плашмя повалился на траву.
- Сам знаю, что не здесь. – Хайретдинов снова свесился головой за край площадки. – Мампель! Бурилов!
Какое-то время послушал темноту, повернув голову правым ухом к спуску. Убедился, что в ответ – тишина, и снова негромко прокричал вниз по склону:
- Мампель! Мампель, мать твою, еврея хитрожопого, козлина драная! Ну, ты ж, с-с-с-сука, у меня утром придёшь! Расстреляю и скажу, что при попытке перейти на сторону врага!
Хайретдинов отодвинулся от края площадки. В сердцах отшвырнул погасший в руке окурок. Немного посидел, переводя дух, затем взялся за свои непосредственные командирские обязанности. Он разделил ночное время на смены, назначил, кто с кем дежурит тройками. Определил пост на возвышавшейся над площадкой скале.
- Часовым сидеть там. – Прапор указал рукой на площадку. – И учтите, если кто проспит, и мне яйца отрежут, то лучше на глаза мне потом не попадайтесь. Потому что запасных у меня нету.
В темноте кто-то заржал.
- Отставить смехуёчки! – Подал команду Прапор и невозмутимо продолжил отдавать распоряжения.
- Сейчас жрём, докуриваем, и первая смена – пошла. Я сижу здесь. Каждая смена докладывает мне лично.
Жрать никто толком не жрал. Хотелось только пить и сдохнуть. Поэтому мы разделили поровну последнюю воду, выпили её и сдохли. Все завернулись в плащ-палатки и отрубились, как будто кто-то нажал на наш выключатель. Все, кроме трёх часовых, естественно. В этот вечер, даже если бы Яшка Нейфельд оказался здесь, и снова начал бы ехать в свой Кустанай, то он ехал бы туда без нас.
- Эта, вставай… Подъём пришла. – Я подхватился от того, что за ногу меня дёргал Манчинский. Какая, нахрен, «подъём пришла», я только веки сомкнул и глаза закатил. Спать же хочется! Но Манчинский упрямо подсовывал мне под нос часы. – Э, тебе говорю, подъём!
Кое-как способность воспринимать окружающий мир ко мне потихонечку вернулась. Я вылез из-под своей плащ-палатки и принялся будить Бендера (Олега Герасимовича). Я долго тряс его за плечи, за ногу, дёргал за уши. Олег даже не мычал. Лежал рядом с аккуратно завёрнутой в край плащ-палатки снайперкой и притворялся мешком картошки. Пока прапорщик не рявкнул, сознание к Олегу не пришло. И вот мы с Олегом и Серёгой расчухались и полезли на скалу. Залезли. Говорим – всё, пацаны, идите спать.
- Ви там фся умираль?! - Азамат очень обиделся на нас. За то, что мы долго его не меняли. - Э-э-э-э, сапсэм нэт совест! - Азамат цокал языком, покачивая в полумраке головой.
- Ц-ц-ц-ц, ныкакой нэт совест! - Это Дед Советской Армии говорит молодым. Не бьёт кулаком в лицо, не пинает ногами. Говорит, что у нас нету совести, что как нам не стыдно.
Азамат ушёл. А хитрожопый Бендер схватил ночной бинокль и начал крутить у него резкость, и водить биноклем из стороны в стороны, просматривая окружающие скалы.
- Во ништяк! Классно всё видно! Как в ночном прицеле!
- Погоди, сейчас луна спрячется и я посмотрю, что ты там увидишь. – Серёга сидел на скале рядом с Бендером и ждал когда тот наиграется с биноклем. – Без луны к биноклю привыкать надо.
Луна, действительно, скоро спряталась за облако. Бендер пробормотал, что днём бы, по жаре это облако, и сразу же отдал бинокль Серёге. А как только луна снова вынырнула из-за облака, Бендер тут же выхватил у Серёги бинокль и приложил к своей голове.
- Ты же сам сказал, что тебе привыкать надо. А мне – не надо. Я всё и так классно вижу.
Серёга поржал над дружбаном. Но ничего не ответил. И дальше вся смена прошла в молчании.
Через два часа нас сменили Орёл с Бузруковым, и мы закутались в плащ-палатки и отключились, провалившись в зябкий вязкий сон.
Утро началось с мата. Хайретдинов крыл всех почём свет стоит, и этот его отборный раскатистый мат служил прекрасным ориентиром для места сбора. Для Мампеля и Бурилова. Хайретдинов кричал, что Мампель ночью, под покровом темноты, вступил в контакт с душманами. Что предал Родину, что он теперь духовский наймит и засланец. И за это будет расстрелян! При попытке перехода на сторону врагов. Я тогда похихикал внутри себя над нелепостью обвинений. Но через несколько минут мне расхотелось смеяться. Потому что, когда Мампель показался в поле зрения, Хайретдинов схватил свой автомат и дал у Мишки над головой очередь. Понятно, что после этого у Мампеля открылись неразгаданные ранее способности к скоростному перемещению по горной местности, и он бледный, с трясущимися руками и ногами воплотился перед Хайретдиновым и попытался что-то нечленораздельное промычать.
- По форме доложи, СОЛДАТ!!!
Тут и эта способность тоже прорезалась в солдате. И он чётко и ясно доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы.
Я потом долго думал над этой историей. С одной стороны, просто жуть – командир стреляет в своего солдата, поставив оружие на автоматический огонь. Произносит совершенно невероятные обвинения. Это – с одной стороны. А с другой… А что бы ты сделал в ситуации, когда подразделение не выполняет приказ? Не выходит на поставленную задачу? И к тому же, два бойца забивают болт вообще на всё и в неизвестном направлении гуляют по природе. Без наблюдения, без часовых… Что это такое?! К чему это приведёт завтра? Завтра ещё два бойца скажут – нафиг нам надо! Зачем напрягаться, когда можно нихрена не напрягаться? И пошлют прапорщика, с его боевой задачей, нафиг! Ну вот же, вот же оно всё, как на ладони – Орлов к ПУЛЕМЁТУ взял всего 300 патронов. Губин к снайперке взял – ДВА ЦИНКА! Прямо нераспечатанные, чтобы патроны были в порядке. Это 1160 патронов к винтовке, у которой только одиночный огонь. А Орёл для пулемёта взял 300! Такому Орлу только намекни, что есть слабинка. И завтра будет – минус три солдата: Мампель, Бурилов и Орлов.
По какой-то непонятной причине с Зуба вверх полетела красная ракета. Либо находящиеся там сапёры услышали рёв нашего командира, либо у них просто тупо случилось совпадение, но они запустили в небо красную ракету. Потом ещё одну.
До Зуба было уже недалеко. Мы не дошли вчера метров 300. Но через самые скалы. Там ещё распадок такой, тропа сужается, поворачивает и затем резко уходит на подъём. В темноте мы точно грохнулись бы в тот распадок.
На фотографии жёлтым кругом обозначен распадок. Зимнюю фотографию выбрал лишь потому, что на белом фоне лучше видно пометки. Красная линия, это маршрут нашего движения. Часть маршрута закрыта горой, на которой расположен Пост № 13. Эту гору вчера занял Старцев со своими людьми. Цифра 1 – это примерное место ночёвки Мампеля и Бурилова. 2 – это место ночёвки основной группы.
Перед началом движения Хайретдинов вытащил из своего вещмешка белую флягу с водой. Полтора литра чистой прозрачной воды из речки Гуват. Слаще той воды не бывает на Зубе Дракона ничего.
- Я знал, что утром будете сосать лапу. Сдохли бы все тут без меня. – Хайретдинов поднял с травы пустую консервную банку, наполнил на треть водой. – По очереди, по сто грамм.
Я понимаю, когда десять человек «скинутся» небольшими порциями воды, чтобы напоить одного. Но чтобы один напоил десятерых – такое я видел первый раз в своей жизни. Скорее всего, Хайретдинов понимал, что полк только ввели из Союза, что опыта хождения по горам ни у кого нет. А значит, солдаты высосут всю воду на подъёме и утром сдохнут на хребте от обезвоживания. Как бы там ни было, но мы, десять мордоворотов, высосали у Хайретдинова, практически, всю флягу.
Оделив каждого бойца третью банки воды, Прапор сделал несколько глотков прямо из горлышка фляги. Затем флягу завинтил и сунул в вещмешок. Остальное – ЭнЗэ! На пост придём, там должна быть вода.
Потом Прапор приказал Мампелю и Бурилову идти впереди нашей группы и выводить группу из скал на тропу. Они, как проштрафившиеся, назначены быть минным тралом. Остальные должны двигаться за тралом, след-в-след. Соблюдая дистанцию.
Мишке Мампелю негативная эмоция перекосила гримасой лицо, и он, двигаясь бочком, пошёл среди скал. С опаской, как по скользкому полу. Я понимаю Мишу, как мать. В девятнадцать юношеских лет поработать минным тралом – это не самое любимое занятие для советского мальчугана. Но вчера весь день таким тралом работал Хайретдинов. Весь день он шагал впереди всех между красными флажками. И почему-то никого гримаса не перекашивала.
С поста в небо полетела очередная красная ракета. И мы потопали, что есть мочи, к месту вылета красных ракет. Нам оставалось до них метров 300. Вроде бы, 300 метров, какая безделица. Но шли мы несколько десятков минут. Потому что очень тяжёлый груз, очень крутой подъём, очень узкая тропа среди очень больших скал. Мы еле-еле продирались среди этих громадин. И тут я на одном из валунов увидел солнышко. Детский рисуночек. В детском садике, в средней группе, детки рисуют полукруг, и из него в разные стороны расходятся лучики. Интересно, подумал я. Кому это в голову пришла мысль залезть сюда и выцарапывать на скале лучики? Но додумать эту мысль мне не дали. С Зуба снова вверх полетела красная ракета. И я нажал сам себе на акселератор и понёсся к Зубу в два раза быстрее. Если
раньше я нёсся со скоростью беременной улитки, то теперь попёр со скоростью двух беременных улиток.
Потом я увидел ещё одно солнышко. И мне пришла в голову мысль о том, что в этом просматривается какая-то система. И только третье солнышко вернуло меня из дебилизма в реальность. Третье было нарисовано полностью. Не в виде полукруга, а в виде кружочка. И вокруг в виде лучиков расходились глубокие царапины. А в центре круга скала была обожжена чем-то седым и черным. Очнись, дебил! Ты не в детском садике. Ты на войне. Это место разрыва осколочно-фугасного боеприпаса! Кружочек – это место удара. Лучики процарапаны разлетевшимися осколками. Большое солнышко – это НУРС (неуправляемый реактивный снаряд калибром 80 мм) с вертолёта. Солнышко поменьше – это снаряд 37 мм. Выпущенный либо из БМП2 (боевая машина пехоты 2), либо с вертолёта из авиапушки. Мне почему-то сделалось не по себе. Скорее всего, потому, что много здесь нарисовано этих солнышек. Это когда ты несёшься со скоростью черепахи, когда тебе тяжело, и ты задыхаешься, это только в таком состоянии тебе заметно три солнышка. А если включить мозги и попробовать вести наблюдение за местностью, на которой ты ведёшь боевые действия. Да-да! То, что ты сейчас делаешь, это ведение боевых действий. Поэтому включи мозги. И смотри, что нарисовано на скалах. Откуда прилетало, куда било, и как разлетались осколки. Включи мозг! Это может спасти тебе жизнь.
С Зуба снова запустили красную ракету. Но я быстрее уже не могу. Даже так, как раньше мог, теперь и так не могу. И я шлёпнулся на тропу. Рядом повалился Серёга. Мы ни о чем не разговаривали. И не хотелось, если честно. Хотелось закрыть глаза и подохнуть. Поэтому мы хрипели пересохшими глотками и пытались впитать хоть немного кислорода.
Через какое-то время по тропе на нас вышел сержант. Он крикнул нам издалека, чтобы мы его не застрелили. Я тогда ещё подумал, что он нам льстит. Но вежливо промолчал.
- Рация у вас есть?! – Спросил сержант, когда подошёл к нам поближе.
- Ых-хы, есть. – Выдохнул я как сумел. – Ых-ых-ых.. У Хай-ых-ых-ретдинова.
- Надо вертолёт на Зуб вызвать. Там подрыв. Я к вам навстречу пошёл. Чтобы быстрей. Мы пускали вам красные ракеты, пускали. А вы всё не вызываете вертолёт и не вызываете. Красная ракета, это сигнал опасности, тревоги. Чтоб вы знали на будущее.
Вот ништяк, подумал я. Это – как спрыгнуть в реку с БТРа, если правый борт пошёл вверх. Что же, каждый раз вызывать вертолёт, когда увидим красную ракету? Может, я тупой? А, может, в самом деле кислорода не хватает? Но я точно ничего не понял.
Вскоре до нас дошёл Хайретдинов. И Манчинский с рацией. Пара движений с тумблерами рации, и Хайретдинов уже переговаривается с полком. Оказывается, сапёр подорвался ещё вчера. И из-за того, что мы такие дохляки и не смогли засветло дойти до Зуба, раненый с оторванной ногой ночевал на высоте 2921. Мне стало очень стыдно за нас. И утренний мат Хайретдинова получается, … получается, что если ты на войне не выполнишь приказ, то кто-то другой может за это заплатить своей жизнью.
Мне было очень стыдно. Ещё и за то, что Миша Мампель назначен виноватым. А я, типа, герой и красавец. Но я точно так же не дошёл до Зуба. Значит, не выполнил приказ. Так что не надо делать вид, что мне повезло, а товарищу не повезло. Если твоему товарищу не повезло, и ты этому радуешься, то ты – баран. Только баран стоит и смотрит, как волки грызут рядом другого барана. И баран радуется, что не его грызут. Не надо быть бараном. Надо бодать волков и защищать товарища!
Проблема в том, что Хайретдинов – не волк. Он командир, и он – прав! Бодать его никак.
- Мы там разминировали, что смогли. Растяжки на заградительных минах порезали. Но сами мины не сняли. Территория поста большая, мы не успевали, и тут ещё этот подрыв. Кто-нибудь у вас сапёрную подготовку проходил?
- Я проходил. – Тяжело дыша вставил я свои пять копеек в разговор старших по званию. Потому что спросили.
- Тогда держи! – Сержант протянул ко мне руку и высыпал на ладошку несколько стальных штырьков. – Это предохранители от ударного взрывателя МД-5М. Сами поснимаете мины. Только технику безопасности соблюдай. Без предохранительной чеки не выкручивай взрыватель.
- А чего вы на тропе мины не сняли? – Задал понятный вопрос Хайретдинов. – Флажками отметили и оставили. Вдруг подорвётся кто-нибудь.
- Нету там никаких мин. Заминированы только подходы к посту.
- А флажки зачем наставили?
- Это мы для вас тропу обозначили. Чем было, тем и обозначили. Флажков у нас много. А дорожных указателей мало.
- Гады вы! Я возле каждого флажка такую внутреннюю борьбу преодолевал! Чтобы тропу перешагнуть. За мной же десять человек идёт! Я ёжика родил возле каждого вашего флажка.
- Да не переживайте вы так, товарищ прапорщик! Буду идти вниз, соберу эти несчастные флажки. И ёжиков ваших соберу.
Сержант развернулся и пошагал по тропе вниз.
- Не переживай. Ишь ты! – Хайретдинов поднялся на ноги от рации. И добавил в спину сержанту: – Если я не буду переживать, то я и не переживу. А мне полковник пузырь обещался проставить! Обидно, если пропадёт.
