…
И именно в эти секунды и раздались удары судьбы. Помните, у Бетховена? Та-та-та-там! Вот-вот, так оно и было!
По трапу размеренными шагами поднялся матрос Пивняков. Из молодых, призванных откуда-то с Тамбовщины, и определенный в комендоры батареи универсального калибра. Оглядевшись и увидев командира, он как-то обрадовался и доложил, как положено:
— Товарищ командир! Разрешите обратиться!
— Обращайтесь, — благодушно махнул рукой Караев.
— Так я того… Бузыкина сейчас убил… он в НЭСе валяется…
— Что-о-о? — заорал капитан 2 ранга. — Как — убил?! — тут он почувствовал, как по его спине — от копчика и до затылка — прошелся острыми немеющими колючками мертвый холод. И дар речи куда-то безнадежно уползал… во рту и в горле стало сухо, как в Кара-Кумах в месяце июле на вершине бархана!
— Стволом пожарным… по голове… достал он меня! Щелбаны каждый день за всякую ерунду мне отвешивал!
На рев командира, тоже одетый почти по-домашнему, в каюту влетел Бердников. Из-за его плеча выглядывал испуганный Тетеркин.
Командир подскочил на ноги и, теряя на бегу тапочки, бросился к трапу. Вся компания — за ним. Несколько секунд — и командир ракетой влетел в носовую электростанцию. Осмотрелся. Вслушался. Никого!
Из-за щитов появился вахтенный.
— Где труп? — хриплым голосом тихо спросил у него Караев.
- Н-н-не знаю, ушел куда-то! — промямлил матрос.
— Как — ушел?! Кто — ушел? Труп? — искренне удивился командир.
Он услышал голос своего заместителя, звавшего его откуда-то сверху.
Оказалось, что Бердников сразу же нырнул в амбулаторию — за доктором. Там он и обнаружил «труп». Он, то есть совершенно живой Бузыкин, сидел, тонко поскуливая, на медицинской лежанке, а доктор без халата, в одной рубашке, промывал ему небольшую ранку на голове. У Кирилла отлегло от сердца и он кинулся звать командир, чтобы с тем тоже чего не вышло, типа инфаркта там или ступора…
— Ну и что, Арсений Сергеевич, труп жить будет? — ехидно поинтересовался подошедший командир, к которому вернулся юмор вместе с даром речи. Однако, сердце до сих пор бешено и гулко колотилось о ребра!
Все обошлось. Как пояснил начмед Венценов, рана была неопасная. Широко размахнувшись, матрос зацепился стволом за какой-то кабель под подволоком, и удар прошелся по касательной, содрав приличный лоскут кожи с головы, откуда и брызнула кровь. Много крови — рана неглубокая, но с виду большая и страшная! Бузыкин сразу упал и потерял сознание от шока и вида крови — на свое счастье, ибо тем самым он избавил себя от вероятных последующих ударов. Пивняков счел свой долг исполненным и пошел докладывать командиру – с облегчением и чистосердечным раскаянием.
Рану надо было зашить, чем и собирался заняться хладнокровный доктор, выбривая ноющему Бузыкину волосы вокруг лоскута рваной кожи, попутно матерясь и стращая матроса. Честно заработал!
А командир и его зам сразу же приступили к разбирательству. Пивняков, облегченно вздохнувший после известия о том, что он все-таки не убил своего тирана и обидчика, внутренне расслабился и «поплыл». Его словно прорвало и матрос рассказал, что, оказывается, недалекий обормот Бузыкин, будучи его командиром отделения, в качестве воспитательного воздействия использовал… «щелбаны» по большой стриженной голове подчиненного. Эти пружинистые удары своими крепкими пальцами он щедро отпускал подчиненному за каждый промах. Как видно, в этом он не видел ничего плохого. У него на глазах могли происходить и происходили более страшные вещи с точки зрения нормального человека.
Зато Пивняков считал свое достоинство униженным, но еще не очень. По своему психотипу, он внешне своих эмоций не показывал, но где-то внутри очень переживал свою трусость и покорность. Однако, прощать своих обид не собирался — у него в записной книжке был список старослужащих и крестиками были отмечены его претензии к ним. Он установил для себя пределом порога терпения цифру «20». Сегодня от Бузыкина Пивняков получил 20-й щелбан за плохие знания электросистемы корабля на зачете. Дело было в помещении электростанции, Пивняков приготовил тяжелый бронзовый ствол, окликнул своего «истязателя» и обрушил сие орудие на его дурную голову.
Да, дело могло закончиться куда как хуже, решили офицеры, и через несколько минут объяснительные записки писали уже человек десять!
Бузыкин по горячим следам тоже писал свое сочинение на заданную тему.
По мнению Караева, написал себе лет на пять зоны общего режима. И очень удивился, даже дар речи потерял, что эти пять лет, оказывается, положены ему, а не Пивнякову. Выводы сделал не только Бузыкин. Но давно и не нами сказано, что чужой опыт ничему не учит…
«Хорошо, что еще не успели доложить о «трупе» Громяковскому и комбригу!» — решил Бердников. «Могли бы иметь еще… несколько истерзанных трупов… В том числе — мой и Караева!»
С тех пор Караев и Бердников оч-ч-чень не любили, когда по темному коридору среди ночи раздавался шум приближающихся шагов. Да уж! Вздрогнешь!
