Спускаясь по лестнице в подъезде, Саша увидел долговязую нескладную фигуру, загородившую свет в оконном проеме. В этом месте как раз проводились оперативные мероприятия по наркодилерам, поэтому проверяли и вязали всех подозрительных.
- Уголовный розыск, - провозгласил Саша. – Документики на бочку.
Незнакомец обернулся и как-то радостно проворковал:
- А, опер!
А потом стремительно выбросил вперед руку.
Саша инстинктивно закрылся и сейчас же ощутил резкую боль в ладони. А потом осознал разом, вдруг весь заледенев от ужаса, что же сейчас произошло.
Наркомана он застал в тот сладкий для того момент, когда в вену уже воткнута игла, и живительный раствор героина перетекает в измождённый ломкой организм. Этот же шприц и воткнул подонок с какой-то сатанинской радостью в руку оперативника спецотдела милиции ГУВД Москвы.
Саша, конечно, отключил доходягу с одного удара и без особого труда. Но по-настоящему поплохело оперу, когда, доставив задержанного в квартиру, где проходил обыск, выудил из его кармана справку заслуженного спидоносца, а потом посмотрел на свою пропоротую руку. Тут еще наркоман лыбится самодовольно и хрипит:
- Ну чего, мент. Добро пожаловать в общество покойничков.
Уже потом, через годы, Саша признался:
- Ты не представляешь, какие это были чувства. Дело даже не в том, что это приговор, если прошло заражение. Ну а как жене такое объяснить? Поставить перед фактом, а потом убеждать, что не гулял, где не попадя, а получил ранение на службе? Да и пожить еще ох как хочется. В общем, в каком-то темном депрессивном состоянии находился. Да и ребята говорили, что так будет совсем уж несправедливо – мол, ты парень правильный, честный, за что тебе такое?
Потом произошло если не чудо, то какая-то высшая справедливость. Все последующие анализы у Саши были чистыми. Так что обошла его эта страшная напасть.
Вообще, у оперов, особенно из наркоотделов, всегда присутствует навязчивый страх – уколоться при задержании иглой, которая завалялась в кармане очередного потерявшего товарный, а заодно и человеческий вид, обдолбыша.
С этим «вирусом пороков и воздаяния за них» порой связаны поразительные случаи, которые иллюстрируют, насколько странны и неисповедимы пути воздаяния в этом мире. В одной из областей на улице прокурор сделал замечание распоясавшимся гопникам. Те, с трудом представляя, что такое прокурор и как его надлежит уважать, недолго думая набросились на пожилого человека и забили до смерти. Вытащили из кармана приличную сумму и на радостях отправились на все эти деньги гулять. Сняли каких-то помойных шалав. Подцепили от них СПИД всем скопом. Сегодня подохли уже, наверное, на зоне, как истинные скоты.
В общем, судьба странная вещь. Где-то подправит, а то и накажет, если сошел с предначертанного пути, а где-то и укажет на тот самый путь. И на примере Саши это видно во всей красе.
С раннего детства он считал, что создан для военной службы, слова «офицер советской армии» всегда были для него святы и вызывали священный трепет в душе. Закончил военный ВУЗ. Потом была офицерская служба, страшно напряженная и, к сожалению, совсем недолгая. Любимая советская Держава, которую мы все клялись защищать, не жалея сил и жизни, распадалась на наших глазах, усевая своими обломками дно глубокого ущелья, куда она рушилась. В армии прошло очередное сокращение, и остался молодой офицер на улице, без определённых планов на будущее и без какого-либо понимания, как жить дальше.
Тогда многие судьбы сделали резкий вираж, увлекая кого-то в смертельную пропасть, кого-то на скалистые вершины нового жестокого социума, а кого-то снова выводя на путь защитника, чье назначение было сдержать окончательный развал теперь уже России.
В раздрае слонялся уволенный из армейских рядов офицер, не зная, куда приткнуться. Путей вроде много, но самые выгодные подернуты тьмой и от них исходит аромат гнили. В начале девяностых вокруг кипели искусы и возможности достигнуть сытости на кривых дорожках, которые так манили неокрепшие души оставшихся без советской родины советских людей. И тут судьба сама дала ему недвусмысленный знак.
Подался он тогда в Москву. Там встретился с бывшим сослуживцем. Тот уже перешел на сторону нахлынувшей на страну тьмы и был страшно доволен этим – баксы, девки, доллары, деликатесы, тачки и прочие радости бандитской жизни при нем. Чего еще желать? Пригласил посидеть в кабаке вместе с «пацанами».
«Пацаны» оказались новыми хозяевами жизни, а также Москвы и окрестностей, как сами себя позиционировали, из набиравшей силу чеченской диаспоры. Угощали щедро, особенно для тех голодных времен. Назойливо демонстрировали радушие и гостеприимство – «ешь, дорогой, пей, ни в чем себе, родному, не отказывай». И в то же время внимательно приглядывались к гостю. Стало понятно, что это не просто «посидеть и разойтись», а смотрины – мол, годится ли человек для их компании, тем более отрекомендовали его в радужных красках – силен, целеустремлён и умен. Что еще нужно? Ведь кто бы что ни говорил, а главный кадровый резерв для растущих как грибы банд состоял вовсе не из сидельцев и синяков, а из уволенных из армии офицеров. Люди физически развитые, обладающие специфическими навыками, дисциплинированные. Идеальные бойцы для мафиозных войн. И многие военные, пережив развал Державы и потеряв полностью смысл и ориентиры, охотно шли сначала «торпедами», быстро становились бригадирами в бесчисленных ОПГ, терзавших истекающую кровью страну.
Потом не раз вспоминал Саша эти посиделки. Вроде все чинно, достойно. А между тем за столом чеченцы обсуждали вскользь свои дела. А они были простые – как развести на бабки какого-то очередного бизнесмена, измочалить его и сломать. Как провернуть налет. И тут на Сашу накатило. До того стало противно за одним столом сидеть с бандитскими выродками. Будто в грязи искупался. И как пелена с глаз упала. В этот миг понял, что настала пора выбирать свою сторону окончательно и бесповоротно. Так что вежливо поблагодарил бандитов за предложения о сотрудничестве. И направился в отдел кадров ГУВД Москвы.
Вот так он встал на назначенный ему тернистый путь самурая, то есть нет, просто опера МУРа смутных времен. И вскоре стало с кристальной чистотой ясно - это именно его стезя. Служба новая вполне соответствовала его представлениями о жизни, где центральное место занимала офицерская честь. И жизнь свою соизмерял с тем, чтобы не уронить ее.
Направили его на передовую – в спецотдел милиции, пожалуй, на то время самое боевое подразделение в Москве. В задачи отдела входило оперативное прикрытие мест сбыта похищенного и концентрации криминального элемента. По-простому – личный сыск. Самые злачные и опасные места города, где тусовались воры и барыги всех мастей, были как колпаком накрыты сотрудниками подразделения. Численность его была чуть больше ста человек, а в год поднимали более полутора тысяч глухих дел, притом самых разных, начиная от краж и кончая заказными убийствами. Достаточно сказать, что в год делали несколько двести десятых статей – это организованные преступные сообщества, весьма редкий сюрприз.
СОМ был уникальной структурой, с богатыми традициями, пока его очередная реформа не прихлопнула. Тщательно готовили там и своих квалицированных разведчиков, сливающихся с городом так, что не заметишь, и «молотобойцев» из группы захвата, и просто «полевых бойцов», асов личного сыска, которые в любой толпе сразу вычленят жулика.
Интересно с операми СОМа было ходить по всяким точкам, рынкам, злачным местам. Как экскурсоводы они объясняли:
- Посмотрите направо, заезжие щипачи. Посмотрите налево – бандатва собирает дань. Посмотрите прямо – лохотронщики.
Кстати, именно СОМ взял две шайки замучивших всю Москву наперсточников с поличным, когда весь московский розыск не знал, как к ним подступиться и как строить доказательственную базу.
Работа там была прям по Александру Блоку – «и вечный бой, покой нам только снится». Личный сыск – это такой вечный забег по своим и вражеским окопам под обстрелом. Нужно моментально оценивать ситуацию, обстановку, людей. Каждый день задержания, притом в лучших традициях девяностых – с мордобоем, стрельбой и риском для жизни. Притом если не на бандитскую финку напорешься, то на прокурорский надзор или на службу собственной безопасности, что порой куда хуже. На себе испытал, когда с СОМом брали бродягу, торганувшего по случаю доставшейся партией патрон для АК. Прокуратура, деморализованная журналистскими воплями о том, что «полиция патроны подбрасывает, чтобы показатели сделать», бомжа торжественно, с извинениями, отпустила, а оперов чуть ли не виноватыми сделали. Ну это вечная песня – одни воины борются с врагом, другие «законники» борются с борцами, забывая, что настоящий враг все же важнее, и создали их для защиты граждан, а не для отмазывания преступников. Но, как говорят, у прокурорских своя отчетность.
Попал Саша в эту круговерть, быстро стал своим и вписался в боевой уклад. Нашел применение своим спортивным навыкам – мастера спорта по кикбоксингу. И, главное, отныне у него была убежденность, что делает праведное дело. В вопросе чести и правильной стороны он сделал верный выбор.
Шла война с оголтелым криминалом. Бились не жалея живота. Щелкали дни за днями у Саши. То на точке вдвоем с напарникам упакует, притом без применения оружия, в честной рукопашке, пятерых бандитских отморозков.
То возьмет бандоса с оружием. Боевая работа быстро стала не просто текучкой, но и образом жизни. И правило "никогда не отступать и не трусить" выполнялось неукоснительно.
В отделе тогда царил какой-то безумный кураж. Для тамошнего опера нет преград, нет неразрешимых задач. И, главное, нет страха. И этот кураж толкал на совершенно безумные поступки. Когда какой-то разбойник заскочил в машину и попытался скрыться, то один из оперов проехал несколько кварталов на крыше, а потом все же взял негодяя. И это не исключение. Это было правило – взять любой ценой, расколоть, изъять негодяя из общества, чтобы не множил и так с головой захлестнувшее столицу зло.
А мир трещал по швам, из него сыпалась труха, и оставаться человеком было трудно. И подкидывала жизнь новые нравственные задачки. И новые испытания. И новые казусы. И разбросала эта жизнь людей самым странным образом. Разводила и сталкивала их снова.
Вот встречает в Москве Саша своего армейского сослуживца узбека. Того тоже потерла судьба. Отличный был офицер, честный человек, после развала СССР и армии остался не у дел. Как жить? Вынужден был заняться торговлей, пригрелся с земляками на каком-то рынке, где уже нашли свое место многие интеллигенты из республики – преподаватели марксизма-ленинизма, бывшие чиновники. Когда встретился Саша со старым боевым товарищам, тот выглядел каким-то потерянным. Не жаловался, а просто недоумевал по поводу совершенно беспричинных издевательств со стороны братвы и рыночной шушеры, которые просто поставили его на грань голодной погибели своими наездами.
- Им все мало, все деньги вымогают, при это унизить пытаются. Сниматься оттуда придется. А как семью кормить?
Ну тут Сашу, который впитал простую истину русского воина «своих не бросаем», торкнуло:
- Ладно, не бойся. Договоримся. Что там, не люди?
Взял он в компанию сослуживца. Поехали мирную беседу вести, чтобы парни не беспредельничали. На рынок заходят, а там отъевшаяся уголовная рожа встречает. Саша ему представился и спрашивает:
- Можно переговорить по поводу нашего товарища?
А бандос, поняв, о ком речь, ухмыляется во весть рот, поворачивается и напарнику своему, кричит:
- Ванек, тут какой-то шкет пришел за того чурку подписываться!
- Ну так дай ему в рыло.
Сашка застыл. О дальнейшем он рассказывал потом:
- Моя беда, что ростом и телосложением не вышел, поэтому меня всерьёз по первому делу никто не воспринимает. И сильно ошибаются. Как какая-то планка упала. Привычный режим – вокруг враги. В общем вытаскиваю рацию носимую и отовариваю ей ту мразь. На нас вся шобла кидается… А потом вообще плохо помню, чего было. Пришел в себя уже когда рынок прилично разгромлен был. Смотрю, в рации зуб этого быка застрял. Потом легенды о той битве при рынке ходили, как мы там всех утрамбовали. И что интересно, к сослуживцу моему бывшему потом претензий ни у кого не было там. Работал человек нормально.
Сашок всегда обладал каким-то боевым неистовством, включавшимся всегда к месту, когда другое просто не помогло бы. Прирожденный рукопашник, из-за этого своего горячего темперамента и милицейской неуемности вечно попадал в рисковые истории. Их у него не счесть за спиной. Больше всего задевали ситуации, когда коллеги-полицейские проявляли себя не с той стороны, на которой находятся люди чести.
Час пик в метро. Здоровенный кавказец самозабвенно шарит по карманам граждан¸ а потом гордо выходит с наворованным из вагона. Саша это засек и за ним:
- Стоять, милиция!
Карманник, который по комплекции крупнее опера раза в два, смотрит снисходительно – мол, шел бы ты лесом, что ты мне сделаешь?
Ну тут опять переход в боевой режим. С одного удара опер сшибает вора с ног. Адреналин кипит. Злость бурлит. Сашок нагибается, чтобы добавить и отключить негодяя. Тут его за локоть тянут. А режим боевой, так что оперативник едва сдерживается, чтобы не въехать нежданным защитникам. Оборачивается, а сзади молоденькая хрупкая девчушка с наивными глазами.
- Не надо его бить, - как-то испуганно лепечет. – Ему же больно.
И тут у Саши как волна схлынула. Успокоился. Поднял карманника, встряхнул. Тут местные милиционеры подоспели. И в пункт милиции всех волокут.
Воришка соловьем заливается – я не я, лошадь не моя, с детства чужого не брал. Какие-то потерпевшие, свидетели толкутся. И двое громил появляются с глумливо ироничным видом. Оказывается, это оперативники из отдела по карманникам Метрополитена. Получается, они стояли и смотрели со стороны, как ворюга граждан обкрадывает, а потом пальцем не шевельнули, чтобы своему коллеге помочь. Зато в комнате милиции начинают песни петь, что мол как доказывать будете? Невиновен карманник. Потом один вообще заявляет:
- Я бы на месте вора на тебя заяву написал, муровец. За избиение в общественном месте.
Тут Сашка не выдержал, сгреб их и выкинул за порог.
В общем, вся жизнь опера была тогда такая – война, мордобой, стрельба, выловленные жулики, чуток подчищенный город, который вскоре опять зарастает криминальной грязью.
Прошли девяностые. Карьера у Саши наладилась. Стал начальником отдела МУРа по преступлениям несовершеннолетних. Неформалы, скинхеды, всякие романтики воровского уклада – это его контингент на одной из самых тяжелых линий. И клиенты безбашенные и жестокие до остервенения, и защитничков у них тьма с вечными визгами: «Нельзя их сажать, трамбовать, они же дети!»
Надо сказать, что Саша с учетом его боевых и спортивных качеств у контингента пользовался уважением, или его просто боялись. В начале двухтысячных особенно донимали преступления русских националистов, боровшихся за чистоту нации. У Саши к ним отношение было неоднозначное и необычное.
- Если разобраться, это во многом самая социально-активная, совестливая и честная часть молодёжи. Вот только мозги у них переформатированы злокачественными идеями. Тут бороться за умы надо, чтобы их энергия шла на пользу государству. Тогда это будут наши люди.
Потом теряются у Саши следы. Был он в одной конторе прикомандированным. Будучи человеком чести, считал, что его коллеги должны относится к той же породе. И ошибся. Его крупно поставили. Чем закончилось – не знаю. Но знаю одно – все же он является образцом настоящего офицера, опера, для которого слова честь и начертанный путь – не пустые. Именно такие люди всегда, во все века, являлись опорой страны в трудные времена. И которых в сытые и спокойные времена торжества барыг и интриганов всегда задвигали с глаз подальше, чтобы не служили живым укором мелочным страстям и подленькой борьбе в грязи за власть и богатства…
Женская доля
Это было в конце девяностых. Накрыли мы какой-то воровской притон, где собиралась всяка разношерстная уголовная шушера. В числе прочих была там и эта дама, какая-то заморенная, усталая и вместе с тем с дикой тягой, или привычкой, выговориться за свою тяжелую жизнь.
Ее рассказ мне показался забавным. Во-первых, иллюстрировал ту криминальную карусель, в которой крутилась в те времена Россия. Во-вторых, наглядно демонстрировал, что в нашем земном пространстве фигурирует множество параллельных вселенных. В одной олигархи жрут на золотых блюдах рябчиков, а заодно доедают страну. В другой люди достойно работают, воспитывают детей и делают свое дело. В третьей отбросы общества копошатся в каком-то болоте, наполненной миазмами человеческих пороков, алчных страстишек и полной бесполезности бытия, где никто не учится ничему и ничто не учит.
«Из деревни я. Молодая была, ребенка нагуляла. Отец кто? Да кто ж разберет. Да мне и без надобности было. Я уже решила наверняка, что при первой возможности в город уеду. В деревне жить-то - скукота, одни бабки остались. И с работой совсем плохо. Я бы еще пастухом не прочь была поработать, но нельзя! Мне председатель – иди дояркой. А зачем мне дояркой? Не нравится мне эта работа. Суетная, скучная, а денег мало. Вот и подалась в Москву. С ребенком.
Помыкалась немного и в Зеленограде Леху нашла, касатика моего. Ему двадцать пять было, квартира своя. И всем бы хорош, но вот только алкаш страшный. Ему до лампочки, что женщина у него, что ребенок не кормлен, один интерес - надраться вусмерть. И компания такая же была. Алкаши. Но даже его знакомые внимательные были ко мне, а сам Леха совсем с головой не дружил по пьяни, злой становился, агрессивный.
Работать никто из нас толком не пытался. Перебивались случайными заработками. А потом и вообще без денег оказались. Мы в однокомнатной квартире жили, а лехин кореш рядом – в трехкомнатной. Он такой же был, без руля и ветрил, да еще и без денег. И вот однажды этот кореш и говорит: «есть работа хорошая! Я место знаю».
Я грешным делам думала, они действительно на работу пошли. А они возвращаются, какое-то тряпье тащат, банки с вареньем.
Оказалось, что они квартиру обворовали.
Потом еще одну квартиру подломили. Затем уже на разбой пошли. Да с каким таким оружием?! С молотком! Но я вообще о разбое не ведала.
Они вещи с дел таскали. А я их помогала продавать. А куда денешься? Деньги-то нужны. Есть и нам надо, и ребенку. А Леше еще и пить положено, без этого ему жизнь не мила.
Однажды милиция приходит. И Лешу взяли. И его приятеля с трёхкомнатной хаты. И меня за компанию. Так оказалась я в СИЗО номер шесть. Его из лечебно-трудового профилактория переделали, образцовое заведение считалось.
И начались мои муки мученические. Допросы, следственные действия. Однажды следователь мне постановление о привлечении в качестве обвиняемой протягивает, а там у меня статьи просто залюбуешься – и кражи, и разбои. Мне в комнате для допросов плохо стало. Ведь там подвигов лет на шесть минимум расписано, да и то если судья добрый.
В общем, сижу в камере, страдаю, жду участи своей. О СИЗО что сказать. Нормально там было. Чисто и порядок, как в больнице. Единственно что - переполнено. До сорока человек в камере доходило - новенькие на полу спали. В каждой камере туалет, душевая, своя кухня, где едят. В общем – ничего так, даже телевизор был. Взаимоотношения нормальные. У нас сидели первоходки. Тюремные законы большинство из них не слишком хорошо знало. Правда, потом нам старшую назначили на камеру - из наркоторговок. Ей уже под тридцать было. Хорошая женщина душевная. Мы даже плакали, когда ее на зону переводили.
Сидели в основном у нас воровки-карманницы, да наркоманки. Карманницы часто в возрасте были, хитрые бабы, прожжённые. А наркоманки молодые дуры. С ними беда была. Как ломка - так сердце кровью мое обливается, так смотреть на них страшно. Как одержимых перед иконой корежит. Обычно в камеру переступали порог такие тощие, круги под глазами, краше в гроб кладут. Постепенно приходили в себя и уже через некоторое время так толстели на пшенной каше да хлебушке, смотреть страшно. И мысли в глазах появлялись.
Отношения у нас были нормальные - ни над кем не издевались, никого не опускали. Иногда драки были, но редко. Кормили - пшенка, компот, на обед вообще нормально. И передачки помогали. Мы как семьями жили. Семья - это те, кто рядом в столовой сидели, у кого общие передачки, и кто друг другу помогает.
Лесбиянились девчонки, но немногие. Рядом со мной койка была. По ночам мне казалось сперва, что там плохо людям со здоровьем - стоны, крики. Потом разглядела. Эти две одеялом занавесились. А в щели видно - они там голые и лесбиянятся. Для меня это дико было. Потом одна мне предложила – давай и ты к нам. Я ей: «ты чего, ох…ла, твою мать?!» Отвязались и ко мне больше не подходили с такой ерундой.
Меня как в нашу камеру в первый раз привели, я аж на пороге остановилась в оторопи, и своим не верю глазам. На нарах два парня сидят, ей Богу. Одеты как парни, стриженные. Я подумала, не туда попала. В мужскую камеру привели. Оказалось, это коблы. То есть лесбиянки, которые как мужики живут. У нас их двое было.
Машка - мы ее Макаром звали. Я даже потом как к мужчине к ней начала обращаться в шутку, а она обижалась. Они, конечно, полностью долбанутые. Как вожжа им под хвост попадет, то запирай ворота. Как псы веселые - шило в заднице, только и мечутся со смехом друг за другом по шконкам. Характер, замашки - все мужское. У нас одна деваха была - она с малолетки с зоны пришла. Говорила, что там в основном с коблами общалась, хотя сама и не из них. Потому что если дело какое серьезное - за чаем пойти, чифиря наварить , так с девочками тут ничего не получится. А коблы на любой шухер, кроме голодовки, готовы.
Потом суд был. Я долго еще сидеть думала. Хотела Леху выгородить, показания в его пользу дать. А потом следователь мне запись показал, где Леха и его приятель сами все рассказывают, демонстрируют, как народ грабили. Ну а мне что делать? Выложила я все, как на духу. И суд мне соучастие не стал вешать. Дали укрывательство и выпустили из изолятора.
Я сначала как чумная была. По городу хожу, удивляюсь - троллейбусы, машины. Привыкаешь в закрытой комнате жить, с определенными людьми, да еще жесткий распорядок. А тут свобода. Только что с ней делать, свободой этой?
В Зеленоград не стала возвращаться. Позвонила туда знакомым, объяснила, что денежного мужика нашла, в общем, нагнала тумана, чтобы не искали. Не хочу больше там ни с кем дела иметь»...
Да, с Зеленограда съехала. И нашла себе компанию в Москве. Ничуть не лучше. Кто начал крутиться в этой круговерти, выйти с нее ох как тяжело. Как старые урки говорят – тюрьма, злодейка, не отпускает. Не отпускает и тюремный люд, и странный уклад той жизни. Чтобы выйти в другую реальность, нужна сильная воля, а ее обитатели дна, как правило, и не имеют, предпочитают крутиться как заведенные в адской карусели. Ну что же, это тоже выбор…
