Русский капитан. Великий Мганга (часть 4)

— Никуда он отсюда уже не уедет. Они его не отпустят. — Вдруг доносится до меня шепот Мганги. Я растерянно хлопаю глазами и оглядываюсь по сторонам. Но слова Мганги, кажется, расслышал я один. Все остальные заняты своими делами. Я хочу переспросить Мгангу, но он уже спит, склонив голову на плечё…
Мганга бывает странным. Обычно, спокойный, молчаливый, не любящий спорить и ругаться, он может быть упрямым до глупости. Гнёт своё, несмотря ни на что. Уже все вокруг смеются над его объяснением или рассказом, никто толком не слушает, а он всё говорит и говорит. Словно по обязанности выговориться да конца.
Но иногда он такие фокусы показывает — просто отпад!
Неделю назад, когда наш батальон отошёл во второй эшелон, Мганга у меня на глазах заговорил кровь. Никогда бы не поверил в такое, если бы сам не увидел…
Рядом с нами была вертолётная площадка, с которой эвакуировали раненых и убитых. Она редко пустовала. То и дело к ней подвозили, приносили на руках носилки с ранеными, те, кто по легче, брели сами. Отдельно ставили носилки с убитыми. Укутанные с головой в обрывки брезента, или собственные бушлаты, примотанные к носилкам бинтами или проволокой, они были похожи на огромные коконы…
Взводный принял новые аккумуляторы для радиостанций и мы с Мгангой их тащили. Тропа проходила как раз у вертолётной площадки. Там, на свежем снегу топталось несколько раненых, и стояла пара носилок. Значит, скоро должен был прилететь вертолёт.
У одних носилок суетился врач. На носилках лежал солдат в замасленном до асфальтного блеска танковом комбинезоне. Правый рукав его был разрезан, и из него торчала бледно-жёлтая рука. Правое плечё танкиста было обмотано чёрными от крови бинтами. Прямо под носилками снег густо пропитался кровью.
— Почему ты в венкомате не сказал, что у тебя гемофилия? — Почти орал врач на бледного как снег солдатика, лежащего на носилках. — Кровью ведь, дурак истечёшь!
Солдатик что-то пытался говорить шёпотом, но голоса его не было слышно.
— Зажимай руку, я сейчас! — Врач бегом затрусил к госпитальной палатке.
Мганга неожиданно остановился.
— Чего встал, Лукинов? Пошли. — обернулся к нему взводный.
— Идите, я вас догоню. — Мганга поставил на снег ящик с аккумуляторами и, подойдя к носилкам, присел рядом с раненым.
— Знакомого что ли встретил? — окликнул его Зеленцов, но Мганга словно бы не услышал его вопрос. Он что-то тихо спросил у раненого, потом наклонился к его забинтованному плечу и, как мне показалось, прижался к нему губами.
— Чего он делает? — Изумился взводный. — Он что с ума сошёл? Мганга!..
Но тот опять не прореагировал.
— Товарищ старший лейтенант, да не мешайте вы ему! — Выпалил я и, тут же похолодел от собственной наглости. Что бы не разозлить Зеленцова, добавив «плаксивости» в голос, я почти умоляюще загундосил — Пусть попробует. Он же шаман. Вдруг получится. А то пацан кровью истечёт. Доктор же сказал…
Зеленцов сердито зыркнул на меня глазами, но промолчал. Наверное, ему самому стало интересно увидеть, чем закончится шаманство Мганги.
Мганга по-прежнему стоял на коленях перед носилками и, низко склонившись, что-то не то шептал, не то просто шевелил губами. Раненый танкист не шевелился и, казалось просто потерял сознание. Так прошло несколько минут.
Наконец Мганга выпрямился. Как-то устало, опустошенно встал с колен и тяжело зашагал к нам. В это время из медицинской палатки появился доктор. В руках он нёс несколько уже распотрошённых индивидуальных перевязочных пакетов. У раненного танкиста он, так же как и Мганга, опустился на колени. Достал из кармана нож и, подцепив набрякшую кровью повязку, осторожно начал её разрезать.
— Сейчас перебинтуемся, потом капельницу тебе воткну. Держись, сынок! — Поставленным «бодро — докторским» голосом сказал он, и медленно развёл в стороны разрезанную повязку. Неожиданно хмурое лицо его разгладилось, в глазах мелькнула растерянность.
— Смотри! Остановилась кровь-то! Слава богу! Ну, теперь, всё будет хорошо…
Мганга поднял с земли ящик и постави его торцом на плечё подошёл к нам. Мне показалось, что губы его перепачканы кровью. Может быть это была грязь, но спросить я не решился.
Зеленцов молча повернулся, и мы зашагали по дороге к нашему расположению. Минут пять молчали. Наконец взводный не выдержал.
— Как ты это сделал?
— Да ничего я не делал — буркнул Мганга.
— Ага! А кровь сама остановилась… — хмыкнул Зеленцов.
— Ну, типа того… — отозвался Мганга.
— Ладно, Мганга, не хочешь говорить — не надо. Хрен с тобой!. — Насупился — было взводный, но быстро овладел собой и уже примирительно закончил. — Но учти, в случае чего — я на тебя рассчитываю. — Отчитаешь меня — до гробовой доски поить буду.
Вечером мы долго сидели у костра.
Нас никто не спешил укладывать. Офицеры ушли на совещание в батальон. И мы пользовались выпавшей свободой.
— Мганга, расскажи ещё что-нибудь о шаманах. — Попросил я. — Это тебя отец научил кровь заговаривать?
— Нет. — Мганга мотнул головой. — Не учил. Я просто вдруг понял, что могу её остановить. А как — сам не знаю.
— А как же тогда шаманом становятся?
— Я, правда, не знаю. — Мганга страдальчески сдвинул брови. — Не учился я на шамана. Вообще — шаманству не учат. Это призыв. Позовут тебя духи — станешь шаманом. Нет — и не пытайся. И вообще, никакой я не шаман!
— Но ведь как-то ты кровь остановил!
— Не знаю как. Я же сказал. Просто почувствовал.
— Неужели тебя отец нечему не научил?
— Ничему. Я его с тех видел всего один раз.
— Ну, расскажи, Мганга.
Он словно хотел «соскочить» с темы про заговор крови и неожиданно сразу согласился:
— Ладно…
Дня через три после первой встречи я пошёл гулять на берег моря. После пяти месяцев «полярки» солнце всегда казалось каким-то чудом. Я брел вдоль кромки берега, и вдруг неожиданно впереди увидел фигурку якута. Не знаю почему, но я сразу сообразил, что это шаман, хотя ни разу до этого не видел его на улице. Я осторожно пошёл за ним. Так мы шли почти час, а потом я увидел, как шаман завернул за небольшую прибрежную скалу и пропал из виду. Я дошёл до скалы и осторожно выглянул из-за камня. Площадка за камнем была пуста…
Я растерялся. И здесь вдруг какая-то сила меня подняла над землей и через мгновение я оказался на высоте полутора метров на узком уступе. «Сила» оказалась рукой отца, который за ворот затащил меня наверх. «Это ты, рысенок?» — буквально рявкнул он. Я глупо хихикнул, но он резко стукнул меня ладонью по макушке и я заткнулся. Тут он достал какой-то костяной крючок, к которому был привязан длинный шнур из оленьей кожи, и неожиданно разжав мне зубы, засунул мне его в рот потом обмотал его вокруг моей шеи так, что я оказался буквально на крючке, как рыба. Свободный конец он обкрутил вокруг своей ладони и потянул за собой куда-то вверх. Я хотел было сорвать петлю с шеи, но она резко затянулась, и я почувствовал, что через мгновение костяной крючок вопьется в нёбо, а на шее затянется узел. Я послушно потянулся за ним. Он полез по скале вверх. Мне стало очень страшно. Шаман лез почти по отвесной, занесенной снегом обледенелой скале! Но крючок во рту вновь кольнул нёбо, и я как обезьяна начать карабкаться за ним. Я лез и думал только о том, что если сорвусь, то костяной крючок порвет мне рот, и я буду болтаться на кожаном шнуре как удавленный кот, которого я однажды видел у поселковой котельной.
Не помню, как оказался на вершине. Со стороны скала казалась невысокой: с двухэтажный дом, но с вершины она была такой высокой, что казалось, я нахожусь где-то в небе над тундрой. Здесь он молча освободил меня от кукана. Я буквально рухнул на камень. Но тут он сорвал с себя парку и, оставшись в одной рубахе, постелил парку под меня и усадил спиной к каменному выступу.
Сам он уселся прямо на снег рядом со мной.
Перед нами до самого горизонта было мертвое ледяное царство торосов и льда. Уходящее солнце покрыло все каким-то пурпуром, бесконечно отражавшимся и искрившимся в ледяных глыбах. При этом тени создавали такие причудливые узоры, что казалось, море наполнено какой-то странной жизнью. В жизни не видел такой холодной и мёртвой красоты.
Тут отец вытащил из торбы, висевшей за плечом, бубен, глиняную свистульку и высушенные крылья полярной совы. Он сунул крылья совы мне в ладони.
— Когда придет ветер, разведи руки в стороны и лови его в крылья!
Я спросил его:
— Как?
— Так, чтобы ветру понравилось. — С этими словами он ударил в бубен. В морозном воздухе гулко ухнула натянутая желтая кожа. Он ударил еще и еще. И вскоре бубен уже выбивал какой-то «плескающий» мотив: череду редких протяжных и коротких сдвоенных ударов.