Дембельский аккорд
В апреле 1987 года мы, шестеро дембелей из «полтинника», взялись делать дембельский аккорд. В полку у входа в клуб (это огромный алюминиевый сарай) сделали два фонтана. Тут же на постамент поставили старинную пушку, из труб, забетонированных в землю, сделали стенд «Лучшие люди части». На нём повесили фотографии командиров, Героев Советского Союза.
Многие за этот аккорд браться не хотели – ведь если не успеешь закончить, то домой вовремя не поедешь. А мы всё успели. Сделали быстро. Нам дают вторую работу, потом третью. Осталось десять дней. Тут говорят: «Нужно построить кафе!». Каркас железный уже стоял, но больше ничего не было. Мы: «Товарищ командир, да это работа месяца на четыре, на пять!». – «У вас есть десять дней».
Пришлось поднять молодых со всего батальона, кафе построили за три дня. Командир прекрасно знал, кто именно кафе строит. Но для виду приходит и спрашивает: «Ну, надеюсь, молодых-то не берёте?». – «Не-е-е!.. Какие молодые – они же строить не умеют!». – «Я всё понимаю. Смотрите, чтобы всё было нормально!». Это он про «залёты» говорил, мало ли какой проверяющий придёт.
В день отправки первыми домой отправляли сто человек. Я самый первый стоял: 1-е отделение 1-го взвода 1-й роты 1-го батальона. Командир полка подошёл – смотрит на меня и на остальных, снова на меня и на остальных: «А где твои медали?..». Тут же пригласил писаря, который выписал мне две справки. Там было написано, что Емолкин Виктор Николаевич награждается орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу». – «Вот тебе две справки с печатью полка, с моей подписью. Я проконтролирую, всё будет хорошо. А то как-то неудобно: воевал столько времени и вообще не награждён».
А в некоторых вопросах я точно был невезучим. До этого четвёртого мая нас подняли по тревоге: дембелям всем быстро готовиться домой! Мы обрадовались, оделись в парадку. Тут прибегает командир роты. Мне: «Быстро раздеваться! Ты никуда не едешь, будешь до августа служить». Я чуть не умер на месте от такой подлости! На боевых и так часто искал его в прицел, у меня специальные духовские пули были приготовлены. Но каждый раз Господь спасал: нельзя, нельзя стрелять, нельзя в своих ни в коем случае. Грех страшный!
Я побежал к командиру полка. – «Тут такое дело… Командир роты сказал, что я не еду». – «Ты едешь! Ты в списках стоишь! Кто такой этот Трушкин? Тут я командир полка, а не он. Быстро одеваться!».
Оделся и побежал в «артполчок». Там выстроились все дембеля дивизии, они накануне приехали в полк, у нас ночевали. Думали, что вот-вот улетим. Но не тут-то было… Построил нас начальник штаба дивизии. А все ведь одели дембельскую форму: белые пояса (они от парадной формы, нельзя их отдельно носить) и всё такое прочее. Стоим разодетые, как павлины какие-то, но до нас все так делали. Начальник штаба: «Не полетите домой. Это неуставная форма. Всем переодеваться. Сутки, чтобы привести себя в порядок!».
Мы все в шоке. Я ведь, когда ездил на броне, долго вырезал погоны из гранатомёта, долго-долго тесал надфилем буквы «СА», зашивал шевроны белой ниткой-стропой. Это же сколько работы, целых полгода!..
Начштаба: «Солдат, ко мне!». И вытаскивает «химика» (мы с ним служили в одном взводе в учебке). А тот надел запасную форму десантную. Для нас он был одет просто, как «чмошник»! – «Вот видите, как он одет? Вот так нужно одеваться! А теперь я покажу, как нельзя одеваться!». Прозвище у меня было Мокша. Мне шипят: «Мокша, прячься!». (Ребята знали, что я невезучий в этом отношении.) Я присел, как мог. Начштаба ходил-ходил, ходил-ходил: «Вон солдат, который там сзади стоит, такой маленький!». – «Мокша, тебя!». – «Я не выйду..». Начштаба: «Солдат!». Подходит и буквально вырвал меня, я чуть не упал: «Ты что, не слышишь!..». – «Нет, товарищ полковник, не слышал». – «Да ты что такое говоришь?». – «Товарищ полковник, я боевой солдат, меня командир дивизии лично знает. Не слышал. Теперь слушаю вас!». Надерзил, короче.
Он: «Это что за нашивка такая красненькая?». – «Ну, так все дембеля одеваются…». – «Да ты кому это говоришь? Да я тебя на «губу»!..». И хочет сорвать с меня погоны: схватил и дёргает. А погоны не отрываются, я их хорошо прилепил. – «Так, сутки даю! Чтобы всего этого не было! Иначе никто домой не полетит!».
Все дембеля дивизии собрались вместе и решили: «Если все вместе – не будет наказания. Давайте не будем ничего делать!». Всю ночь не спали, на улице разговаривали возле фонтана, который мы построили.
На следующий день командир полка решил собрать нас у нашего штаба. Вышел уже замполит Казанцев. (Потом я по телевизору слышал, что он через некоторое время в Москве выбросился из окна. Непонятная история…) Мы стоим уже с чемоданами, но толпой, ещё не построились. Казанцев: «Ну что, оделись? Я знаю, в чём дело. Сначала проверим, что вы с собой везёте, чтобы не было проблем у вас на таможне». Я испугался – не могу точно вспомнить, что у меня в чемодане лежит! Конечно, ничего явно криминального: что-то накупил, что-то натырил. Мне парни: «Мокша, прячься!». Я присел, сижу на чемоданчике. Замполит: «Так, а где Мокша? Позовите сюда его!». – «Я здесь…». – «Только у тебя проверим, больше ни у кого не будем. Согласны? Если у него проблемы – значит все обратно!».
Мне ребята: «Ты хоть знаешь, что у тебя в чемодане? Ты не подставь, из-за тебя вся дивизия не полетит!». Открываю чемодан. Бац – сверху пачка чеков и пачка афганей! Все: «О-оо-оо-оо!.. Ты чего, даже не смотрел, что ли!». Замполит: «А это что такое?». Я: «Это? Да это афгани!..». – «Да я вижу, что афгани. А зачем тебе эти афгани?». – «Мне?..». – «Тебе, тебе…». Я испугался – подставляю всех. И тут один нашёлся: «Так он же занимается нумизматикой, собирает деньги разные!». – «Коллекционируешь? Это хорошо. А зачем тебе так много?». Из толпы кричат: «Так у него друзей-коллекционеров много! Пока каждому раздаст, пока поменяет туда-сюда…». Смотрю – замполит развеселился. Уже хорошо! – «Многовато будет друзей…». Кто-то: «Да, многовато-многовато! Можете часть себе взять». Я: «Да вы что?!. Как это – взять?». Замполит: «Многовато, половинку возьму». Все хором: «Да, берите, берите!..». Половину вытащил, в карман себе сунул: «А чеки?». – «Да сэкономил за полтора года…». Он: «Тут больше тысячи будет, вряд ли ты их сэкономил. Надо половину взять». Все опять: «Берите, берите!». Забрал себе половину, смотрит дальше. Часы нашёл, ремень белый. Но больше ничего не взял.
А на следующий день нас подняли по тревоге, и особый отдел раздел нас до трусов, а некоторых – догола. Забрали вообще почти всё. У меня часы остались только потому, что были на руке. А у кого в чемодане были – забрали…
Возвращение домой
В Чирчик мы прилетели 5 мая 1987 года. Приходит полковник, в руке пачка талонов – бронь на билеты на самолёт. Полковник кричит: «Москва, двадцать мест!». – «Мне, мне, мне…». Отдал. – «Киев, десять мест, Новосибирск, восемь мест…». Бронь разбирают. И тут я начинаю соображать, что всем брони на самолёт не хватит. Нас ведь прилетело несколько сотен человек. Полковник: «Куйбышев!». Я: «Мне!». Не досталось. Потом ещё куда-то – мне опять не досталось. Слышу: «Горький, три места!». Я разбежался, запрыгнул на чьи-то плечи, потянулся вперёд через несколько голов и вырвал из рук полковника эти три талона. И тут же по спинам скатился назад и упал на пол. Но меня все знали. Поэтому просто посмеялись, этим всё и закончилось. Тут же нам выдали деньги: каждому рублей по триста и вроде столько же чеков. Полетели дальше, в Ташкент.
В Ташкенте в аэропорту одну бронь я отдал парню из Чувашии, другую – парню из Татарии. Он был танкистом из танкового батальона нашей дивизии. Купили билеты на самолёт до Горького. Тут пришли наши полковые разведчики, все пошли гулять в ресторан. Мне Серёга Рязанцев говорит: «Давай и мы выпьем!». Я: «Да ты что? Мы же тогда до дома точно не доедем!». Я так пить и не стал. А Кувалда выпил и очень крепко…
Мне уже надо идти на регистрацию. Я нашёл Серёгу в зале ожидания. Он на скамейке сидит, спит. Надо прощаться, может мы с ним больше никогда не увидимся! А он пьяный в стельку, ничего не соображает. Так было обидно… (Недавно я его нашёл, он ко мне в гости приезжал. Живёт в Челябинске, работает водителем. Так было радостно с ним снова встретиться!)
Пошёл к стойке регистрации. По дороге встретил ребят из разведроты. Говорю: «Улетаю. Давайте прощаться». Они: «Витёк, мы тебя проводим!». И всей толпой пошли меня провожать. Дошли до выхода на посадку, а там говорят, что им дальше нельзя. Они: «Как нельзя?!. Мы Витька должны в самолёт посадить!». Не стали местные с нами связываться, парни меня прямо до самолёта провели. В сам салон самолёта со мной трое прошли, там обнялись до слёз. Мы ведь в Афгане так сдружились! А тут расстаёмся практически навсегда…
В Оренбурге была промежуточная посадка. Времени до вылета было часа полтора, нас выпустили из самолёта. В аэропорту вижу – женщина стоит и плачет. Подошёл, спрашиваю: «Что случилось?». Она: «Сын служил в Афганистане, в Кабуле. В десанте. Погиб… И теперь, когда солдаты возвращаются оттуда, я прихожу в аэропорт». – «А в какие годы он служил?». – «Этой весной должен был вернуться ». Думаю: «Надо же, с нашего призыва!». Спрашиваю: «А фамилия как?». Она назвала фамилию. (Я сейчас точно не помню. Мне кажется, что Исаев.) – «Да как же он погиб? Он живой. Он из шестой роты нашего полка!». – «Как же живой, когда четыре месяца ни одного письма от него нет!». Я описал, как он выглядит – это действительно оказался он. – «Почему он не писал – не знаю. Но мы вместе с ним в Ташкент прилетели. Живой он, всё нормально». Она сначала мне не поверила. А потом так обрадовалась!.. Говорю: «Точно живой! Билетов на самолёт нет, он приедет на поезде. Покупайте мясо, готовьте пельмени. Он очень хочет домашних пельменей покушать!». (Мы все в Афгане в шутку говорили, что, когда приедем домой, в первую очередь сходим в баню отмыться. А потом пельмени поедим домашние.) Радости женщины не было предела, это надо было видеть…
В Горьком попрощались с парнем из Чувашии. Не помню сейчас, как его звали. А с танкистом поехали до Саранска вместе. Автобусов не было, мы взяли такси. Вечером я приехал к сестре в Саранске. Но на следующий день поехал не к маме, а к семье своего друга Василия. (Его, когда мы попали в окружение в Пандшере, тяжело ранили в колено. Семья его жила недалеко, километрах в двадцати от Саранска. Василий просил, чтобы я родителям о ранении ничего не говорил.)
На автостанции меня увидели ребята из нашей деревни. Это было 7 мая 1987 года, они из города собирались ехать домой на праздники. Я им: «Маме не говорите, что я приехал! Иначе ни грамма водки не налью».
Приезжаю к Васе домой, рассказываю его маме: «Вася, мой друг, служит нормально. У него всё в порядке…». Она: «Можешь не говорить. Мы всё знаем». – «У него всё нормально, всё прекрасно…». – «Да мы всё знаем!». – «Что вы знаете?». – «Да мы были уже у него». – «Где были?». – «Его перевели в Москву, в госпиталь Бурденко. Мы только что оттуда вернулись. Всё в порядке, нога цела. Французский учёный-хирург спас ему ногу – срастил нервные окончания». – «Не может быть! Вася же лежал в госпитале в Ташкенте!». А про себя думаю: «Вот негодяй! Меня заставил врать, а дома уже всё знают». Но на самом деле я очень обрадовался, что у него с ногой всё хорошо.
Собрался ехать из Саранска к себе домой, ловлю такси. Тут слышу, как кто-то кричит: «Виктор, Виктор!..». Не могу понять, кто меня зовёт. Не сразу узнал его в гражданской одежде. А это оказался майор – пехотный комбат. Его звали Владимир, я с ним вместе лежал в нашем дивизионном медсанбате. (В госпиталь в Афгане он попал с множественными пулевыми и осколочными ранениями, их было больше пятидесяти. Ему врачи после операции целый мешочек осколков и пуль подарили извлечённых.) Мы немного поговорили, я взял у него адрес и домашний телефон и сел в автобус.
Приехал к себе в деревню и пешком пошёл к своему дому. Он стоял в самом конце улицы. А все уже знают, что я приехал. Люди вышли на дорогу. Со всеми надо было поздороваться, поэтому идти быстро я не мог. Мама сначала увидела толпу людей на дороге и вышла посмотреть, что там происходит. И тут увидела, что я иду! И со слезами побежала мне навстречу…
Окончание следует...
