Воспоминания корниловца
Александр Трушнович
Трушнович был австро-венгерским подданным, поэтому, когда началась Великая война, его радостно приняла в свои объятия австрийская армия. Популярное в среде славянских народов неприятие войны с Россией, стремление к освободительной борьбе, нашло отражение и во взглядах молодого словенского врача:
«Мы, группа студентов, собрались вблизи Триеста на высоком скалистом берегу Адриатического моря… Все мы 8 августа получили от воинского начальника направления в австрийскую армию… Мы обсудили положение и решили всеми силами постараться попасть на фронт, чтобы там перейти к русским и вместе с Русской армией сражаться против общего врага. Как студенты, мы могли записаться вольноопределяющимися в полки по своему выбору. Я записался в 47-й пехотный полк… Меня, студента-медика Венского университета, хотели зачислить в тыловую санитарную часть. Многие давали взятку, чтобы туда попасть. Я дал взятку, чтобы попасть не туда, а на фронт. Мы считали себя воинами славянской армии, которую — мы в этом не сомневались — создаст русское командование, принесли ей присягу…».
20 декабря 1915 года Трушнович перешел линию фронта. Воевал в сербской добровольческой дивизии, с весны 1917 года числился в составе Корниловского ударного полка. В качестве начальника пулеметной команды прошел с полком путь до Новороссийска, был вынужден остаться в Советской России, в которой прожил до середины 30-х годов XX века. Военная биография словенца и почти пятнадцать лет жизни в СССР описаны в его воспоминаниях (впервые изданы на сербском в 1930-х).
Трушнович на протяжении всей жизни оставался непреклонным борцом с большевистским режимом. Перейдя, однажды, линию фронта он навсегда остался в Русском мире. Уже в эмиграции вступил в НТС, в годы Второй мировой войны некоторое время служил в санитарном отделе РОА (ВС КОНР). Играл активную роль в устройстве русских беженцев второй волны, жил в Западном Берлине, где и был убит советскими агентами при попытке похищения 13 апреля 1954 года (умер в машине по пути в ГДР). Убийство видного деятеля НТС вызвало волну возмущения — как в эмигрантской, так и в западной прессе, но советских агентов такой ажиотаж не остановил: в следующие несколько лет КГБ провело десятки террористических актов (взрывы, отравления, похищения) против членов НТС и перебежчиков из СССР и ГДР.
Воспоминания Трушновича — это летопись борьбы словенца, оказавшегося в водовороте событий русской смуты. Он был одним из первых офицеров Добровольческой армии и лишь случайно не стал участником Первого Кубанского похода (был отправлен с поручением к Масарику). Корниловский ударный полк, в котором воевал Трушнович, потерял убитыми в боях с 1917 по 1920 год почти 14 тыс. человек, очень немногие первые ударники пережили Гражданскую войну. Трушнович же оставил воспоминания о многих героях начала сопротивления на Юге — первом командире корниловцев Митрофане Неженцеве, убитом в апреле 1918 года при штурме Екатеринодара, командире 3-го Корниловского полка хорвате Игнатии Франце и многих других.
Трушнович, казалось бы, чуждый русской культуре, пронёс с собой через непростую и трагическую жизнь любовь к стране, которая, по сути, ничего хорошего ему не сделала. Он бережно хранил идеалы корниловцев и первых добровольцев:
«…Мы, корниловцы, знали, что все обстоятельства против нас, и все же шли против лавины, готовые при этом погибнуть. Чего мы хотели? Уберечь Россию от разрушения и колонизации. Мы видели, что страну возглавили недостойные правители, видели, как разваливается империя, и ее части, веками с ней связанные и обязанные ей всем, в трудный час от нее отрекаются. Мы же, корниловцы, были носителями российской идеи, воинами трехцветного флага. Для нас Россия была священным именем, и о себе лично мы никогда не думали. Мы рвались только в бой во имя спасения родины…».
Генерал, рожденный войной. Из записок 1912–1959
Борис Пермикин
«…студент ушел на большую войну… Если бы не война, он, вероятно, кончил бы где-нибудь учителем гимназии, но боевой огонь открыл настоящую его сущность…».
В 1912 году 22-летний юноша уехал на фронт Балканской войны, бросив учебу. В этом поступке было что-то запоздало-«гаршинское», присущее добровольцам второй половины XIX века:
«Я не хотел зла никому, когда шёл драться… Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули» (Гаршин).
Он смело воевал в рядах регулярной болгарской армии, был представлен к болгарской медали «За храбрость», которую в 1914 году отослал обратно в Болгарию.
С началом Великой войны Пермикин пошел добровольцем в армию, воевал в уланском полку, затем перевелся в пехоту. К 1917 году штабс-капитан Пермикин был награжден орденами: Св. Владимира IV степени с мечами и бантом, Св. Станислава II и III степеней, Св. Анны II, III и IV степеней.
Революцию не принял, стал одним из активных участников Московского восстания юнкеров. В 1918 году Пермикин очутился в новом для себя качестве командира эскадрона красного кавполка (сознательное решение, судя по запискам), которым командовал небезызвестный Булак-Балахович. Вместе с личным составом полка перешел на сторону белых в конце 1918 года.
Александр Куприн, участвовавший в гражданской войне в составе Северо-западной армии, вспоминал о генерале с восхищением, посвятил ему значительную часть «Купола Св. Исаакия Далматского»:
«Пермикин понимал громадное преобладание добра над злом… говорил нередко стрелкам:
— Война не страшна ни мне, ни вам. Ужасно то, что братьям довелось убивать братьев. Чем скорее мы ее покончим, тем меньше жертв. Потому забудем усталость. Станем появляться сразу во всех местах. Но жителей не обижать. Пленному первый кусок.
Для большевиков всякий солдат, свой и чужой, — ходячее пушечное мясо. Для нас он прежде всего человек, брат и русский».
В ноябре 1918 года Пермикин с группой офицеров и солдат совершил десантную операцию на остров Талабский. Рыбаки, составлявшие население острова, почти в полном составе записались добровольцами в белую армию, сформировав Талабский батальон. Так Пермикин стал командиром специфического территориального подразделения — батальона рыбаков (позднее развернутого в полк), одного из самых стойких и эффективных формирований в СЗА. Историк Белого движения О. Зирин так описывал талабчан:
«Население островов никогда не знало крепостного права, а свое занятие рыбным промыслом всегда воспринимало как государственную повинность… социальные противоречия были значительно более сглажены, чем на материке. Своеобразный рыбацкий промысел и быт, совместная борьба со стихией по укреплению берегов от разрушения льдами во время наводнений, например — все это как-то уравнивало островитян, демократизировало отношения между ними. Потому и на воинскую службу, по давнему обычаю, молодые талабчане шли гурьбой, „ватажкой“, и уже там, на службе, старались держаться друг за другом спаянно, как и подобает настоящим рыбарям. Недаром поговаривали, что талабчанам ничего не стоило сразу выставить целый батальон новобранцев».
Молодой и решительный Пермикин (всего 29!), по природе демократичный, с обостренным чувством справедливости, очень чутко понимавший гражданскую войну, как нельзя лучше подходил на роль командира талабчан. Батальон превратился в полк: в его состав вошли местные старообрядцы, превосходные охотники и стрелки, учащаяся молодежь Ямбурга и …пленные красные матросы. Куприн писал о действиях талабчан:
«Возьмите Талабский полк. Он вчера первым вошел в Гатчину. Основной кадр его это рыбаки с Талабского озера. У них до сих пор и говор свой собственный, все они цокают: поросеноцек, курецька, цицверг. А в боях — тигры. До Гатчины они трое суток дрались без перерыва; когда спали — неизвестно. А теперь уже идут на Царское Село».
Судьба Талабского полка печальна — он был практически полностью уничтожен (рассеян и, вероятно, потерял знамя) в тяжелых арьергардных боях в последние месяцы 1919-го. Полк умер вместе с Северо-Западной армией, остатки его были интернированы. Возможно, именно из-за трагического финала история этого формирования не так широко известна. К сожалению, носителей славной традиции в эмиграции практически не осталось. Тем ценнее воспоминания его бывшего командира.
Незадолго перед разгромом Юденича Пермикина назначили командиром 5-й Ливенской дивизии, но прокомандовал он всего несколько дней. После разоружения СЗА Пермикин вместе с Борисом Савинковым занимался 3-й Русской армией в Польше, где и остался после краха этого начинания. Василий Орехов, издатель «Часового» и хороший знакомый Пермикина, писал, что он «удалился от дел и переживал тяжелые времена». В деятельности эмиграции принимал очень неохотное участие, изредка приезжал на встречи «северо-западников».
В годы Второй мировой Пермикин находился в резерве чинов РОА в Австрии. Избежал репатриации, жил с супругой в лагере ДиПи Парш, где и скончался в 1971 году. В последние годы жизни сильно бедствовал, по всей видимости, был вынужден продать свои боевые награды, чтобы обеспечить себе минимальное существование. Записи с воспоминаниями (несколько раз бумаги крали) генерал перед смертью передал в архив города Марбурга.
Дневник
Александр Судоплатов
Всё время своей службы Судоплатов вел дневник, который бережно хранил, а в 1924 году переписал. Этот переписанный дневник он и передал Борису Павлову. Благодаря последнему в 1974-м в журнале «Первопоходник» появилась статья Судоплатова «Последние дни Партизанского им. Генерала Алексеева полка». В 2014 году воспоминания алексеевца впервые изданы в полном объеме.
История Алексеевского полка более чем трагична. Он относился к старейшим в Добровольческой армии и стал одним из четырех привилегированных шефских формирований. Первоначально полк назывался Партизанским и был составлен из остатков отрядов полковников Чернецова и Краснянского, а также киевских юнкеров. Состав полка таким образом обозначился как очень молодой, состоящий главным образом из учащейся молодежи.
Кадр полка практически полностью менялся несколько раз в 1918–1920 годах. Алексеевцы понесли чудовищные потери во Втором Кубанском походе, в ходе осенней кампании 1919 года, а также при знаменитом десанте на Геническ, в котором полк был уничтожен и расформирован. Павлов писал в «Краткой истории полка»:
«Бывали дни, что полку приходилось вести по два боя в день: бой утром, а потом полк перебрасывался на поезде или на подводах за много верст, где нужна была помощь или где не хватало сил».
Алексеевцы, как отмечал Судоплатов, стали для командования «пожарной командой», с помощью которой затыкали дыры на самых опасных участках. Судьба алексеевцев даже на фоне остальных цветных частей, отличалась чудовищной убылью личного состава. Перед эвакуацией из Крыма от некогда полнокровной дивизии оставалось не больше роты.
Тот факт, что у полка практически не имелось своего постоянного кадрового состава, отразился на его судьбе в эмиграции. Объединение алексеевцев не отличалось особенной активностью. Корниловцы выпустили большой сборник «Материалы по истории Корниловского ударного полка», дроздовцы — «От Ясс до Галлиполи», марковцы — «В боях и походах за Россию»; память же об истории Алексеевского полка носила фрагментарный характер. В сущности, ей занимался (спецвыпуск журнала «Первопоходник», посвященный полку) только бывший доброволец-алексеевец Борис Павлов, которому в годы войны было всего четырнадцать. Судоплатов сетовал в первом письме Павлову:
«сколько ни встречал людей (в Париже), а бывших в полку не встретил. Нас, старых алексеевцев, было в Галлиполи человек тридцать… Очень рад, что встретил хоть одного алексеевца».
В этой связи история, рассказанная Судоплатовым в дневнике, имеет большое значение для изучения Алексеевского полка. Произведение алексеевца — это именно хроника, довольно редкое явление в мемуарной литературе интересующего нас периода. В нем нет присущего воспоминаниям пророческого взгляда из будущего, несколько искажающего ход повествования. События разворачиваются в реальном времени
«23 августа. 10 часов вечера. Пишу при свете горящего кабеля… У меня в ушах до сих пор стоит визг и треск снарядов. Не могу уснуть…».
Судоплатов увиденное в боях и в быту зарисовывал. В 1924 году он бережно восстановил стушевавшиеся страницы трогательных детских рисунков. Эти наброски теперь доступны в издании его дневника. В своей переписке с Павловым Судоплатов заметил важную для него вещь, которая должна стать эпиграфом к истории 17-летнего юноши, унтер-офицера Алексеевского пехотного полка:
«Сознание того, что когда-нибудь там в России кто-то возьмет в библиотеке книгу или сборник „Первопоходник“, прочтет ее, задумается и понесет скромный букетик к памятнику Белому воину или поедет поклониться кургану на Перекопе, — нас утешает…».
К сожалению, нам практически ничего не известно о судьбе Судоплатова после Гражданской войны. В 1970-х он жил в Париже, следы алексеевца затерялись после того как их переписка с Борисом Павловым оборвалась. Неизвестно, когда он умер и где похоронен.
«Дроздовцы в огне»
Антон Туркул
«Он самый страшный солдат самой страшной гражданской войны. Он — дикое безумие атак без единого выстрела, подбородок, раскроенный вороненой рукоятью нагана, гарь яростных пожаров, вихрь безумия, смерти и побед».
Книга приобрела славу, даже превзошедшую популярность ее автора. Лучше всего о характере книги сказал сам Туркул:
«…Не воспоминания и не история — это живая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, какими должны быть и неминуемо будут русские белые солдаты. Цель этой книги — воскресить истинный образ рядовых белых бойцов, безвестных русских офицеров и солдат, и дать почувствовать ту правду и то дыхание жизни, что воодушевляло их в борьбе за Россию».
Большим успехом книга начала пользоваться сразу после первого белградского издания 1937 года и с тех пор является основным мемуарным произведением в истории Белого дела наравне с «Очерками» Деникина. Достаточно сухие «Очерки» Деникина — колоссальный многотомный исторический труд, «Дроздовцы» Туркула — живая и очень эмоциональная история «из окопа». Книга выдержала несколько изданий за рубежом (самые известные — 1937-го и 1948-го годов), а также по меньшей мере семь изданий за 25 лет в России, что само по себе красноречиво говорит о той роли, которую она сыграла в переосмыслении Белого движения в нашей стране.
Решающее значение в успехе «Дроздовцев» сыграл Иван Лукаш — русский писатель и участник гражданской войны, чей авторский стиль отмечали многие именитые писатели, от Набокова до Шмелева. Его литературный талант явно помог Туркулу в художественной редактуре текста, выведя произведение на качественно новый уровень.
Стоит отметить, что Туркул, представитель молодого генералитета Белой армии, получивший в командование дивизию в неестественно ранние 28 лет, написал больше лирическое произведение, основанное на реальных событиях. Речь не идет о том, что автор приукрашивал или искажал факты — «Дроздовцы», как уже говорилось, это Ода «белому рыцарству». В ней нет места фактологии, анализу военного положения, тактике и стратегии, т.е. вещам, присущим профессиональным командирам дивизий, решившим оставить воспоминания о своем боевом пути. В этом смысле «Дроздовцы» — очень импульсивное и эмоциональное, под стать своему автору, произведение.
В книге этой есть что-то от красновского «Венка на могилу неизвестного солдата Русской императорской армии» — бесконечная признательность, трогательное восхищение, возведение нерукотворного памятника русским солдатам и офицерам.
Записки белого офицера
Эраст Гиацинтов
«Была объявлена война… Мы все рвались на фронт, чтобы положить свою жизнь за нашего Царя и наше Отечество. Многим, к сожалению, это удалось. Около пятидесяти процентов моих сверстников по училищу были убиты…
В этот день мы сделались более взрослыми. Мы поняли, что на нас теперь лежит долг и что мы будем командовать салатами… Это, конечно, большая тяжесть, которая легла на плечи юноши…».
Гиацинтов воевал на германском фронте в составе 3-й артиллерийской бригады, войну закончил командиром батареи в чине штабс-капитана. Был награжден орденами Св. Анны, Св. Владимира и Св. Станислава. Всю свою жизнь офицер оставался убежденным монархистом, поэтому, когда произошел октябрьский переворот, выбор дальнейшей судьбы для Эраста оказался очень трудным делом. Ещё в конце 1917 года он ездил на Юг, в сознании необходимости борьбы с большевиками, но демократический окрас армии претил его убеждениям:
«В Новочеркасске начала только зарождаться армия генерала Алексеева. Но генерал Алексеев, также как и красный генерал Корнилов, мне были совершенно не по душе…».
Тем не менее жизнь в большевистской Москве была невыносима и опасна для Гиацинтова: в конечном счете он принял решение вступить в Добровольческую армию и попал в расчёт орудия. Бывший командир артиллерийской батареи, кадровый офицер Гиацинтов первое время был «военным корреспондентом» при расчете. В его обязанности входило стоять сзади орудия и ждать очереди, т.е. смерти или ранения какого-то номера. Весь расчёт состоял из офицеров, вплоть до ездовых; командовал орудием полковник артиллерии. При этом вид расчета оставлял желать лучшего:
«Мне смешно смотреть кинокартины, в которых изображается Белая армия — веселящаяся, дамы в бальных платьях, офицеры в мундирах с эполетами..! На самом деле Добровольческая армия в это время представляла собой довольно печальное, но героическое явление… Я был в шароварах, в сапогах, на мне вместо шинели была куртка инженера путей сообщения… В скором времени у меня отвалилась подошва от сапога на правой ноге, и пришлось привязать ее веревкой…».
Коренной петербуржец из состоятельной интеллигентной семьи, выпускник элитного Николаевского кадетского корпуса, — словом, настоящая белая кость — ходил в подвязанной веревкой сапоге. Гиацинтов воевал с лета 1918 года в Добровольческой армии (в Марковской артиллерийской бригаде), затем был командиром орудия бронепоезда и командиром группы разведки в той же бригаде. Черная форма марковцев, символизирующая траур по России, несколько примиряла офицера с Добровольческой армией. Взятие Курска, отступление, Новороссийск, Крым, эвакуация… Войну Гиацинтов окончил в звании полковника.
После гражданской войны он оказался в ситуации абсолютной беспомощности и ненужности, столкнувшись с проблемой большинства русских эмигрантов. Все, что умели делать тысячи молодых русских людей, прошедших две страшные войны, — это убивать и умирать. Среди эвакуированных в Галлиполи и Лемнос русских активно вел агитацию французский иностранный легион, которому такие сильные и опытные солдаты были нужны. Вербовщики обещали достойное жалование и легкую службу. Гиацинтов вспоминал, что при штабе был один русский вербовщик, который красочно описывал прелести службы в легионе —
«не знаю, из каких побуждений так немилосердно врал этот человек, но его слова стали решающими».
Двадцать месяцев Гиацинтов служил в Иностранном легионе — организации, заточенной под моральное и физическое подавление французских уголовников, бежавших от каторги. О своей службе он оставил рассказ, названный «Белые рабы». Сам Гиацинтов был демобилизован по состоянию здоровья раньше истечения контракта, что принял за счастье. Далеко не всем нашим соотечественникам повезло так же, многие умерли от болезней или были убиты в далекой Африке или на Ближнем Востоке.
Дальнейшая жизнь Гиацинтова протекала довольно успешна вплоть до начала Второй мировой войны. Учился в Праге, женился (повторно, первая супруга, Софья, осталась в СССР, где стала народной артисткой и лауреатом Сталинской премии), переехал во Францию, работал заведующим химической лаборатории на вискозной фабрике, делавшей искусственный шелк.
Война застала Гиацинтова во Франции, он был вынужден работать на немцев, а его непримиримая патриотическая позиция едва не свела Эраста в могилу, о чем позднее сам рассказывал сам автор записок. Об этом периоде жизни вспоминал старший сын офицера:
«…Мы видели …особенно мой отец, как плохо относились к ОСТам и к полякам. А мой отец не мог переваривать это отношение лагерное с другими русскими, и он поднимал всегда скандал со своим шефом, который был, правда, партиец, но хороший человек, австриец. И, когда он поднимал этот шум, мол, как это так с людьми обращаются, бьют, есть не дают, то через пару дней его арестовывали…».
В 1945 году, когда война кончилась, Гиацинтов, отлично знавший несколько языков, писал паспорта утерявшим документы и этим зарабатывал на жизнь. Семья Гиацинтовых переехала в Америку в 1951 году, жили очень бедно (бывший полковник мыл посуду в ресторанах, его супруга убирала дома), но смогли поставить на ноги троих сыновей, которые и обеспечили старшим Гиацинтовым спокойную старость.
Записки Эраста Гиацинтова, а именно два отрывка воспоминаний «Верность присяге» и «Белые рабы», были им переданы в небезызвестный Пражский архив в 1920-е; вместе с остальными документами они попали в руки советских спецслужб и были вывезены в СССР. Незадолго до смерти Гиацинтов, который тяжело болел и не мог долго писать, на диктофон записал рассказ о своей службе и войнах, посвятив его своим детям и внукам. В 1992 году этот устный рассказ был расшифрован и издан вместе с пражскими очерками в России под обложкой «Записки белого офицера». История Гиацинтова — это рассказ очень уверенного в своём прошлом человека:
«Нас изображают, как каких-то извергов или как святых. Всё это чушь. Мы никогда не были ни теми, ни другими».
Эраст Николаевич скончался в возрасте 81 года 18 января 1975-го и был похоронен на русском кладбище городка Джорданвилль. Своей первой жене Софье, с которой его разлучила Гражданская война, он писал из эмиграции:
«Никогда в своей жизни ни во Франции, ни в Германии, ни здесь (в США) я не уронил своего русского достоинства. В этом я чист».
Источник: http://sputnikipogrom.com
