Русские цари: вид с Запада. Часть 1: Сталин

«Однако» открывает спецпроект «Русские цари: вид с Запада». Тема эта интересна прежде всего тем, что российские лидеры всегда были для западной элиты и обывателей воплощением своей страны. И по отношению к фигуре «царя» можно судить о том, какой образ России был востребован на Западе в тот или иной период.

Стоит отметить, что большинство портретов в нашей галерее — это «голографические картинки». Ведь когда западным политикам было выгодно заключить тактический альянс с Москвой, царь изображался мудрым правителем, способным на прагматичные сделки, когда же потребность в союзе с русскими отпадала, картинку показывали под другим углом — возрождались традиционные русофобские стереотипы, и царь превращался в «коварного византийца», непредсказуемого деспота или выжившего из ума комедианта.

Если говорить о нынешней эпохе, образ Путина, как и образ его предшественников, на Западе постоянно трансформируется в зависимости от внешнеполитической конъюнктуры. (Правда, в медведевский период существование тандема облегчало задачу: портрет одного лидера подавался в светлых, второго — в тёмных тонах). В большинстве случаев, однако, западные портретисты оперировали именно «голографическими картинками», при случае поворачивая их нужной стороной: «волк — заяц», «заяц — волк», как в советских наклейках по мотивам «Ну погоди».

«Голографичность» несколько другого рода прослеживается, когда русского царя (и, следовательно, нашу страну) рассматривают исследователи из разных эпох. Нетрудно заметить, что современники оценивают людей и события в системе ценностей и понятий «времени действия», а историки более поздних периодов ненавязчиво подходят к прошлому с критериями будущего — когда из добрых побуждений, а когда и из всё тех же прикладных.

О такой «голографической особенности» нам, кстати, следует помнить, когда из тех или иных внутриполитических соображений российские приверженцы тех или иных идеологий козыряют теми или иными цитатками, характеризующими «объективные западные оценки».

В нашем спецпроекте мы как раз и хотим рассмотреть, какими разнообразными красками играет «голографический портрет» того или иного русского царя в зависимости от времён и обстоятельств.

***

Пожалуй, наиболее ярким примером такой голографической техники является изображение Иосифа Сталина, который, безусловно, является самой масштабной фигурой в российской истории XX века. На Западе он представал то безжалостным «кремлёвским горцем», то превращался в доброго усатого «дядю Джо». Правда, после смерти Сталина западная элита стала активно замазывать его портрет чёрной краской, надеясь сохранить в истории образ «кровавого тирана» и «параноика». Ведь, как учил один из самых прозорливых американских политологов Збигнев Бжезинский, «чтобы обрушить идейные опоры России нужно приравнять Сталина к Гитлеру».

Не случайно, рассуждая сегодня о личности Сталина, западные историки не скупятся на эпитеты. «В своей жестокости советский диктатор не уступал Гитлеру, — пишет автор книги «Сталин: двор красного царя» Саймон Монтефиоре. — Бывшему семинаристу не был чужд религиозный фанатизм, и его указания палачам напоминают о временах святой инквизиции».

«Мудрый лидер, поднявший Россию с колен»

Однако в середине 30-х годов для многих на Западе советский вождь не был ни фанатиком, ни инквизитором. Напротив, его воспринимали как расчётливого прагматичного политика, который преодолел хаос, наступивший в России после гражданской войны, и сумел выстроить мощное национально-ориентированное государство.

«После ужасов революции, — уверял начальник французских спецслужб при Де Голле Константин Мельник-Боткин, — в России начался позитивный период, который связан с именем Иосифа Сталина, поднявшего страну с колен».

В 1936 году, после того как в Москве завершился процесс над блоком Зиновьева и Каменева, в лондонской Times вышла статья Уинстона Черчилля, заявившего, что Советский Союз наконец-то стал страной, с которой можно иметь дело.

Для Запада разгром левых глобалистов, грезивших о мировой революции, имел огромное значение. Многие предвидели поворот Сталина от коммунистических утопий к традиционной имперской политике. «И когда появилась имперская атрибутика, Запад положительно к ней отнёсся, — утверждает бывший сотрудник СВР Михаил Любимов, — ведь для западных держав куда опаснее была атрибутика коминтерновская: мировая революция, «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Этого они боялись, а с Россией, возрождающей традиции царских времён, вполне можно было вести диалог».

С пониманием на Западе отнеслись и к борьбе Сталина с партийной номенклатурой. В отличие от организованных нацистами расовых чисток, сталинские репрессии, по мнению западных современников, были вполне оправданы: закостенелый партаппарат мешал ускоренному развитию страны. Некоторые эксперты уверяли даже, что события 1937 года объясняются восстанием бюрократии против попытки демократизации, осуществлённой советским вождём, и расхваливали сталинскую Конституцию.

Что касается жертв, считалось, что у Сталина просто не было выбора. Точно также, как не было, например, выбора у Черчилля, который во время Второй мировой войны отдал приказ утопить французский флот в Оранте, чтобы тот не достался Германии. Политики, жившие в эпоху мировых войн, были убеждены, что если это в интересах государства, можно применять самые жёсткие методы.

Практически никто на Западе не сомневался тогда в правдивости обвинений, выдвинутых на московских процессах. «Когда проходил процесс над правотроцкистским блоком, — рассказывает «Однако» российский историк Рой Медведев, — Рузвельт послал своего специального представителя Джозефа Дэвиса в Москву. И Дэвис присутствовал на этом процессе и доложил президенту, что подсудимые на самом деле являются врагами народа, которые хотели заключить союз с Гитлером».

Книга Дэвиса «Миссия в Москву» была настоящей апологией Сталина. «Судебные процессы, — писал Дэвис, — позволили советскому правительству защитить свою власть не только от переворота изнутри, но и от нападения извне. Чистка навела порядок в стране и освободила её от измены».

Такого же мнения придерживался немецкий писатель Лион Фейхтвангер, побывавший в Москве в 1937 году. «Это были государственные преступники, — писал он, — и все мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они это говорили». Сталина Фейхтвангер характеризовал как «великого организатора, великого математика и психолога».

На стороне советского лидера были и европейские левые интеллектуалы, прежде всего коммунисты. Их лестные отзывы о нём не уступали лучшим образцам советской пропаганды. Луи Арагон называл его «мудрым и великим вождём», Герберт Уэллс уверял, что никогда не встречал более искреннего, порядочного и честного человека. А Бернард Шоу, посетивший Москву ещё в 1931 году, утверждал, что «Сталин — гигант, а все западные деятели — пигмеи».

«Прагматичный и очень нужный союзник»

Злодеем для Европы и США Сталин сделался лишь в 1939 году (да и то на короткое время), когда заключил пакт о ненападении с Германией — и тем самым внёс радикальные коррективы в выгодный для Запада сценарий мировой войны. В газетах появились политические карикатуры, в которых обыгрывалась тема «сближения двух европейских диктаторов». The Washington Star, например, опубликовала карикатуру, изображающую свадьбу Сталина и Гитлера. Элегантный жених Адольф ведёт черноусую невесту Иосифа к алтарю. Свадебный торт украшен серпами, молотами и свастиками. «Интересно, сколько продлится медовый месяц?», — ехидно вопрошает автор.

Между тем хорошо известно, что на протяжении 30-х годов западные союзники сами активно заигрывали с Гитлером, ведущие концерны охотно выполняли германские военные заказы, а в 1938 году Париж и Лондон пошли на Мюнхенский сговор с нацистским режимом.

После нападения Германии на СССР и начала переговоров о создании антигитлеровской коалиции отношение к Сталину изменилось в одночасье. Из диктатора и друга Гитлера он превратился в близкого союзника, усатого дядю Джо. «Когда англичане дают уменьшительно-ласкательные прозвища, — отметил в интервью «Однако» личный переводчик Хрущёва и Брежнева Виктор Суходрев, — это свидетельствует об особом уважении. Своего руководителя времён войны Уинстона Черчилля, например, они ласково называли Винни».

Усы, трубка, наглухо застёгнутый китель… С одной стороны, Сталин был для Запада загадочным исполином, воплощавшим в себе волю народа, который с немыслимыми потерями, но всё-таки вышел победителем в мировой войне. С другой стороны, западные лидеры видели в нём прагматика, который в отличие от Гитлера никогда не принимал решения под влиянием эмоций и просчитывал ситуацию на несколько ходов вперёд. Они могли говорить с советским лидером на одном языке, договариваться с ним о сферах влияния и обсуждать послевоенное мироустройство.

«Сталин имел колоссальный авторитет, и не только в России. Он умел «приручать» своих врагов, не паниковать при проигрыше и не наслаждаться победами», — писал о нём генерал де Голль.

Австрийский политолог Йозеф Шумпетер в своей книге «Капитализм, социализм и демократия», опубликованной в 1945 году, уверял, что в современном мире нет лидера, равного Сталину по интеллекту.

В 1943 году американский журнал Time назвал Сталина человеком года, дав ему чрезвычайно лестную характеристику: «Этот сын сапожника и прачки — настоящий самородок. У него выдающиеся интеллектуальные способности. Он цитирует целые параграфы из Библии и трудов Бисмарка, читает Платона в оригинале, сам пишет свои речи и статьи. Причём стиль его одновременно отличается чёткостью и утончённостью».

Такая ода советскому вождю в американском журнале кажется сейчас чем-то из области фантастики. Однако не стоит забывать об особых отношениях, которые сложились у Сталина с президентом США Франклином Рузвельтом. Во время встреч «большой тройки» Рузвельт постоянно изыскивал способы встретиться со Сталиным наедине, вынуждая Черчилля чувствовать себя третьим лишним.

«Сталин производил неизгладимое впечатление просто своим присутствием на встречах «большой тройки», — рассказывает Суходрев, — что-то в нём было такое гипнотическое. Он завораживал присутствующих рядом с ним людей, как кобра завораживает мышку».

По словам ряда историков, Сталин умело играл на противоречиях англосаксов и, если бы не смерть Рузвельта, возможно, история повернулась бы иначе. По крайней мере, в апреле 1945 года американский президент планировал выступить с эпохальной речью о взаимоотношениях с СССР и ещё раз подчеркнуть роль советского генералиссимуса в победе союзников.

Следует сказать, что и Черчилль отдавал Сталину должное. Уже после войны британский премьер говорил, что это — великий лидер, который принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.

Поначалу советский вождь произвёл положительное впечатление и на преемника Рузвельта Гарри Трумэна. «Мне нравится Сталин, — записал он в дневнике после первой встречи с лидером Советского Союза в Потсдаме. — Он прям, но чертовски умён. Знает, чего хочет, и готов идти на компромисс, когда не может получить того, что хочет».

«Новый Чингисхан»

Однако вскоре уже стало очевидно, что восточный союзник был нужен англосаксам лишь для того, чтобы сокрушить Германию, и в новой картине мира они не могут найти ему места. Не случайно военно-морской министр США Джеймс Форрестол заявил, что Америка отныне ставит знак равенства между гитлеризмом, японским милитаризмом и сталинизмом, и призвал к превентивной войне против Советов, «которую следует начать до того, как им удастся восстановить разрушенную войной экономику».

А 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже города Фултон в США Черчилль, покинувший пост премьера, выступил со своей знаменитой речью, которая положила начало «холодной войне»: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, через весь континент был опущен железный занавес», — провозгласил Черчилль и обвинил в этом СССР.

Образ Сталина на Западе радикально изменился. Улыбчивый дядя Джо превратился в нового Чингисхана, вселявшего ужас в американских и европейских обывателей. «Сталин — неописуемый русский диктатор, — провозгласил Трумэн. — И мне ещё нравился этот маленький сукин сын!».

Популярность приобрела повесть-притча Джорджа Оруэлла «Скотный двор», в которой Сталин предстал в образе свиньи по кличке Наполеон, извратившей революционные принципы и установившей единоличную тоталитарную диктатуру.

«Не ушёл в прошлое, а растворился в будущем»

И хотя именно этот образ советского лидера утвердился сейчас на Западе, историки вспоминают иногда и об обратной стороне голографического портрета, созданного современниками Сталина. Они отмечают, что СССР ещё долгое время пользовался результатами социалистической модернизации, осуществлённой в сталинскую эпоху, и называют Сталина «персонификацией советской мощи».

По словам профессора Лондонского университета Джеффри Хоскинга, «этот грузинский правитель оказался самым удачливым русским националистом. И, невзирая на массовые репрессии, расстрелы и ГУЛАГ, в эпоху его правления нео-Российская империя достигла своего апогея». Словно Пётр Первый, — говорят западные историки-реалисты, — Сталин поднял Россию на дыбы, доказав, что гений и злодейство две вещи вполне совместимые.

«Сталин не ушёл в прошлое, он растворился в будущем», — провозгласил в своё время де Голль. И, судя по всему, голографический портрет советского вождя ещё не раз будет на Западе поворачиваться под разными углами.