«Однако» продолжает спецпроект «Портреты русских царей на Западе». Тема эта интересна, прежде всего, тем, что российские лидеры всегда были для западной элиты и обывателей воплощением своей страны. И по отношению к фигуре «царя» можно судить о том, какой образ России был востребован на Западе в тот или иной период. Стоит отметить, что большинство портретов в нашей галерее — это голографические картинки. Ведь когда западным политикам было выгодно заключить тактический альянс с Москвой, царь изображался мудрым правителем, способным на прагматичные сделки, когда же потребность в союзе с русскими отпадала, картинку показывали под другим углом — возрождались традиционные русофобские стереотипы, и царь превращался в «коварного византийца», непредсказуемого деспота или выжившего из ума комедианта.
Если говорить о нынешней эпохе, образ Путина, как и образ его предшественников, на Западе постоянно трансформируется в зависимости от внешнеполитической конъюнктуры. (Правда, в медведевский период существование тандема облегчало задачу: портрет одного лидера подавался в светлых, второго — в тёмных тонах). В большинстве случаев, однако, западные портретисты оперировали именно «голографическими картинками», при случае поворачивая их нужной стороной: «волк — заяц», «заяц — волк», как в советских наклейках по мотивам «Ну погоди».
«Голографичность» несколько другого рода прослеживается, когда русского царя (и, следовательно, нашу страну) рассматривают исследователи более поздней эпохи. Нетрудно заметить, что современники оценивают людей и события в системе ценностей и понятий «времени действия», а историки ненавязчиво подходят к прошлому с критериями будущего — когда из добрых побуждений, а когда и из всё тех же прикладных. О «голографических особенностях» нам, кстати, следует помнить, когда из внутриполитических соображений некоторые российские эксперты козыряют теми или иными цитатками, отражающими «объективные западные оценки».
Прагматичный миротворец
Не является исключением и Леонид Брежнев, изображение которого на Западе зависело от того, как меняется стратегия США и их союзников в холодной войне. Первое время, после импульсивного Хрущёва, Брежнев казался западным политикам настоящим подарком судьбы. Его называли детищем аппарата, предсказуемым лидером, с которым легко можно вести дела. В тот момент, когда он пришёл к власти, на Западе приобрели популярность идеи «разрядки». И неудивительно, что советский лидер изображался в светлых тонах. «Следует понимать, — отмечала The Washington Post, — что перед нами не реформатор, а консервативно настроенный управляющий великой империей. Но это не значит, что с ним нельзя договариваться». В другое время, наверное, вторжение в Чехословакию и наведение порядка в Польше подавались бы как тяжёлая поступь «российского медведя», ещё со времён Петра Великого мечтавшего подмять под себя «свободолюбивые народы» Центральной Европы. Однако в эпоху «разрядки», когда Запад увяз во Вьетнаме, доктрина Брежнева воспринималась как нечто само собой разумеющееся. И западные политики не уставали рассказывать о природном обаянии русского «царя», закрывая глаза на его геополитические претензии.
По словам немецкого канцлера Вилли Брандта, которому удалось выстроить особые отношения с Брежневым, «лидер Советского Союза производил впечатление изящного, энергичного и жизнерадостного человека. Его мимика и жесты выдавали южанина. Импульсивный собеседник, он мог так расчувствоваться, что на глазах у него выступали слёзы». Генри Киссинджер называл Брежнева «настоящим русским, который плохо контролировал свои эмоции и отличался грубоватым юмором, однако за столом переговоров всегда оказывался сильным соперником». «На Западе признавали, — заявил «Однако» личный переводчик Брежнева Виктор Суходрев, — что даже с Киссинджером, который считался одним из самых хитрых и изворотливых политиков своего времени, советский генсек мог на равных вести переговоры по таким технически сложным проблемам, как стратегические наступательные вооружения и противоракетные системы».
После того как Советский Союз подписал ряд договоров о сокращении ракетных вооружений, Брежнева на Западе стали называть «миротворцем», политическим деятелем, который отличается сдержанностью и склонностью к компромиссам.
Стареющий комедиант
В 1973 году он впервые прибыл в Соединённые Штаты. В отличие от Хрущёва, который пытался покорить американскую публику своими экспромтами, Брежнев не разменивался по пустякам и сразу начал выстраивать личные доверительные отношения с президентом Ричардом Никсоном. По воспоминаниям современников, во время разговора с ним советский генсек был предельно откровенен и пожаловался даже, что под него подкапываются коллеги из ЦК.
Примерно с этого момента на Западе картинка переворачивается: «взвешенный и спокойный управленец» превращается в стареющего комедианта. Нельзя сказать, конечно, что Брежнев не давал для этого повода, но западный истеблишмент с таким наслаждением и злорадством начал выставлять напоказ его слабости, что многие заговорили о чёткой продуманной стратегии, нацеленной на то, чтобы сделать лидера второй сверхдержавы посмешищем и одержать таким образом победу в идеологической схватке.
Никсон провозгласил своего советского визави «ребячливым человеком», а американские СМИ не скрывали иронии, повествуя о том, как во время приёма в калифорнийском доме президента Брежнев надел подаренный ему актёром Чаком О’Коннором ковбойский пояс и продемонстрировал приёмы с пистолетами, которые он видел когда-то в своих любимых вестернах. Ещё одна анекдотическая история, которую любили рассказывать на Западе, произошла после того как Никсон преподнёс в подарок советскому лидеру, который считался страстным автолюбителем, «Кадиллак» ручной сборки. «Брежнев сел за руль, — вспоминал американский президент, — и пригласил меня проехаться с ним, нажал на газ и помчался по одноколейной дороге, по которой часто ездили джипы охраны. Я молил Бога, чтобы не встретиться с ними. Он совершил круг, на бешеной скорости пошёл на спуск и лихо развернулся возле резиденции». «Непосредственность Брежнева обескураживает, — отмечала New York Times. — Такой же игрушкой, как новый автомобиль, является для него, судя по всему, и советская империя, которая, правда, не обладает маневренностью американской машины и легко может не вписаться в поворот».
Многие журналисты не обошли вниманием и рассказ чиновника, входившего в состав американской делегации в СССР. Чиновник этот якобы распрощался с дорогим портсигаром, который Брежнев взял у него посмотреть и без лишних слов положил к себе в карман. Правда это или вымысел — неважно, такие истории позволяли создать анекдотический образ непосредственного, выжившего из ума старика во главе советской империи. Президент Джимми Картер лишь закрепил этот образ в массовом сознании, поведав о том, как, оставшись наедине с советским генсеком, он с удивлением обнаружил, что собеседник не может связать и двух слов без помощи референтов и министров, и в итоге лидеры двух сверхдержав в течение получаса многозначительно молчали.
В общем, из мудрого прагматика, положившего начало разрядке, Брежнев превратился в «живую мумию», человека, обладающего непомерной манией величия, но при этом постоянно находящегося в летаргическом сне. И хотя в последние годы у власти советский генсек действительно не отличался живостью ума, на Западе из этого пытались извлечь максимум дивидендов: ведь традиционная персонификация советской внешней политики, по образному выражению биографа Брежнева Эдвина Бэкона, позволяла выставить СССР «маразматической империей».
