Когда я был ещё молодым лейтенантом и только начинал службу в авиационном полку истребителей-бомбардировщиков, мой командир полка очень доходчиво объяснил мне основные приоритеты авиации. Посадив меня напротив себя, он сказал:
«Запомните, основное в нашей жизнедеятельности – это безопасность полётов и лётная работа. Всё остальное второстепенно. Надеюсь, вы сумеете отличить, что в шифртелеграмме важно, а что нет. Исходя из этого, вы должны принимать решение о срочности её доклада.
В своём кабинете я бываю редко. Моё основное место – это КП, лётный домик, полигон, вышка, кабина самолёта. Не ждите меня в этом кабинете, ищите. Если приходят шифртелеграммы по безопасности, а меня нет, я разрешаю вам докладывать их моим замам до меня. Да, можете звонить мне по таким телеграммам ночью, в любое время. Я не обижусь».
За все годы службы в полку я ни разу не воспользовался своим правом звонка и не поднял командира с постели, хорошо зная, что значит не выспаться перед полётами. Я-то всегда мог прикорнуть в своём кабинете даже после бессонной ночи, а вот он нет.
Вместо этого я встречал его в шесть часов утра на командном пункте с красной папкой в руках (это у нас с ним был такой условный знак), и командир начинал свой полётный день с прочитывания поступивших за ночь бумаг, раздавая по ним указания. Бывало и так, что вместо отсутствующего комполка я докладывал поступившие шифртелеграммы его заместителям. Одна такая ситуация срочного доклада особенно врезалась в память.
Начинался обычный полётный день. К вылету готовилась дневная смена, когда в шифрорган поступила телеграмма серии «внеочередная, под контроль». Обычно такие были по безопасности полётов, обрабатывались они незамедлительно. Расшифровал, читаю. Речь в ней шла о лётном происшествии, случившемся с истребителем-бомбардировщиком. И такие как раз стоят на вооружении в нашем полку. Мы только-только перевооружились на эти машины. Кажется, там произошла разгерметизация кабины и открытие колпака в полёте из-за какой-то неисправности. Такая поломка запросто может привести к катастрофе. И в конце телеграммы строгое указание: до проведения проверки таких-то и таких-то узлов все полёты на этом типе самолёта запретить.
Не оформляя телеграмму на чистовик, кладу черновик шифровки в красную папку и бегу в лётный домик искать командира.
А там мне сообщают, что комполка только что убыл на стоянку, должен вот-вот вылететь на разведку погоды. Он часто вылетает первым, особенно если полку предстоят полёты в сложных метеоусловиях. Заместителей командира, как водится, в начале лётной смены нет. Кто на полигоне, кто на вышке руководителя, кто-то ещё где. Что делать? Выхожу расстроенный из лётного домика, вижу удаляющуюся спину заместителя комполка по инженерно-авиационной службы. Бегу вслед за ним, хоть ему доложу, всё-таки тоже зам командира, хоть и не летающий. Тот читает телеграмму, проникается, расписывается на ней. Потом смотрит на часы. «Командиру уже, скорее всего, не успеете доложить. Он ушёл на стоянку. Доложите после его возвращения».
После возвращения. Но такого возвращения может и не быть. Не дай Бог, конечно. И ведь чуть-чуть не успел. Формально я чист, но на душе кошки скребут. Хоть один вылет, но всё-таки состоится. Да ещё с командиром полка. Я хорошо помнил тот случай в нашей воздушной армии, когда в аналогичной ситуации с запретом на полёты из-за отсутствия командира и невнимательно прочитанной шифровки его замом погибли два лётчика. Я похолодел от мысли, что что-то подобное может случиться с моим командиром из-за моей нерасторопности.
– Командир на своей машине летит?
– Кажется да, на своей.
Я знаю, где находится арочное укрытие командирской машины. Идти прилично, пешком вряд ли успею. И тут меня осеняет. Подхватываюсь и на спринтерской скорости лечу к его командирскому УАЗику, стоящему на стоянке. Даром что ли в училище кроссы бегал. Командирский водила на месте. Приказным тоном, не допускающим возражения, приказываю ехать как можно скорее к командирскому укрытию. Видя мою физиономию, солдат проникается ситуацией и не возражает. Мчимся по рулёжным полосам.
С облегчением вижу, что командирский самолёт ещё не выруливал. Но сам пилот уже в кабине, колпак закрыт и техник самолёта уже убрал приставную лесенку. Водитель ставит машину так, что фактически мешает самолёту вырулить. Выпрыгиваю и машу командиру своей красной папкой, привлекая его внимание, на ходу объясняя технику самолёта суть дела, а то он уже начал материть меня такого внезапного. По счастью командир всё увидел и открыл колпак кабины.
– Что там случилось? Нам что, войну объявили?
Надо сказать, что наш полк стоял в 60 км от советско-китайской границы. Ещё были свежи воспоминания о Даманском. И готовились воевать мы всерьёз.
– Хуже, товарищ полковник. Нам запретили полёты.
– Вот как. Ну давай, поднимайся сюда, поглядим, кто там и что запретил.
Техник ставит лесенку, и я поднимаюсь к кабине. Протягиваю черновик телеграммы командиру. Тот замечает время её поступления, расшифрования и то, что черновик уже доложен его заму.
– Мда. Можно было, конечно, и не похищать мою машину, а через руководителя полётов сообщить мне о шифровке по радио. Но раз сам примчался, молодец. Ну что же, придётся сегодня летать «пеший по-лешему». (Авиационный шуточный сленг. Имеется в виду лётная методика «пеший по-лётному». Проводится на земле)
Тут он, действительно, был прав. Но вот как-то не привык я по открытым каналам связи, да ещё по радио, болтать о содержании шифртелеграмм. Да и не сообразил в стрессе, испугался за его жизнь.
– Принесите мне шифровку через полчаса в класс предполётной подготовки. Доведу её офицерам. И ещё. Спасибо за оперативную работу.
Скажу честно, последние слова командира были мне дороже любых официальных благодарностей. На сердце потеплело. До этого я боялся, что он отругает меня за угон его машины.
А через два дня, выполнив все предписанные процедуры проверки, полк уже в полном составе возобновил свои плановые полёты.
