…Начальник разведки, услышав о болезни Волкова, испытующе посмотрел на Олега, который всем своим видом пытался доказать, что все именно так, как он рассказывает.

…Скорее всего, Кудрявцев старший посодействовал, что бы младшего не слишком привлекали к войне. Олега сразу по прибытии оставили при управлении разведки, хотя, как он вскоре узнал, переводчики были очень нужны и в действующих частях.
Небольшую комнатушку в приспособленном под жилье стальном морском контейнере он делил с капитаном переводчиком Виктором, который, представляясь, сделал ударение на последний слог — ВиктОр.

Кудрявцев был свежий лейтенант.
Предыдущие двадцать два года его жизни пролетели в треугольнике Арбат — Лефортово — Сочи. В квартире на Арбате он жил. В Лефортово располагался институт военных переводчиков, который он закончил с отличием. А в Сочи был санаторий имени Ворошилова, куда Кудрявце вместе с матерью и отцом — генералом одного из управлений Генштаба выезжал на отдых.

…Двое боевиков пытались открыть дверь в кабину. Еще двое, били прикладами автоматов по остеклению пилотской кабины. Остальные, словно чувствуя мою слабость, стоя во весь рост, били по мне из автоматов. На плече у одного из них я успел разглядеть тяжелое копье «граника».

…Вообще-то ведущим планировался «комэска» — два Васькин. Он готовился к полету, отрабатывал маршрут, изучал его. Но в последний момент Михалыч сказал, что поведет группу сам. Васькин только плечами пожал. К неожиданным «взбрыкам» командира мы уже начали привыкать…

…Я давно заметил, что каждый тип самолета откладывает отпечаток на характер летчика.
Истребители и штурмовики напоминают мне средневековых рыцарей. Заносчивые, эгоистичные и всегда индивидуалисты. Наверное, потому, что истребитель в небе один на один с самолетом. Самолет — и его латы, его щит и меч.

…Все были живы.
Больше всех досталось сержанту из охраны командующего. Видеокамера, вырвавшись из рук своего владельца, как бревном переломала ему обе ноги и раскроила лицо. Залитого кровью его унесли на носилках в палатку. Остальные отделались ушибами, синяками и выбитыми зубами. Командующий держался за правый бок. При падении он ударился грудью об угол топливного бака, но от помощи отказался, приказав врачам заниматься остальными.

«…Путь самурая это, прежде всего понимание того, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Победа и поражение часто зависят от случайных обстоятельств.
Добиваться цели нужно даже в том случае, если знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни искусство.
Но в любом случае избежать позора нетрудно — для этого достаточно умереть…»

Сколько сидела — не помню. Всё вокруг как в тумане. Перед глазами кружится. В ушах шум. Наконец собралась силами, говорю: «Асламбек, я своё дело сделала. Сдержи и ты своё слово — верни сына!» Он посмотрел на меня, потом встал из-за стола, говорит: «Хорошо! Пойдём!» Вывел меня во двор ихнего штаба. Прошли в угол двора, там вход в бывшее школьное бомбоубежище. Я ещё школьницей была, нас учили там от атомной бомбы прятаться.

Вечером на фланге у нас поставили «морпехов» только-только переброшенных сюда с Севера.
Их комбат невысокий смуглолицый не то казах не то башкир пришёл к нам уточнить вопросы по взаимодействию. С ним пришло ещё двое офицеров и человек пять бойцов охраны. Мы с любопытством разглядывали их новые камуфляжи. На фоне нашей одноцветной линялой, драной, грязной «мабуты», самодельных «разгрузок» и старых обтрёпанных «броников» «морпехи» в своих новых камуфляжах и штатных «разгрузниках» выглядели настоящими красавчиками.

К четырём утра после бесконечных перебежек, переползаний, томительного лежания среди руин мы вышли к дому, за которым метрах в ста шумела по камням Сунжа. Ватник уже давно промок насквозь и ледяной дождь, казалось, сыпет прямо по голой спине. Руки от холода превратились в какие-то бесчувственные култышки. Переползая через один из проломов, я наткнулся ладонью на острый край арматуры, торчащей из бетона.

А вперёд, одним броском, оседлаем, с ходу… Мы так уже второй месяц здесь воюем. По самые уши в говне. Весь мир хохочет над тем, как нас тут чабаны кровью умывают.

…Дорога между «скелетов» разрушенных бомбами пятиэтажек была разбита гусеницами и колёсами до неузнаваемости. Кое-где ещё был виден асфальт, но он лишь изредка показывался из грязи и залитых водою колдобин. В одном месте колея делала полупетлю вокруг воронки от снаряда и почти впритирку подходила к стене дома, теряясь в огромной грязной луже. Низкое, всё в грязных драных облаках небо, привычно сыпало на землю ледяной дождь пополам с крупным мокрым снегом.

— …Только сразу! Что б не мучалась. Хорошо? — её голос предательски дрожит. Как ни крути, а знать, что через пару минут ты умрёшь всегда тяжело.
— Не волнуйся. Всё будет как надо… — говорю я совершенную глупость, и тут же чувствую, как наливаются жаром стыда обмороженные месяц назад уши. «Будет как надо… Идиот! Ещё бы сказал, что всё будет хорошо, гуманист хренов…»

В этот момент дверь открылась. В ярком свете коридора сначала обозначился Борис, за ним Михаил. В руках у обоих были бутылки с пивом.
— Самолёт летит — колёса стёрлись! — Петрушечьим голосом выкрикнул Борис. — Вы не ждали нас, а мы припёрлись!
Его лицо плыло. Купе перед глазами кружилось.